— Может быть, и вы поставлены здесь для того, чтобы удовлетворить свое любопытство, зачем я, мужчина, затесался сюда, в дамское царство? Если же нет, если вы поставлены прямо для дела, то потрудитесь меня больше не задерживать.
К счастью, дальше меня никуда не повели, и я приобрел наконец перчатки. Положим, они оказались совсем не такие, какие были нужны жене (после я случайно узнал, что она в тот же день потихоньку бегала их менять, хотя уверяла меня, что я приобрел именно такие, какие требовались, и очень благодарила за них), но это вопрос уже иной. Самая же суть здесь состоит в том удовольствии, которое я каждый раз испытываю, когда делаю покупки.
Я согласился с ним, что делать дамские покупки — самое скучное и даже, пожалуй, самое унизительное дело для мужчины.
В это время мы дошли до одного места, где можно было присесть отдохнуть. Мы сели, и Б. спросил меня, отчего бы не написать статейку на тему необходимости уничтожения рождественских праздников.
— Ну, — отозвался я, — это выйдет вроде того, как в одном наипрогрессивнейшем американском журнале был поднят вопрос об уничтожении между людьми пола: чтобы не было ни женщин ни мужчин, а были бы одни… человеки. Хотя и нашлись такие умники, которые подхватили было этот вопрос и начали его обсуждать, но, к чести человечества, их оказалось немного, и безумнейший из безумных вопросов живо был сведен на нет.
— Уж не хочешь ли ты этим сказать, что и вопрос об уничтожении рождественских праздников со всеми их ненужными и всем надоевшими условностями принадлежит к категории безумных? — с каким то особенно напряженным вниманием проговорил Б., впиваясь в меня глазами, чего раньше никогда не делал.
— Конечно, — ответил я. — Я не вижу никакой надобности в уничтожении рождественских праздников.
— Но почему? — недоумевал мой приятель, причем взгляд его становился все более и более странным. — Ты это серьезно говоришь?
— Вполне серьезно. Ведь как-никак, а эти праздники для множества людей, не говоря уж о детях, составляют чуть ли не единственное поэтическое украшение их скучной, безотрадной, унылой, будничной жизни. К тому же самая идея этих праздников о рождении Бога Света, торжествующего над мраком, так хороша.
Б. вдруг близко нагнул ко мне голову и с прояснившимся лицом и взором прошептал:
— Радуюсь, что я не один того же мнения. Я все сомневался в правильности моих мыслей на этот счет, в особенности когда рождественские заботы слишком уж сильно одолевают меня. Но теперь я могу успокоиться. Да, идея Рождества очень хороша, и ради нее следует терпеливо переносить весь приставленный к ней балласт…
Когда мы с Б. распростились и я остался один, мне припомнилось, как я в юные годы посещал одно тайное общество рьяных переустроителей мира. Помню, как на одном из вечерних заседаний этого общества был выработан проект об уничтожении дворянства и короны и учреждении республики. Все это представлялось членам собрания таким же легким делом, как сесть за готовый стол и пообедать. На следующем заседании был произведен сбор денег на совершение переворота, а так как собрание было довольно многолюдное и состояло из лиц не только горячих, но и довольно состоятельных в финансовом отношении (таких бедняков, как я, было немного), то и собралась довольно приличная сумма. Когда же сбор был повторен еще два раза, то набралось уже столько, что казначей общества счел возможным удрать в Америку и оставить всех заговорщиков по переустройству мира с носом.
Мало ли кому может взбрести в пустую голову мысль об уничтожении того, чего лучше не трогать…
Да и браться за дело, в котором мало смыслишь, вроде, например, дамских покупок, тоже не следует.
VII. О времени, потраченном прежде, чем человек решится прыгнуть
Наблюдали ли вы когда-нибудь, как женщина уходит из дома? Когда уходит мужчина, он говорит:
— Ухожу. Скоро вернусь.
— Джордж! Джордж! — кричит ему жена с другого конца дома. — Погоди одну минуточку… Мне нужно…
Она слышит падение шляп с полки, сопровождаемое хлопаньем выходной двери. Запыхавшись она выбегает в переднюю, где, подбирая и водворяя обратно на место упавшие шляпы, огорченно бормочет:
— Ах, боже мой! Что ж это он?.. Мне бы нужно столько из города…
Она знает, что бесполезно выбегать на улицу и пытаться остановить мужа, потому что он наверняка уже исчез из вида, и чуть не плачет, раздумывая о том, что мужчины всегда так грубо уходят.
Когда же собирается уходить женщина, то делает это не украдкой и не сразу, а так, чтобы все домашние заранее об этом знали. Она предупреждает об этому уже накануне, за обедом, и потом повторяет еще несколько раз вплоть до самого отхода ко сну. Впрочем, в это время, приблизительно за вечерним чаем, она вдруг заявляет, что лучше пойдет не завтра, а послезавтра; а когда все домашние успеют проникнуться этой новой «новостью», выражает желание пойти все-таки завтра. Она даже распоряжается, чтобы горничная подала ей на ночь в спальню горячей воды для мытья волос, но внезапно отменяет это распоряжение и долго задумчиво смотрит в пустую чашку. Но вот забегает на огонек добрая знакомая, сгорающая от нетерпения передать скорее какую-то сплетню. Наболтавшись досыта о чужих делах, хозяйка дома вдруг заявляет и гостье, что намерена завтра утром отправиться в город, приглашает и ее с собой.
— Да ведь завтра среда, — возражает гостья, — а в этот день вы, душечка, всегда берете уроки музыки. Когда же вы успеете?..
— Ах, боже мой! — всплескивает руками хозяйка. — У меня это и из головы вон… и никто из вас не напомнил мне, — укоризненно обращается она к домашним. — Хорошо, что вы, дорогая (это обращение уж к гостье), догадались зайти и напомнить. Без вас я совсем осрамилась бы завтра… Впрочем, вот что, душечка: мы можем отправиться пораньше утром, так что я успею вернуться домой до прихода учительницы музыки… Милая, дорогая (следуют объятия и поцелуи), оставайтесь ночевать у меня. Мы встанем как можно раньше, напьемся чаю и отправимся к самому открытию магазинов. Вы доставите мне такое большое-большое удовольствие, за которое я вечно буду вам благодарна.
После некоторых колебаний гостья на повторенные усиленные просьбы и убеждения хозяйки остается ночевать.
Снова отдается распоряжение о горячей воде. И долго еще после полуночи слышно, как они в спальне плещутся водой и щебечут как сороки.
Утром они поднялись, разумеется, гораздо позднее, чем предполагали; поэтому обе не в духе, чересчур нервно завтракают и каждые пять минут осведомляются одна у другой, готова ли она, причем каждая неизменно отвечает, что ей осталось только надеть шляпу и перчатки.
Небо хмурится, и женщины недоумевают, будет ли дождь или «потом разгуляется». Горничная уверяет, что скорее всего будет дождь, и дамы решают, что в таком случае лучше отложить путешествие до следующего дня; быть может, тогда будет хорошая погода. Но минуту спустя хозяйка находит, что ей во что бы то ни стало нужно сделать покупки именно в этот день, и добавляет по адресу гостьи:
— А если вы опасаетесь дождя, милочка, то я, разумеется, не решусь беспокоить вас.
До этого момента гостья была очень склонна отправиться прямо домой, теперь же она готова хоть на стену лезть, чтобы доказать свою готовность к «самопожертвованию».
Нерешительность, однако, продолжается, но уже со стороны хозяйки: она то надевает шляпку, то снимает ее. Эта процедура тянется часа полтора. Весь дом взбудоражен, словно ожидается нечто вроде вражеского нашествия. Бегают, суетятся, переговариваются в сильно повышенном тоне, то и дело подбегают к окнам, смотрят на барометр, посылают горничную на улицу удостовериться, не идет ли уж дождь; но в конце концов все-таки решаются и выходят. Впрочем, минутки через две раздается с подъезда нетерпеливый звонок: оказывается, одна забыла зонтик, а другая — кошелек.
Кстати, по поводу кошелька. По отношению к этому предмету между мужчиной и женщиной также замечается коренная разница. Мужчина всегда носит кошелек при себе в кармане, и когда должен достать из него деньги, то производит эту операцию совершенно просто и легко, без всяких осложнений. У женщины же это дело требует много времени и ловкости.
В самом деле, посмотрите, сколько мучений бедной женщине с ее кошельком. Вот, например, дама желает купить букет фиалок у цветочницы на улице. В одной руке у нее два свертка, в другой зонтик. Двумя пальцами правой руки, в которой находятся пакеты, она берет букет. Но вот возникает мудреный вопрос: как заплатить за цветы?
Минут пять дама мысленно решает этот вопрос. Она чувствует, что должна заплатить, и хочет это сделать, но долго не может выяснить себе, в чем, собственно, затруднение. Наконец она догадывается, что затруднение заключается в том, что у нее заняты обе руки, а лишней руки, назначенной специально для доставания денег из кармана, нет. Она оглядывается, нет ли поблизости стола или скамьи, куда бы она могла положить имеющиеся у нее в руках предметы, но на всей улице ничего подобного нет. Делать нечего: приходится бросить пакеты и букет прямо на тротуар. Цветочница ловко подхватывает их и держит. Это дает даме возможность отыскивать карман правой рукой, между тем как левой она размахивает над своей головой открытым зонтиком. Но так как открытый зонтик при данных условиях мешает ей, она пытается его закрыть; это удается ей только после того, как она сшибла им с головы проходящего джентльмена шляпу прямо в канавку и попутно чуть было не выколола глаза цветочнице. Закрыв наконец зонтик, дама прислоняет его к цветочной корзине, и теперь уж серьезно приступает к главному делу обеими освобожденными руками. Крепко схватив себя левой рукой за заднюю часть туловища, она повертывает голову так, чтобы затылок ее пришелся вперед, а глаза — назад. Продолжая крепко придерживать левой рукой за зад — без чего непременно должна бы потерять равновесие и, пожалуй, также угодить в канаву вслед за джентльменской шляпой, — она правой судорожно шарит в складках платья. Хотя она и ощущает под этой рукой кошелек, но не знает, как извлечь его. Самое удобное было бы расстегнуть юбку и повернуть ее задом наперед, потом опустить руку в карман и достать кошелек. Но эта простая идея не приходит даме в голову (да если бы и пришла, то оказалась бы не совсем удобной на улице). Задняя сторона юбки собрана в три десятка складок, между двумя из которых находится «секретная» пройма с карманом.
