выехали, а када выбрались, я про такое и гадать забыл начисто, да прикидваю, и почти вся прочая публика такая же, рази ж нет, деда, покуда день такой не настанет, када с ними такое от случится? Ахтобус выехал из тово ТУННЕЛЯ ЛИНКОЛЬНА, как он назвается, а тама здоровущий жолтый свет перед ним как засветит, а по уличке никово не шагает, тока один человек и есть, и я на нево глядь, а он на меня – тоже. Ну, видать, дядька тот так себе и грит: «Вона пацанчик в Нью-Йорк едет впервой, да делать ему больше неча, тока глядеть, рот разинувши, на таково, как я, кому в Нью-Йорке сильно некогда да дел просто невпроворот».
И от они мы в Нью-Йорке уже, а изблизи он уж и впополам не такой шикарный кажется, птушта мы у нево в нутре, а потому дюже далеко не видать, раз стенки со всех сторон в вышину торчат с кажной стороны. Ну, сам знашь, я вперед глядь да глядь, а потом еще раз глядь – и ничё не видать, тока чудной такой бурый воздух в небе над высокими стенками, а видно мне ево через то, что все огоньки в Нью-Йорке ночь над нами разрисовыват тама повыше, да так густо, что лишь чутка хилых звезд в этом небе видать.
– Это небоскребы, – Дылда грит, када заметил, что я вверх поглядваю. Ну а тута ахтобус на большую улицу свернул, Дылда грит – это улица Трицать четыре, тада тока я дюже поперед все увидал и цельную огроменную шайку-лейку публики всякой, да, деда, тама везде вокруг стока огней было натянуто один за другим, и вверху, и внизу, и над стенками трясутся, и красных, и синих, а весь люд да машины везде шевелятся, что тебе мураши, куда ни глянь. Деда, весь тот люд, что тама видно, да все, что б ни делал он, да все улицы вокруг, да все места, где ни есть, – да при этом надоть смекать, весь тот люд и все те улицы, каких тебе не видать, они у тебя тута ж за углом и тама в далеке в кажну сторону, да и вверх в небоскребах, и вниз в подземке – в общем, вишь теперь, как не получится таково никому понять, ежли тока сами не явятся да не глянут.
Ахтобус остановился, и мы с Дылдой с нево слезли да пошли по улице к подземке, это туннель такой с поездом под Нью-Йорком, на который все садятся, чтоб попасть туда, куда им надоть, наискорейшим наилучшим манером.
– Автобус по глуши-то быстро ездит, а вот в этом городе он медленный, – грит Дылда. Мы дядьке денег уплатили, када платили машинке на воротах, да сели на поезд, када дверная машинка двери нам открыла, и внутрь забрались да сели, а поезд-машинка сам по рельсам побег. И никто не рулил им, птушта я спицально вперед поглядел, тама им никто не правил. А я просто знал – мы быстро едем, темь никакая за окошком меня не обдурила.
Мы с братцем моим вылезли на улице Сто двацать пять, в Гарлеме.
– Дом у нас сразу же за углом, старина, – грит мне Дылда, – так что сам увидишь, нам хорошенько тут все удалось, в конце концов. – Ну, мы потом наверх заходим по улице, а тама все так же весело и ярко, как на улице Трицать четыре, и, деда, тута мы город на сотню улиц уже проехали, потому сам вишь, как Нью-Йорк и близко на деревню не похожий, коли по нему идешь. – Стой тихо, я тебе для Шилы мордень умою, – грит Дылда и меня посередь улицы поставил перед бурчалой водяной, да рот мне вытер весь платком своим, а мимо огроменные толпы народу идут, и опять ночь такая славная да теплая, а уж я как радый, что мы в Нью-Йорк приехали.
– Дылда, – грю я, – я уж такой радый, что больше не у тетки Гастоньи и пужаться мне больше уж не надоть. – И на улицу глядь, откуда пришли мы, да сам себе грю: «Нет, тута уж никакая тебе не Северная Кэролайна».
– От это разговор, боец, – грит Дылда, – и раз уж теперь у нас все прекрасно, я счас Шиле куплю кой-чего в лавке тут, чтоб в первый наш вечер дома все мы хорошенько повеселились.
И заходим мы в магазин пластинок, а в нем народищу уйма, и все шарят по полкам с пластинками да скачут притом, кабутто ждать им мочи нет. Ничё тута, окромя музыки да шума, а цельная шайка-лейка дядек перед входом прям так же скачет себе. Ухуу, от так здорово! Дылда, он такой, как пошел шарить да прыгать, как все прочие, а потом выходит такой с пластинкой да верещит:
– Ухиии! Ты гля, что я нашел! – и бегом к дядьке, да доллар ему метнул. Потом мы за угол свернули на уличку, где уж не так ярко было, да тока так же весело и народу полно в темнотище, и вверх побежали в старый обтерханный коридор, а тама как давай в дверь стучать да вовнутрь вламываться.
Короче, тама Шила и оказалась, и мне понравилась она, как тока глаз я на нее положил. Тоненькая пригожая девчонка такая, очки носила в красной роговой каемке, да в красявом красном свитерке, да в красявой зеленой юбке, а на запясьях тонкие брякалки, а как мы вошли, так она стояла возле печки, кофий варила и газету читала, и всё сразу, да на нас как глянет с удивленьем.
– Детка! – заверещал Дылда, да как подбежит к ней, да как давай ее обнимать да кружить, да как чмокнет ее прям в рот, и грит: – Ты матри, вон наш новый сынок, дорогая мамуля моя, ну не прекрасный ли видок у него?
– Это Жив? – грит она да подходит и за обе руки меня берет, да прямо в глаза мне смотрит. – Я вижу, у тебя много бед недавно было, мальчонка, – грит она, а я даж не понимаю, как она сумела разобрать, но разобрала ж, и я поднатужился улыбаться ей, чтоб видела, как мне она понравилась, птушта вся такая приятная, да тока я все-тки чутка робел. – Ну, а ты улыбаешься хоть иногда? – спрашиват она, и тута-то меня и приморозило эдак дурацки, да грю тока:
– Ага, – и в сторону гляжу. Песья ятька!
Потом она грит:
– А дитенку этому не холодно, что он сюда приехал в таком дырявом свитре? И на носки его гля, тож все дырявые. Даже штаны у него
