Вадим выпустил в Тюкавина подряд две пули и прыгнул в круглую, стилизованную под корабельный иллюминатор оконную раму, как цирковой лев в горящий обруч укротителя. Расколовшееся стекло ожгло его подобно языкам пламени.
В ту же секунду разорвались заложенные под полом бомбы и разворотили особняк до основания.
Глава X,
в которой добро побеждает зло, но делает это с запозданием
Утром двадцатого июля руководитель ОГПУ и по совместительству председатель Высшего совета народного хозяйства Феликс Дзержинский выступал на заседании пленума ЦК с двухчасовым докладом, в котором в пух и прах разнес своих коллег, назвав их политиканами и бюрократами. Он заявил, что приходит в ужас от обилия всевозможных согласований, необходимых для принятия самого ничтожного решения. А в заключение сказал, что так работать нельзя, и попросил отставку, которую ему, естественно, не дали.
Вымотанный до крайности, он собирался ехать домой, но позвонил его заместитель Менжинский и сообщил, что прибыл агент, принимавший участие в ликвидации «ленинградско-московского заговора». Так Менжинский обозначил дело подпольных контрреволюционеров, поставивших своей целью извести советский народ. Расследование велось в обстановке исключительной секретности, Дзержинский сам узнал о нем всего два месяца назад и устроил заму разнос. Менжинский оправдывался тем, что не решался беспокоить его, не имея на руках доподлинных и точных сведений. За ними и были посланы в Ленинград специальные агенты. Более полугода им не удавалось ухватить подпольщиков за хвост, но в середине лета старания увенчались первым успехом.
Феликс Эдмундович немедленно отправился на Лубянку, где Менжинский доложил ему, что осиное гнездо находилось в дачном поселке близ городка Троцк под Ленинградом. В обычном домишке, записанном на подставное лицо, заговорщики устраивали сходки и проводили антинаучные опыты, лишавшие полноценных граждан воли и разума. В сути опытов еще предстоит разобраться, поскольку при попытке ареста один из контриков – продажный анестезиолог Тюкавин – сумел активировать вмурованные в фундамент мины. Рвануло с такой мощью, что от дома и всего, что в нем содержалось, остались, образно говоря, рожки да ножки. Экстренно вызванные из Ленинграда особисты, помимо изуродованного трупа смертника Тюкавина, извлекли из-под руин куски обгорелых кинопленок, разрозненные фрагменты книг и тетрадные страницы с записями, сделанными на языке, не похожем ни на один из известных. Все это добро передано экспертам из отдела товарища Бокия. С них и спрос.
Менжинский в разговоре с начальником не скрывал сомнений по поводу того, что дешифровщикам удастся раскодировать тайнопись. В его представлении была она чересчур мудроватой, да и материалов уцелело с гулькин нос. Вячеслав Рудольфович недолюбливал Бокия и был бы рад, если бы его хваленые толмачи опрохвостились. Будет лишний повод выставить их в невыгодном свете. Сотрудники Спецотдела, по мнению Менжинского, вели себя нагло, требовали все большей независимости, что ставило под угрозу слаженность работы всего ОГПУ.
Но сейчас он попросил измученного пленумом Дзержинского приехать на Лубянку не для того, чтобы настраивать его против Бокия. Спервоначалу требовалось подчеркнуть собственные заслуги. Ведь не кто иной, как он, Менжинский, первым обратил внимание на мор, подозрительно выкашивавший лучших советских деятелей. Обратил, обмозговал и отрядил для борьбы со злодейством толковых людей. Дзержинскому предстояло лично расспросить их и выразить благодарность. А как иначе?
Менжинский встретил подъехавшего патрона у парадного входа. Сделал он это не из чинопочитания, а для сбережения времени: знал, что Феликс Эдмундович ценит каждую минуту. Покуда поднимались по лестнице, успели обменяться десятком фраз. Дзержинский узнал, как удалось выйти на логовище заговорщиков. У себя в кабинете он одернул френч, выпил теплой воды, чтобы смочить надсаженное горло, и произнес с хрипотцой:
– Здесь? Зови. Пускай сразу доложит…
Такой экономичный стиль говорения не являлся его характерной особенностью, но уж слишком много пришлось сегодня вещать. Голосовые связки саднило, они нуждались в отдыхе.
– Сию минуту. – Менжинский вышел за дверь и тут же возвратился с прибывшим из Ленинграда агентом. – Вот он. Вы знакомы?
Дзержинский взглянул на низенького человечишку с длинными обезьяньими руками. Вроде видел его в управлении, но фамилии… нет, не вспомнить.
– Горбоклюв Петр Сидорович, – по-фельдфебельски молодцевато отрекомендовался агент и расцвел в подобострастной улыбке. – Здравия желаю, Феликс Эдмундович!
По случаю аудиенции у высокого руководства Петрушка обрядился в диагоналевую гимнастерку и галифе, но оттого не перестал выглядеть скоморохом. Дзержинский испытал легкое удивление. Этот плюгавый мужичонка проявил геройские качества: выследил Тюкавина, довел его до порога дачи, там вступил в борьбу и лишь по роковому стечению не сумел предотвратить взрыва. Сам чуть не погиб, получил ушибы и вывихи, но добрался до поселкового Совета и по телефону вызвал подкрепление. Не его вина, что другие заговорщики, если они присутствовали поблизости, успели скрыться.
– Здравствуйте. – Дзержинский шагнул навстречу агенту и протянул сухую ладонь. – Наслышан. Действовали образцово.
Горбоклюв, польщенный оказанной ему честью, порывно сжал протянутую руку, и Дзержинский дернулся от внезапной боли. Он встряхнул ужаленной кистью, заметив среди линий жизни и судьбы красноватую ранку.
Петрушка бочком отступал к двери. Улыбка юродивого так и застыла на его губах, но в расширенных зявках Феликс Эдмундович разглядел необычное, отнюдь не свойственное здравомыслящим людям пунцовое зарево. Он схватил агента за пясть, потянул к себе.
– Что у вас там? Покажите!
Перевернув руку Горбоклюва тыльной стороной вниз, он увидел приклеенную к ладонной ямке пуговку с торчащим из нее шипом, который был чем-то смазан.
Менжинский стоял сбоку, ничего не понимая. Феликс Эдмундович повернулся к нему, начал что-то говорить, но произнес только слог «пре», после чего сгреб в горсть складку френча на груди и рухнул на спину.
Выпущенный им Горбоклюв отскочил к двери. Менжинский метнул руку к кобуре. Он еще худо осмысливал творившееся, но сообразил, что Петрушку надо задержать.
– Куд-да?
Агент пнул обтянутую клеенкой дверь и перескочил через порог. Посланная вдогон пуля угодила в притолоку. Размахивая револьвером, Вячеслав Рудольфович выбежал в приемную, где пучил глаза насмерть перепуганный секретарь.
– Дупа панцерна! – обозвал его Менжинский, пробегая мимо. – Поднимай тревогу! Из здания никого не выпускать!
Секретарь потянулся к панели с кнопками, а Вячеслав Рудольфович, утратив всю присущую ему вальяжность, уже отбивал дробь по коридору.
Горбоклюв бежал без оглядки. Кто-то из работников управления, привлеченный
