Но про себя-то давно понимаю: скоро у них порох закончится, и что потом? Забудут, как донимать, делом займутся, я исчезну из поля видимости: есть предчувствие, что дорожки наши могут в скором времени разбежаться. Закину за плечи какое орудие и скажу на прощанье: с вами было хорошо, извините, если что не так… и уйдём с БероГорой, на свои хлеба. Если к тому времени не доверят корабль с экипажем и не отправят куда, поближе к старой Земле.
— Ну-с, что тут у нас? — я подсел к столику, на один из приготовленных стульчиков.
Уймистер колдовал над новым рецептом шариков, с такой головой надо в правительствах сидеть.
Он почувствовал моё нетерпение, отложил инструменты.
— Говори.
— У себя в голове не нахожу ответа…
— Бывает…
Мне бы остановиться, отложить разговор, да вопрос не терпел.
— Как так вышло, что мы погнались за «Карателем», а потом, вдруг, снова оказались рядом с «Б-2403»?Вполне допускаю, когда мы с гор мчали на колёсах. Долго поднимались на гору, чтобы оказаться внизу, за считанные минуты.
Командир взял в руки пульт. На мониторе побежали картинки — я не успевал разглядеть, но ему это не мешало.
— Вот ответ. — И снова на мониторе то самое окно, в углу общего полотна. Момент стыковки с кораблём противника, когда роботы занялись распределением пены по поверхности. В окне появилось малое окно — отслеживание выхлопа. — Мы не сразу заглушили его двигатели, десяти минут хватило, чтобы вернуться на пост. На двойной тяге.
— Тогда не понимаю смысла. Оттащи корабль куда подальше — и разбирай.
Уймистер покачал головой.
— У поста, наоборот, безопасней. Кто в здравом уме полезет в глухие края, где лишних глаз может быть стократ больше? Там ещё опасней, по причине шастающего сброда. Банды, кому нет указа. Года три назад, какой-то сорванец безголовый, взял и подстрелил военное судно. Возможностей у экипажа ответить было не густо, сухогруз с устаревшим оборудованием. Но на ту беду, в скоплении глыб, сидела крупная группировка. Сказали себе: что пропадать добру, и дружно накинулись. Когда поняли, что военный, а обратно не вернёшь, раздели экипаж, троих офицеров уложили, остальные сдались. И скинули живую силу подальше от точки захвата, а судно разобрали на запчасти. Каждый свою долю выставил на нелегальном базаре.
— И им дали уйти безнаказанно?
Уймистер, не отрываясь от эксперимента, продолжал разговор:
— На сей раз военные не оплошали, наняли специалиста, тот вычислил всю банду. Им пришлось заново выкупать те же детали и узлы, собрать и вернуть ведомству. А после — сесть за решётку. В укрытие! — Уймистер имел нюх на приключения, меня дёрнул за руку, чтобы не ошибся с направлением. БероГора уже там, за панелью, попросила в нашем присутствии эксперименты не проводить.
Лежим на полу, ждём чего-то. Уймистер перевернулся на спину и стал проверять формулу, взглядом рисуя на потолке вереницы букв и цифр.
— Что-то не так? — я привстал на локоть, выглянул с опаской. Над столиком играло сияние, как кто лампы разноцветные включал и выключал.
— Я проверяю, погоди. — Он шевелил губами, рисовал на потолке, сбивался, и тогда рывком головы удалял запись, начинал заново. БероГора, находясь между нами, уловила моё любопытство.
— Что там?
— Радуга. Живая радуга, без дождя.
До командира дошёл смысл моих слов, сам выглянул, тотчас вскочил на ноги и покинул укрытие.
— Надо же! Двадцать лет, даже больше, пытался повторить тот эксперимент! — в его голосе угадывались праздничные нотки. Мы тотчас последовали за ним.
Вместо шариков, на столе клубилась пузырящаяся масса, она-то и испускала цвета, булькала, росла и опадала, и удивительным образом удерживалась, не брызнула со стола, хотя должна была десять раз залить всё вокруг.
Нам нужны объяснения, без приглашения дать их.
— Мама моя! Уж не ты ли помогаешь?
Нам стало ещё интересней. Этот брак в эксперименте, если и хорош для созерцания в спокойной обстановке, то пришёлся не ко времени.
— Всё-таки, что это, как называется эта красота? — БероГора с трудом сдерживалась, чтобы не запустить руку в полученное вещество. Уймистер опередил её и сам погрузил обе руки в клокочущую пену, от удовольствия зажмурил глаза.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мы последовали примеру. И вот что я должен сказать: ощущения — уникальные. Когда гладят по руке с нежностью, мы легко запоминаем эффект. Здесь же меня гладили изнутри, можно сказать, всю поверхность тела, но с обратной стороны. Ну-у, с чем ещё сравнить? Будто резиновые шарики прыгали по сосудам и мышцам, простукивали позвоночник, в голове создали вибрации… Что-то чужое выскочило наружу, через глаза и уши.
Я прозрел. Одним махом я разглядел многослойную защиту стен «охотника», сам каркас.
А потом я вскрикнул, увидев совсем невероятное. Лада схватила меня за руку:
— Говори, что увидел?
— Наш Уймистер завтра будет лежать в постели, с высокой температурой. Сильная простуда. Поэтому, если я правильно понимаю, с офицерами надо закончить сегодня.
Командир вытаращил глаза, точно охватил предстоящие события целиком и точно узнал, как следует поступить.
— Я всё понял! Мы берём… — И он взял то, что хотел. Эту булькающую массу наложил себе на грудь, придерживал одной рукой, второй добавлял и добавлял, до самого подбородка. И эта шевелящаяся, лучистая масса не думала убегать под ноги, домашним животным пригрелась на его груди.
— За мной! — Перед входом в тоннель, командир как споткнулся: — Очки! Двенадцать пар, для воинов!
Полосатый метнулся к стеллажам, вскрыл упаковку и бросился следом.
— А нам можно за ним? — БероГора крепко сжала мою ладонь, словно хотела услышать — можно. Мы одновременно сделали первый шаг.
Именно теперь, после прозрения, я видел то, чего не должен видеть. Всё, что нас окружало, предназначено для других глаз. Тем не менее, старое зрение напоминало о себе, и мы прекрасно ориентировались на борту противника.
В главном коридоре скрипели зубами офицеры, не имея возможности покинуть постаменты.
— Эй! Уж лучше бы прикончили сразу, — крикнул один, заметив нас.
Проходя мимо, я сказал: «Такого приказа не поступало. Терпи!»
Из освобождённых отсеков доносились голоса. Рядовой состав быстро осваивался с новым положением, когда ни одна мразь уже не смеет отдавать приказы. Зато для нас они хотели сделать всё, что в их силах:
— Туда, и направо, по боковой лестнице вверх. Мы там дежурных поставили, они подскажут.
— А домой не терпится попасть?
— Сначала посчитаемся! За все издевательства, хоть разок!
Дежурные направили дальше, наконец, мы вошли в помещение попросторнее. Здесь больше двухсот кресел, перед сценой, разделённой огромным занавесом. На нём изображение самого «Карателя», давшего залп из всех орудий. Если это фотография, сделанная мастером, то другой мастер сумел воспроизвести её на полотне, в подробностях мельчайших. Будь времени побольше, я бы задержался подольше.
— Ну, где вы ходите? — голос полосатого уже не вызывал отторжения, он выглянул из-за занавеса, раздвинув его посередине.
Поднялись на сцену, поспешили за ним. Узкий проход привёл в зал поменьше. Воины в очках с тёмными стёклами, Уймистер со своим неугомонным зверем на груди. И дверь в могучих заклёпках, за которой прячется «самое дорогое», что найдётся у каждого.
— Открывай!
Воины распахнули последнюю преграду, Уймистер, не раздумывая, вошёл.
Я напряг слух, даже не успел подумать о том, что загнанные в угол звери вооружены.
Лада дёрнула слегка, с подтекстом «очнись», потащила следом.
Лишённые освещения, загнанные в угол получили свет другой. На первых порах, я частенько оглядывался по сторонам, ожидая подвоха. Но нет, эта публика походила на детей, завороженных игрой радуг и волнений, они тянули руки и, казалось, позабыли обо всём на свете, только не отнимайте забаву. А за нашими спинами трудились люди в очках, одевали наручники и выводили в заранее оговорённое место. Видимо, в тот, большой зал.
