со стороны…
Кондратьев сначала было засмеялся, но вдруг лицо его перекосилось. Михаил не успел сообразить, в чем дело, а девяностокилограммовый мужик в два прыжка взлетел на подоконник и, застряв плечами в форточке, закричал:
– Ломы, ломы, через колено вас разэтак! Ломы где?
Грузчики остановились, они явно не понимали, за что на них кричат. Кондратьев бодал головой в сторону машины с чихающим мотором и, как попугай, повторял:
– Ломы, растяпы, через колено…
Артельщики в недоумении разводили руками.
– Ломы в кузове забыли!
Один из грузчиков кинулся к машине, но она уже тронулась. Он бежал за ней, а колеса швыряли в него грязью.
– И поделом, – злорадствовал Кондратьев.
Перед выездом на дорогу машина забуксовала, и грузчик изловчился, уцепился за борт. И только после того, как он перевалился в кузов, Кондратьев спрыгнул с подоконника.
– Сколько вас можно к порядку приучать? Так вот по ломику можно и всю артель разбазарить. Знаешь, сколько мне нервов пришлось потрепать, сколько наврать и наобещать, чтобы этот металл сюда доставить, не отвлекая вас от дела, не гробя свои машины и не тратя свой бензин? Привыкли к бардаку и ничего не хотите понимать! – Он сел в кресло и принялся соскребать ногтем пятнышки грязи с брюк.
– Я однажды видел лом со знаком качества, – сказал Михаил, чтобы не молчать. Придумывать, как он не удержался на скользкой дороге, уже не хотелось, да и не было смысла.
– Значит, хороший лом. – Кондратьев сосредоточенно соскребал грязь: поскребет, поскребет, щелкнет ногтем, сбивая пыль, и снова начинает царапать.
Выпачкаться можно было, и не спускаясь к его «Уралу», мало ли грязи в дождливую погоду, но Михаил воспринимал это уже как намек, очередной укор и снова начинал распаляться, хотя и уговаривал себя быть спокойнее.
– Ты знаешь, во что влетит тебе этот дождичек? – спрашивалось без нажима, как бы между прочим.
– Знаю.
– Допустим, что знаешь, хотя я и сомневаюсь. Ты пойми, что здесь не автобаза, не завод какой-нибудь, здесь каждый чувствует себя хозяином – не на словах, а на самом деле, добреньких за чужой счет здесь не найдешь и воспитательной демагогии не дождешься…
Очередное «знаю» звучало уже не виновато, а с наглинкой. Собственные уговоры уже не действовали. Уже несло. И предупреждения или, еще хуже, запугивания вызывали обратную реакцию, он не уходил в защиту, а нападал сам, дразня пугающего.
– Вот и хорошо. Хотим мы с тобой этого или нет, а собрание собирать придется, как раз и погода сегодня больше к разговорам располагает, чем к работе. Предупреди в бараке, что сбор в восемь, там и расскажешь про свой дождь.
– Можно идти? – спросил он с нескрываемым вызовом.
– Да, разумеется, – невозмутимо ответил Кондратьев, поднялся, отошел к окну и встал спиной к Михаилу.
Надо было уходить.
Для собрания подготовили самую большую комнату. Койки сдвинули наподобие скамеек, а в середину вытолкали стол, за который сел Кондратьев. Михаил нашел место в углу, чтобы взгляды не цепляли его.
Васька и Сурен пришли почти последними.
Когда Кондратьев встал, у Михаила почему-то защекотало в носу. Он сжал ноздри и все равно не удержался – чихнул, потом, не в силах остановиться, повторил, громко, на всю комнату. Это почему-то рассмешило всех. Словно по команде, вылетело: «Будь здоров». Кондратьев дал народу вдоволь посмеяться и сказал:
– Будем считать, что собрание Козлов открыл. Только не пойму, почему он забился в угол. Выходи, героя должен видеть каждый.
– Чего на меня смотреть.
– Ну ладно, что я с тобой, торговаться буду?
Кто-то тронул его за руку, он привстал, и тут же исчезло свободное место на его койке. Люди, поджимая ноги, освобождали проход.
– И еще, – командовал Кондратьев, – кто там ближе к окну, откройте его, а то надымили – дышать нечем, башка раскалывается. – Он подождал, когда закончат греметь рамой, и, шумно втянув хлынувший в комнату воздух, одобрительно кивнул: – Совсем другое дело. Значит, приступим. Надеюсь, все знают, что случилось у Козлова? Вот и решайте, а я послушаю.
Как заведено на всех собраниях, сначала никто не хотел говорить, а точнее – говорили многие, но каждый себе под нос или на ухо соседу. Снова пришлось вставать Кондратьеву.
– Сами знаете, машин у нас лишних нет. Но случиться такое может с каждым, тем более на «тещином языке», на мокрой дороге, в дождь. – Он скосил глаза на Михаила. – Так я говорю?
– Так.
– Конечно, – подскочил Сурен. – В такой дождь там пешком идти страшно, не то что на машине. Погорячился Мишка, хотел быстрее. Он же не на свидание ехал!
– Подожди, Сурен, – встал бригадир Носов, – свидание здесь ни при чем и «тещин язык» ни при чем. Другой дороги у нас нет, и кто ее боится, может уходить в таксопарк или на троллейбус. Козлов хороший водитель – это все знают. Я о другом. У нас было две машины, осталась одна, плохонькая. Надежды на нее мало. А мы должны работать надежно. Все знают, из какого утиля собрано наше хозяйство. Если не будет надежных рук, мы вылетим в трубу.
– Я уже лечу! – закричал Савчук. – На чем я работать буду? Кто мне завтра трудодень поставит? Для чего я под ней на брюхе валялся!
– Не знаю, что можно делать под машиной на брюхе? Под машиной лежат на спине, – ехидно вставил Сурен.
Артель загоготала вместе с Кондратьевым, но распаленный Савчук не обращал внимания на смех.
– Мало ли что я скажу. Я сюда не разговаривать приехал, а работать. Говорить дома с бабой буду, когда сезон кончится и гроши получу. Машину по болтику перебрал, из дерьма конфетку сделал, а теперь что делать прикажете?
– Можно подумать! – Михаил оттолкнулся от стола и шагнул в сторону сменщика. – Герой, ну герой. Он под ней валялся! Он до ума доводил. А Козлов только гробить мастак. Какой ты, Жора, молодец.
– Оба делали, оба. Только гробить ее ты меня не позвал.
– Да, хорошая машина была. Как теперь ее вытаскивать? – поддакнул Паршин.
– Заткнись, тоже мне ценитель нашелся. Хозяин.
Паршин покраснел и опустил голову.
– А ты ему рот не затыкай! – взвился Савчук. – Герой выискался. Сегодня одну, завтра вторую. Ничего не ценит. Правильно Нос говорит. Вылетим в трубу с такими героями, а в конце сезона придется на обратную дорогу пятаки на вокзале сшибать. Короче, по системе: «Лето без бабы, а зиму – без денег». Ноль пять за это врезать, сразу геройство пропадет.
Услышав «ноль пять», старатели сразу затихли.
Савчук и сам растерялся, замолчал, заоглядывался, а потом и вовсе сел, спрятавшись за чужие спины.
Михаил проработал в артели
