Известная британская писательница Вита Сэквилл-Уэст заметила своему супругу, парламентскому секретарю министерства информации Гарольду Никольсону:
«Одна из причин, почему все настолько возбуждены этими елизаветинскими фразами, заключается в том, что в них чувствуется множество силы и решимости» [468] .
Упоминание легендарной Елизаветы I не случайно. Обращение к героям прошлого – Веллингтону, Дрейку, Нельсону – еще одно ноу-хау Черчилля. «Уинстон дал почувствовать людям, что они не одиноки в этой битве, вместе с ними история», – указывает британский историк Эндрю Робертс [469] . «Черчилль сделал так, что борьба за национальное выживание, суровая и тяжелая, получила необходимый ей пафос благородного дела», – дополняет его профессор А. И. Уткин [470] .
...
МНЕНИЕ ЭКСПЕРТА: «Черчилль сделал так, что борьба за национальное выживание, суровая и тяжелая, получила необходимый ей пафос благородного дела».
Профессор А. И. Уткин
В одном из выступлений в сентябре 1940 года, накануне предполагаемого вторжения, Черчилль скажет:
«Мы должны рассматривать следующую неделю как один из важнейших периодов нашей истории. Он сравним с теми днями, когда Испанская армада устремилась к Ла-Маншу и Дрейк положил этому конец или когда Нельсон стоял между нами и Великой армией Наполеона в Булони. Мы все читали об этом в книгах по истории, но то, что происходит сейчас, гораздо масштабнее и гораздо серьезнее по своим последствиям для существования и будущего нашего мира и цивилизации, чем эти храбрые дни прошлого» [471] .
При этом британский премьер не только упоминал хорошо знакомые каждому англичанину имена, нет, он действовал более тонко. Черчилль достигал эффекта присутствия и погружения в другую эпоху благодаря уникальному построению фраз. Его тексты были несколько старомодны и, по словам философа Исайи Берлина, даже «архаичны» [472] , но это только с позиций повседневной речи. Для обращения к народу, для призыва к бою, для осознания национальных истоков и апеллирования к историческому прошлому это было как раз то, что нужно, – язык-проводник.
Выступление 13 мая было только началом – началом общения Черчилля-премьера и парламента. Теперь ему предстояло обратиться напрямую к народу. Знаковое выступление состоялось по радио 19 мая.
С момента речи в палате общин, текст которой тут же разлетелся по стране и уже успел разойтись на цитаты, прошло всего шесть дней. Однако что это были за дни! Европейский фронт не выдержал, Франция начала нести тяжелые поражения, перед Британией – впервые за многие годы – замаячила угроза войны с мощнейшим континентальным противником в одиночку.
Вновь от слов премьера зависело очень многое, и прежде чем одержать победу на полях сражений, Черчилль – новый лидер нации – должен был одержать победу в умах и сердцах обычных британцев. Эту победу нельзя было одержать раз и навсегда. Ее необходимо было одерживать постоянно, вселяя в людей веру и надежду, готовя их к тяжелейшим испытаниям каждый месяц, каждую неделю, а если до того дойдет, то и каждый день.
На самом деле Черчилль начал завоевывать сердца британцев, еще находясь на посту первого лорда Адмиралтейства. Но теперь ему предстояло перевести коммуникации на новый уровень, и первым шагом на этом долгом пути стало радиовыступление 19 мая.
Черчилль призвал в этот «торжественный час для жизни нашей страны, нашей империи, наших союзников и, наконец, самое главное, – для дела Свободы» не терять веры в континентального союзника.
«Мы должны с уверенностью смотреть на стабилизацию ситуации на французском фронте. Лично я испытываю несомненную уверенность во французской армии и ее лидерах».
Так ли непоколебима была вера Черчилля во французскую армию? До 10 мая 1940 года, возможно, да. После – нет. Но сказать об этом народу – означало посеять страх, распространить опасный для морального духа миф о непобедимости войск вермахта. Это значило фактически проиграть битву, даже не выйдя на поле боя. Такого Черчилль допустить не мог – вот откуда его переполненные оптимизмом речи о вере в способности галлов противостоять врагу.
Но убаюкивать бдительность граждан, вводить их в опасное неведение, подменять готовность биться за свою страну, свой дом, свою жизнь необоснованной уверенностью в том, что все будет хорошо, Черчилль тоже не хотел. Он считал взгляд сквозь «розовые очки» еще более опасным, чем недостаточный настрой. И в его речи появляется следующий фрагмент:
«Наша задача не просто выиграть сражение, а одержать победу в войне. После того как в этой битве силы Франции ослабнут, придет время сражаться за наш остров – за все то, что Британия представляет из себя, за все то, что Британия значит. Это будет самая настоящая борьба. В столь чрезвычайной ситуации мы не должны колебаться пойти на любые шаги, даже на самые решительные, чтобы выложиться до последней капли, продемонстрировать все, на что мы способны. Вопросы собственности, продолжительность рабочего дня – все это ничто по сравнению с битвой за жизнь и честь, за право и свободу, которым каждый из нас принес клятву».
Свою речь премьер завершил следующими словами: «Сегодня день Святой Троицы. Столетия назад были написаны слова, которые должны были послужить призывом для всех слуг Правды и Справедливости: „Опояшьтесь и будьте мужественны и готовы сразиться. Ибо лучше нам умереть в сражении, нежели видеть бедствия нашего народа и святыни. А какая будет воля на небе, так да сотворит!“» [473] .
Выступление Черчилля вновь заслужило самые лестные отзывы. «Мой дорогой Уинстон, Вы никогда не совершали поступка лучшего и более великого, чем эта речь, – не скрывая своих эмоций, восхищался Энтони Иден. – Спасибо Вам и спасибо Господу за то, что Вы есть» [474] .
«Это выступление стоит многого!» – произнес не питавший к Черчиллю симпатий министр иностранных дел лорд Галифакс [475] .
«Когда Уинстон произнес „Сегодня день Святой Троицы“, будто огромный колокол издал свой протяжный и тяжелый звук, – делился ощущениями член секретариата на Даунинг-стрит Джон Мартин. – Столь внезапное и неожиданное напоминание о нашей вере и ее одной из наиболее загадочных доктрин произвело волнующий эффект. Темнота, окутавшая Европу, и тяжелые тучи, нависшие над нашим островом, были прорезаны и освещены яркой вспышкой молнии» [476] .
Также Черчилль получил письмо от своего бывшего коллеги, шефа, а в 1930-е годы политического противника – бывшего премьер-министра Стэнли Болдуина.
«Уважаемый премьер-министр, я слушал по радио прошлой ночью Ваш хорошо знакомый голос, после чего мне захотелось пожать Вам руку и от всего сердца пожелать Вам всего хорошего – здоровья, умственных и физических сил – для того, чтобы справиться с непомерным грузом, который лежит на Вас» [477] .
