Петька еще когда понял, что любые знания лишними не бывают, и сейчас восстанавливал в своей голове сложные слова, пытаясь понять, что говорит Меджнун своей возлюбленной Лейле…
— Сидишь, читаешь, отрок?
Петька вскинул голову. Рядом с ним стоял и пристально глядел в книгу сам боярин Ромодановский. Воевода…
— Да, батюшка боярин…
— Смотрю, язык-от не русский?
— Сие — арабская письменность, государь…
— Можешь называть меня дядькой Григорием. Как-никак, ты царевичев воспитанник, так что урона чести моей от этого не будет.
— Невместно мне то, батюшка боярин. Все ж ты знатного рода…
— А то не знаю я, что вы между собой говорите? — Ромодановский вдруг весело улыбнулся. — Вам ведь царевич вместо отца стал, так что еще кто выше — поглядеть надобно. Разве нет?
Петька тоже так считал. В голове мальчишки прочно засела мысль, что выше защитника земли Русской и чина-то нет! Бояре?
Ну и что?
Хорошо, когда они умные да дельные! А коли просто шум да лай от них идет великий? Нет уж, не по чинам польза для земли православной считается. Но боярина Ромодановского стоило уважать — дельный человек. Так что Петька был предельно вежлив.
Боярин же смотрел на мальчишку, словно в первый раз увидел.
И что?
Сидит отрок, лет ему где-то семнадцать, не более. Худой, как щепка, светлые волосы на солнце выгорели, глаза голубые, лицо серьезное, пальцы тонкие, но с мозолями. Может и перо, и меч держать. Одет очень просто, но добротно. Рубашка из хорошего полотна, кафтанчик теплый, не заплата на заплате, сапожки крепкие, ремень кожаный. На поясе метательные ножи, рядом сабля лежит — только руку протяни. Но главное — глаза.
Внимательные, цепкие, умные — но страха в них нет. И преклонения, раболепствования — тоже. Глядит пристально, оценивает собеседника, просчитывает, что от него ждать…
Таких на Москве не найдешь. Что ж с ними царевич такое делает?
Ответ был прост. Ребятам показали, что с ними может случиться, из грязи вытащили — и научили думать. Главное — думать.
— Смотрю, многое вы знаете?
— Так надобно, батюшка боярин. Что за радость в глупом человеке?
— И то верно. Скажи, отрок, а что ты дальше делать будешь?
Петька даже удивился.
— Что государь царевич прикажет — то и буду.
— А к кому другому на службу пойти у тебя желания нет?
Петька замотал головой.
— Нет, батюшка боярин. Государь нам честь оказал, негоже нам неблагодарными быть.
— Даже так?
Но сильно Ромодановский не удивился. Он уже пытался прощупать нескольких ребят, думая, что и сам бы от таких помощников не отказался. Бумаги вести, опять же, вороватая дворня и управляющие — вечная проблема…
— И никак иначе, батюшка боярин.
— А коли государь вам прикажет к кому другому на службу пойти?
— Мы все исполним, как приказано.
Петька смотрел честно и искренне. Ромодановский и предположить не мог, что этот разговор был предвиден заранее. Да, такие кадры — редкость. Да, их будут пытаться перевербовать. Но в головы ребятам все время обучения вкладывалась одна и та же мысль. Больше, чем от царевича, они нигде не получат. Даже если вначале им дадут золотой, то расплатиться за него потребуют изумрудом. А царевич их ценит, поощряет… а уж когда государем станет… Так что…
Не добившись ничего иного, Ромодановский похлопал парня по плечу и отошел. А в голове у боярина была одна мысль — а царевич-то непрост.
Порох этот чудной, помощники, выращенные из бросовых — иначе и не скажешь — детей…
Да. Своих внуков тоже стоит в царевичеву школу пристроить. Такое образование, да еще боярское происхождение… они далеко пойдут при новом царе.
Великая вещь — образование.
* * *
В эту ночь султан держал совет с приближенными.
Мехмед был неглуп, просто его не столько интересовали государственные дела, сколько охота, гарем, развлечения… он был еще молод — этот тридцатилетний авджи, то есть охотник. Он воевал потому, что ему так подсказал великий визирь… а сейчас визиря не было.
Хотя рядом были и другие из старинного рода Кепрюлю. Шел с войском Мерзифонлу Кара Мустафа-паша. И именно на него обратил свой взор султан.
— Что скажете, правоверные?
Визирь и военачальники переглянулись. Ну что тут скажешь?
— Повелитель, подлые ляхи предприняли бесчестное нападение. Они атаковали нас на переправе, они обманом заманили моего брата в Жванец — и взорвали его, а потом напали на наше войско…
Султан молчал, но молчание это было опасным, пахнущим ядом и плахой. Наконец он разомкнул губы.
— Каковы наши потери?
— Около пяти тысяч человек.
— Лжешь, собака!
Селим Гирей сверкнул глазами, едва удерживаясь, чтобы не схватиться за плеть.
Мехмед поднял руку, заставляя союзника замолчать.
— Пять тысяч человек?
— Н-наших янычар.
— И столько же татар! Моих татар! И это только в жванецкой крепости! — Селим Гирей не просто выглядел разъяренным, он и был таким. Именно по татарам пришлись удары Володыевского, а учитывая, что их было в два раза меньше турок, всего сорок тысяч, — потеря пятой части войска серьезно ударит по его авторитету. И это ведь — война еще не началась! Только две первые стычки!
Они шли на слабую, разоренную войной страну — и не рассчитывали на такие потери. Еще пять тысяч — и его свои удавят.
Дорошенко промолчал, хотя и его потери составили человек пятьсот, не меньше. Но ему ли было открывать рот на военном совете султана? Перебежчиков нигде не любят, хоть и пользуются.
— Почему так произошло?
Выслушав подробные ответы, султан нахмурился. Он рассчитывал — да и Фазыл Ахмед говорил, что в этом районе у поляков не будет армии, что защищать особенно ляхов некому, что они боятся, как бы им русские в спину не ударили…
Ага, страх виден…
Либо нашелся кто-то, кто пришел сюда, либо…
Неслышной тенью скользнул в шатер слуга, склонился к уху Селим Гирея, шепнул пару слов…
— Мои люди задержали перебежчика, — татарин чуть успокоился. — Говорит, специально к нам шел…
— Привести.
Султан раздумывал недолго. Поворачивать назад?
Не выход.
Нет, он может, но смеяться над ним будут… пошел за шерстью, а вернулся стриженым. Да и янычары не потерпят… им нужна хотя бы одна убедительная победа.
И вот стоит посреди шатра невысокий сутуловатый человечек, смотрит в пол, мямлит, а глаза у собравшихся все больше светлеют.
Да, пара тысяч человек есть. Ополчение собрали, Собесский пришел с тысячей, но там конники — этим Володыевский и воспользовался. А так — пушек почти нет, припасов тоже, осаду Каменец не выдержит точно…
А он?
А какой человеку резон оставаться там, где прокатятся копыта победоносной турецкой армии? Ему еще жить охота. А коли господа его хоть монеткой облагодетельствуют…
Господа облагодетельствовали. Чего они не знали — так это того, что мужчина остался в обозе, болтая о чем-то с кашеварами…
Таких перебежчиков было двенадцать человек. Они шли на риск вполне осознанно и добровольно, зная, что их могут убить в любой момент — и смерть может оказаться напрасной. Но выбора не было.
Турки должны были получить ложную информацию о количестве польских войск.
А уж о подмоге и вовсе никто не знал, кроме Собесского, который получил письмо с голубем. И откровенно этому обрадовался. Двадцать тысяч, и те неполные — а все лучше, чем его десять. А уж слава…
Потом, после победы, когда выживем, распределим, кому пироги, а кому тумаки. Но для начала надо выжить.
Пусть они выбили уже несколько тысяч врагов — их же больше ста тысяч!
Ста тысяч…
На каждого — по пять человек.
А еще пушки, мушкеты…
Шансы выжить — минимальны.
Но не сдаваться же врагу еще до боя?
Ян вздохнул и отправился радовать Ежи Володыевского. Уж кто-кто, а он имеет право знать, тем паче что мужчина умный, толковый и вояка отменный.
Он, Володыевский и Лянцкоронский — вот и все командиры. И каждый знает все планы — так, на всякий случай, мало ли кого убьют?
Каменец должен выстоять до прихода подмоги.
* * *
Как же хороша ночь в поле. Поблескивают в небе звезды, ласково перебирает волосы теплый ветерок, шелестит трава и дурманно пахнут смятые ее стебли. Единственная беда — тишину услышать так и не удается. Десятитысячное войско — оно шумит вне зависимости от желания. Люди, лошади, телеги…
И вся эта толпа устраивается на ночлег, где-то разговаривают, где-то играют в кости, где-то смеется обозная девка, из тех, что обязательно следуют за любой армией в надежде набить карманы… но это мирный шум. Ни криков, ни ругани — бывает, что кто-то не сдержится, но буяна мигом успокаивают друзья. Тем паче что ничего хмельного царевич не разрешил. Еще в начале похода сказал, что пороть будет нещадно — и слово свое сдержал. Так что ежели кто флягу с вином и припрятал, то отпивали по чуть-чуть, стараясь, чтобы видно не было. Царевича в армии уже зауважали.
