В 1787 году Екатерина II отправилась в Крым, чтобы убедиться в достижениях Потемкина и освятить своим присутствием новые завоевания империи. Поездка эта прославилась «потем кинскими деревнями», ставшими нарицательным обозначением фиктивных, дутых достижений власти. На пути следования императорского кортежа виднелись (в некотором отдалении) красивые деревни, которые были искусными декорациями, а толпы ликующих поселян, как и тучные стада, перегонялись за ночь — пока путники отдыхали — вперед, к новым декорациям. Что правда, то правда! Но при этом как-то забывают, что прекрасный белый Севастополь и другие города Новороссии, построенные Потемкиным, не были декорациями! Не были ряжеными и потемкинские войска. Не из фанеры был сделан и юный Черноморский флот, стоявший на рейде Севастополя. Но Потемкин любил театральность — этого у него не отнять! Вот как увидела государыня Черноморский флот. Один из современников писал: «В Инкермане к приезду императрицы был построен дворец. Во время обеда вдруг отдернули занавес, закрывавший вид с балкона, и таким образом совершенно неожиданно для всех открылся вид прекрасной Севастопольской гавани. На рейде стояли три корабля, двенадцать фрегатов, двадцать мелких судов… Открылась пальба из всех пушек. Эффект был ошеломительный».
Под командой отважного адмирала Федора Ушакова — «русского Нельсона» — этот флот одержал вскоре блистательные победы. И все это благодаря организаторскому гению Потемкина, который умел руководить сотнями тысяч людей, умел воодушевить, заставить, поощрить их… до тех пор пока не впадал в хандру и не заваливался в одном халате на любимый диван, где лежал порой месяцами.
Последний визит
Екатерина была необыкновенно довольна успехами Потемкина на Юге. Она писала ему по возвращении из своей поездки: «Ты оправдал мое о тебе мнение, и я дала и даю тебе аттестат, что ты господин преизрядный… В какое бы время ты ни приехал, увижу тебя с равным удовольствием». Она действительно ждала Потемкина в Петербурге. Нужно было переговорить с ним о множестве государственных дел. А такие разговоры не были простыми, не всегда они могли найти общий язык. Камердинер Потемкина вспоминал: «У князя с государыней нередко бывали раз молвки. Мне случалось видеть, как князь кричал в гневе на горько плакавшую императрицу, вскакивал с места и скорыми, порывистыми шагами направлялся к двери, с сердцем отворял ее и так ею хлопал, что даже стекла дребезжали и тряслась мебель».
В 1791 году светлейший приехал в столицу и устроил государыне грандиозный праздник в своем новом дворце — Таврическом. Дворец построил архитектор Иван Старов — один из блестящих мастеров классицизма. Денег ему велено было не жалеть. Каких только редкостей не было в новом дворце: роскошная мебель, золотой слон-часы, который шевелил хоботом и ушами. За вестибюлем находился огромный восьмиугольный Купольный зал (этот купол виден и сейчас). Грандиозным, как античные храмы, был Екатерининский зал. За белыми стволами колонн пели птицы и мелькала листва зимнего сада. «При первом взгляде через колонны на зимний сад, — писал Державин, — представляется, что это живопись, иллюзия, но в действительности раскрывается настоящий сад с деревьями, холмами, долинами, травой.» А за огромными окнами виднелся уже настоящий Таврический сад. К тому же система искусно расставленных вокруг зеркал расширяла пространство. Под звуки полонеза «Гром победы, раздавайся!» появилась Екатерина. Ее встречал в малиновом фраке, усыпанный бриллиантами Потемкин…
Не в свои дроги не садись
Это был последний визит светлейшего в Петербург. Потом он вернулся в любимую Новороссию. По дороге его мучили скверные предчувствия. На Украине он присутствовал на панихиде по умершему накануне принцу Вюртембергскому. После отпевания Потемкин вышел из церкви, приказал подать карету и тут же с ужасом отпрянул — по ошибке к паперти подали гробовые дроги. Это был плохой знак, а Потемкин был страшно мнителен. Вскоре он заболел и 5 октября 1791 года умер прямо на степной дороге. Последнее, что он увидел в жизни, — это яркие звезды юга, земли, на которую при нем и благодаря ему Российская империя встала твердой ногой.
С глубоким чувством написал Гаврила Державин свой «Водопад» — эпитафию Потемкину:
Се ты, отважнейший из смертных!Парящий замыслами ум!Не шел ты средь путей известных,Но проложил их сам — и шумОставил по себе в потомки,Се ты, о чудный вождь Потемкин!Увы! — и громы онемели,Ревущие тебя вокруг,Полки твои осиротели,Наполнили рыданьем слух,И все, что близ тебя блистало,Уныло и печально стало.Потух лавровый твой венок,Гранена булава упала,Меч в полножны войти чуть мог,Екатерина возрыдала!Полсвета потряслось за нейНезапной смертию твоей!
Действительно, постаревшая Екатерина была в отчаяньи — обрушилась главная опора ее царствования. Но потом тоска прошла. Старость почти равнодушна к смерти, да и новый фаворит Платон Зубов был забавен. Тело светлейшего даже не повезли в Петербург, а похоронили в Херсоне. Могила его давно потеряна — нашествие невежд бывает подчас страшнее нашествия врагов. Но мы твердо знаем, что прах его навсегда слился с землей, водой и небом бесконечно любимых им Новороссии и Тавриды…
Петр, сын Петра: Румянцев
Сладость первой победы
19 августа 1757 года рано утром русские войска впервые столкнулись на поле боя с прусской армией. Это произошло в начале Семилетней войны, в Восточной Пруссии, у деревни Гросс-Егерсдорф. Начало этой битвы было ошеломляюще неудачным для русской армии. Как только ее первые полки вышли на опушку леса, густой белый туман вдруг рассеялся — и русские солдаты увидели обширное поле и на нем уже построившуюся армию пруссаков. Загрохотали барабаны, и прусская кавалерия пошла в стремительную атаку. Повезло тем, кто не оказался на пути прославленных прусских черных гусар. Страшное дело! Сомкнутая масса тысяч всадников, лошадь к лошади, стремя к стремени, плечо к плечу, резко взяв с места, разгонялась все быстрее и быстрее. Издали они казались сплошной движущейся стеной. Земля содрогалась под топотом десятков тысяч копыт, солнце меркло от поднятой ими пыли, рев и гиканье всадников заглушали грохот пушек, и вскоре этот черный вал обрушивался на противника!
Поражение русской армии казалось неизбежным, первые поспешно построенные у кромки поля полки ее были сразу же смяты. Но тут, как сообщает современник, с четырьмя полками резерва к опушке «продрался через лес» молодой генерал-майор Петр Румянцев. Он так стремительно и дерзко ударил во фланг пруссакам, что те дрогнули и побежали. В первый раз сверкнуло золотом славы имя Петра Александровича Румянцева. Раньше оно сверкало иначе, и не золотом…
Дурная слава и дворцовая тайна
Дело в том, что о Румянцеве шла дурная молва. Все считали его бездельником и шалопаем, как тогда говорили, шалуном… Когда Румянцева отправили в Берлин учиться, то он отличился там таким «мотовством, леностью и забиячеством», что пришлось его срочно возвращать в Россию и пристраивать в 1740 году в Кадетский шляхетский корпус. Да и там он проучился только четыре месяца и был с треском изгнан как бездельник и повеса. Этим и ограничилось образование будущего фельдмаршала. Тем не менее карьера его стремительно развивалась. Императрица Елизавета Петровна сделала девятнадцатилетнего юношу командиром полка, полковником прямо из подпоручиков. Но и тогда Румянцев не угомонился. Он продолжал потрясать общество своими постыдными проделками. Даже степенный официальный биограф Румянцева вынужден признать: «Он удальством превосходил товарищей, пламенно любил прекрасный пол и был любим женщинами, не знал препятствий и часто, окруженный солдатами, в виду их торжествовал над непреклонными [дамами]; обучал батальон в костюме нашего прародителя (то есть голым. — Е. А.) перед домом одного ревнивого мужа…» Такие дерзости возмутили государыню, и она отослала развратника в домашнюю ссылку… Ненадолго!
Причина безнаказанности, как и служебных успехов Румянцева, крылась в том, что он приходился императрице… братом! Известно, что Румянцев родился в 1725 году, накануне смерти Петра I. Мать его, девятнадцатилетняя красавица Мария Андреевна, урожденная Матвеева, была любовницей великого царя. В 1724 году неожиданно Мария была выдана замуж за царского денщика Александра Румянцева, который получил от государя к свадьбе чин бригадира. Впрочем, жену свою муж, занятый служебными поездками, видел редко. Она же любила повеселиться и была расточительна. Графиня на сорок лет пережила супруга, была одной из знатных дам двора Екатерины II «и в глубокой старости с беззастенчивой откровенностью рассказывала интимные подробности грехов своей юности».
