Я так пристально уставился на него, что не услышал других шагов, ближе, и, вздрогнув, повернулся, когда со мной заговорила мисс Коул.
— Я не слышал, когда вы подошли, — извиняющимся тоном пояснил я, вскакивая на ноги.
Она осматривала беседку.
— Что за викторианский реликт!
— Разве? Боюсь, она вся обросла паутиной. Садитесь. Я стряхну для вас пыль.
Мне подумалось, что сейчас представился отличный шанс узнать одного соседа немного лучше. Я украдкой изучал ее, одновременно сметая паутину.
Ей было между тридцатью и сорока годами, она выглядела какой-то изможденной, у нее был четкий профиль, без преувеличения прекрасные глаза. Она была какой-то сдержанной… и, что больше, подозрительной. Неожиданно мне подумалось, что она много настрадалась и поэтому не доверяет жизни. Я решил, что хочу знать немного больше об Элизабет Коул.
— Вот, — сказал я, в последний раз взмахнув носовым платком, — лучше не получится.
— Благодарю вас, — она улыбнулась и села. Я пристроился рядом.
Скамейка зловеще скрипнула, но выдержала.
Мисс Коул спросила:
— Вы мне не скажете, о чем думали, когда я подошла к вам? Вы были так погружены в размышления.
Я медленно ответил:
— Смотрел на доктора Фрэнклина.
— Да?
Я не видел причин, почему бы не повторить ей свою мысль.
— Мне показалось, что он выглядит очень несчастным человеком.
Сидевшая рядом со мной женщина тихо заметила:
— Ну, конечно, он и есть несчастный человек. Вы должны были сразу это понять.
Наверное, я удивился. Слегка запинаясь, пробормотал:
— Нет… нет… как-то раньше я не думал. Всегда считал, что он с головой погружен в работу.
— Так и есть.
— И вы считаете, что он несчастен? Я бы сказал, что это наисчастливейшее состояние человеческой души, какое только можно себе представить.
— О да, не стану спорить на сей счет… но если только вам не мешают делать то, к чему лежит душа. Если только вы можете работать на максимум своих способностей.
Я озадаченно посмотрел на нее. Она пояснила:
— Прошлой осенью доктору Фрэнклину предложили выехать в Африку и продолжить исследования там. Он, как вы знаете, жутко проницательный и способный человек и уже сделал первоклассную работу в области тропической медицины.
— И он не поехал?
— Нет. Жена запротестовала. Она сама не могла хорошо перенести африканский климат и в штыки приняла предложение остаться здесь, тем более это значило, что ей придется жить побережливей. Предложенная плата не была высока.
— О, — произнес я и медленно продолжил: — Наверное, он решил, что не может покинуть ее в таком состоянии.
— Вы много знаете о состоянии ее здоровья, капитан Хэстингс?
— Э… я… нет… Но она же тяжело больна, верно?
— Что уж тут говорить, она наслаждается болезнью, — сухо заметила мисс Коул. Я с сомнением посмотрел на нее. Сразу было понятно, что ее симпатии на стороне мужа.
— Наверное, — медленно начал я, — слабые женщины… склонны к эгоизму?
— Да, думаю, инвалиды… хронические инвалиды необычайно эгоистичны. Может быть, их нельзя винить. Ведь так относиться к ним легче всего.
— Уж не считаете ли вы, что она вообще здорова?
— О, я бы так не сказала. Просто подозрения. Похоже, она всегда делает то, что хочет.
Я минуту-другую поразмышлял в полном молчании. Мне подумалось, что мисс Коул очень хорошо осведомлена о семейных перипетиях жизни Фрэнклинов. Я с любопытством спросил:
— Наверное, вы хорошо знаете доктора Фрэнклина?
Она покачала головой.
— О, нет. Я встречалась с ним только раз или два до того, как приехала сюда.
— Но, похоже, он рассказывал вам о себе?
И снова она покачала головой.
— Нет, то, что я вам сказала, я сама узнала от вашей дочери Джудит.
«Джудит, — с горечью подумал я, — разговаривает со всеми, кроме меня».
Мисс Коул продолжила:
— Джудит ужасно предана своему работодателю и всегда готова его защитить. Она в пух и прах разнесла эгоизм миссис Фрэнклин.
— Вы тоже считаете ее эгоисткой?
— Да, но я могу понять ее точку зрения. Я… я… понимаю тяжело больных людей. Я могу понять и уступчивость доктора Фрэнклина. Джудит, конечно, считает, что он должен где-то, так сказать, припарковать жену и продолжить исследования. Ваша дочь с истинным энтузиазмом относится к науке.
— Знаю, — безутешно сказал я, — иногда меня это так беспокоит. Как-то неестественно, если вы меня понимаете. Мне кажется, ей следует быть… более человечной… весело проводить время… забавляться… влюбиться в хорошего парня, а то и в двух сразу. В конце концов, молодость как раз для того и существует, чтобы как следует побеситься… а не сидеть целыми днями напролет над пробирками. Неестественно. Когда мы были молоды, вот уж веселились… флиртовали… наслаждались… да вы сами знаете.
Наступило короткое молчание. Потом мисс Коул ответила странным холодным голосом:
— Я не знаю.
Я тотчас пришел в ужас. Сам того не сознавая, я говорил так, словно она и я были сверстниками… но неожиданно понял, что она была лет на десять, а то и больше младше меня и что я нечаянно допустил бестактный промах.
Я весь рассыпался в извинениях. Она прервала мой поток запинающихся фраз.
— Нет, нет, бы не так меня поняли. Пожалуйста, не извиняйтесь. Я имела в виду то, что сказала. Я не знаю. У меня никогда не было того, что вы называете молодостью. Я никогда не, как вы выразились, «проводила хорошо время».
Что-то в ее голосе: горечь, обида — озадачили меня. Я неубедительно, но искренне сказал:
— Простите.
Она улыбнулась.
— О, ладно, не имеет значения. Не расстраивайтесь так. Давайте поговорим о чем-то другом.
Я повиновался.
— Расскажите мне что-нибудь о других, — попросил я. — Если, конечно, они для вас не незнакомые люди.
— Я всю свою жизнь знаю Латтреллов. Жаль, что им пришлось взяться за Стайлз… особенно жаль его. Он такая дорогуша. И она гораздо лучше, чем вы думаете. Это постоянная экономия и нужда сделали ее такой… хищной. Если пробиваешь дорогу любой ценой, то в конце концов такая тактика принесет свои плоды. Единственное, что мне в ней не нравится, так это ее фонтанные словоизлияния.
— Расскажите мне что-нибудь о мистере Нортоне.
— Про него мало что можно сказать. Он очень хороший… робкий… и, может быть, немного глупый. Он всегда был утонченной натурой. Жил со своей матерью… сварливой и тупой женщиной. Думаю, сидел у нее под каблуком. Она умерла несколько лет назад. Он страшно любит птиц, цветы и тому подобное. Он очень добрый человек… и многое видит.
— Вы имеете в виду, в бинокль?
Мисс Коул улыбнулась.
— Не так буквально. Я имела в виду, что он многое замечает. Спокойные люди очень часто бывают цепкими. Он неэгоистичен и невероятно деликатен для мужчины, но какой-то… безрезультатный, если вы меня понимаете.
Я кивнул.
— О да, понимаю.
Элизабет Коул неожиданно сказала с более глубокой ноткой горечи в голосе:
— Вот что больше всего подавляет в таких местах. Гостиницы, принадлежащие сломанным жизнью дворянам. Там останавливаются лишь неудачники… люди, которые ничего не добились и никогда не добьются, люди… которых разбила, сломала жизнь, старые, усталые люди, для которых все кончено.
Ее голос замер. Глубокая печаль опустилась на меня. Как она права? Вот мы, призраки белых людей. Седые головы, седые сердца, седые мечты. Я сам, грустный и одинокий, женщина, сидящая рядом, — полное горечи разочарованное создание. Амбиции доктора Фрэнклина разбиты, его жена тяжело больна. Тихий маленький Нортон хромает по округе, наблюдая за птицами. Даже Пуаро, когда-то блестящий Пуаро, сейчас усталый, искалеченный старик.
Как иначе все было в прошлом… в прошлом, когда я впервые приехал в Стайлз. Я не выдержал… приглушенное восклицание боли и горечи сорвалось с моих губ.
Собеседница быстро спросила:
— Что случилось?
— Ничего. Меня просто поразил контраст… знаете, я был здесь много лет назад, еще молодым человеком. Я думал о том, как все было иначе тогда и каким стало теперь.
— Понимаю. Значит, раньше этот дом был счастливым? Все жившие в нем люди были счастливы?
Странно, как иногда мысли человека проносятся в голове, словно узоры калейдоскопа. Так было и тогда. Озадаченно, снова и снова я тасовал воспоминания и события. И, наконец, мозаика сложилась в правильный рисунок.
Я сожалел о прошлом как о прошлом, но не как о реальности. Даже тогда, давно, в Стайлзе не было счастья. Я бесстрастно вспомнил истинные факты. Мой друг Джон и его жена, оба несчастные и злящиеся на жизнь, которую вынуждены вести… Лоуренс Кавендиш, погруженный в меланхолию. Синтия, чью девичью живость омрачало зависимое положение. Инглторп, женившийся на богатой женщине ради денег.
