пригласили сесть на возвышении. Мои колени были плотно прижаты к органу, и следующие три часа я просидел с группой христиан в самом центре внутреннего круга.
Когда пришла пора собирать пожертвования, я положил на тарелку примерно такую же сумму - в румынской валюте, - какую обычно клал дома. Тарелку поднесли ко мне первому, и на дне ее все увидели мои деньги.
Пожертвования продолжали собирать, и я с растущим смущением понял, что положил в двадцать или тридцать раз больше любого человека в собрании. И я заметил еще кое-что. Часто верующий клал монетку на тарелку, а оттуда брал сдачу. Я видел такое только в католических и православных церквях, где брали плату за место на скамье. Очевидно, мое пожертвование было больше, чем та сумма, которую могло отдать подавляющее большинство этих людей. Может быть, деньги, оставленные мной на тарелке, представляли собой средний месячный заработок. Я почувствовал себя неловко, понимая, что выгляжу как богатый иностранец, но тут же улыбнулся, вспомнив, что мы всегда были самой бедной семьей в Витте. Но что было хуже всего, в конце гимна дежурный по залу, вместо того чтобы нести тарелку к алтарю, принес ее мне!
Он отдал тарелку мне в руки, сказав несколько слов по-румынски. Наконец я понял. Он предлагал мне взять сдачу. Так было принято. Что мне было делать? Взять сдачу, уступив обычаю, или все-таки дать церкви деньги?
Все глаза в собрании были обращены на меня, и вдруг я с великой радостью понял, что эти деньги вовсе не мои. "Это не мой дар", - начал я по-немецки, и, к счастью, среди прихожан объявился человек, который стал переводить. "Этот дар не от меня, - повторил я, вспоминая анонимные пожертвования читателей "Kracht van Omhoog". - Это от верующих Голландии для верующих Румынии. Это символ единства в Теле Христовом".
Я смотрел на лица людей и снова видел тот же недоверчивый вопрос, ту же пробуждающуюся надежду: значит, мы не одиноки? У нас есть братья в других странах? У нас есть друзья, которых мы раньше не знали?
Когда наконец это длинное собрание закончилось, я подошел к человеку, который знал немецкий, и сказал, что хочу поговорить с ним. Оказалось, что он служит секретарем одной румынской деноминации. Но было ясно, что он не горит желанием беседовать со мной наедине. Он давал уклончивые ответы и, как только представилась возможность, извинился и ушел.
Озадаченный, я вышел из церкви вслед за ним. Несмотря на свою тучность, он удалялся очень быстро. Может быть, он боится говорить со мной на публике, подумал я. Я шел за ним на некотором расстоянии, пока, к моей радости, он не повернул к частному дому. Как мне повезло, подумал я. Теперь у меня будет возможность переговорить с ним с глазу на глаз. Я поболтался на улице минут пятнадцать, пока не убедился, что вокруг никого нет, затем подошел и постучался. Какое-то время меня изучали в глазок, потом дверь быстро распахнулась и меня втащили в дом.
"Что вы хотите?" - спросил секретарь.
Я попытался дружелюбной улыбкой скрыть удивление, вызванное его резкостью. Я просто хотел с ним поговорить, сказал я. Спросить, могу ли я чем-нибудь помочь.
"Помочь?"
"Ну, Библии, например. У вас достаточно румынских Библий?"
Секретарь пристально посмотрел на меня. "У вас есть румынские Библии? Вы перевезли их через границу?"
"Да, у меня есть Библии".
Он помолчал. Затем решительно произнес: "Нам не нужны Библии! И больше никогда, ни при каких обстоятельствах не приходите ко мне или к другим верующим таким образом. Надеюсь, вы меня поняли".
Мне показалось, что я слышу крик о помощи сквозь всю эту подозрительность и резкость. "А можно повидаться с вами в вашем офисе? Это будет безопасно?"
"Дело не в безопасности, я этого не говорил". Затем он прибавил: "Но если вы завтра придете к нам в офис, я постараюсь, чтобы вы смогли поговорить с нашим руководителем".
На следующий день я пришел в штаб-квартиру этой деноминации, взяв с собой шесть Библий. Секретарь был там и выглядел смущенно. На лбу у него выступили капельки пота. Я не мог освободиться от ощущения, что он находится в ожидании чего-то ужасного.
Меня провели в кабинет руководителя. "Чем могу быть полезен?" - спросил он по-немецки.
Я пожал ему руку и сказал, что, может быть, могу чем-нибудь помочь. Но затем вспомнил предыдущий разговор с секретарем; я понял, что открытое признание своих нужд граничило для них с политическим заявлением. Поэтому я просто сказал, что приехал в страну как христианин и хотел бы передать своим соотечественникам какие-нибудь приветствия от верующих Румынии.
Лицо руководителя смягчилось. Это было безопасно. Слово приветствия эксплуатируемому народу Голландии от народа великой республики Румынии! Секретарь улыбнулся и перестал тереть лоб.
"Не хотите ли сесть?" - спросил он, подвигая мне стул. Мы разговаривали четверть часа, старательно обходя те вопросы, ради которых я пришел. Мы говорили о румынских помидорах, самых больших из всех, какие я видел, об арбузах, которые я попробовал впервые в этой стране. Мы говорили о благоприятном и мягком здешнем климате, объясняющемся близостью Черного моря. Пока мы беседовали, я смог осмотреть комнату. Меня поразило одно наблюдение. На всех стульях, столах и картинах на стенах были номера. Я подумал, что эта инвентаризация, наверное, нужна для того, чтобы имуществом не пользовались в личных целях. После того как мы исчерпали тему погоды и местных помидоров, разговор прекратился. Глубоко вздохнув, я решил, что наступило время либо получить повторный отказ, либо наладить настоящий контакт с этими двумя перепуганными людьми. Я открыл портфель и вытащил Библии. "Позволь-те мне, нет, я не то хотел сказать. Позвольте голландскому народу подарить румынскому народу эти Библии".
И сразу же оба моих собеседника напряглись. Удивительно, как быстро секретарь опять начал потеть. Руководитель взял одну Библию в руки, и на какую-то долю секунды мне показалось, что он тронут и обрадован.
Но нет, он не собирался сдаваться. Он быстро отдал Библию обратно.
"Нам это не нужно, - сказал он. - Мы вообще слишком задержались. У меня очень много дел."
Итак, я ушел ни с чем. Администратор в приемной, как я заметил, вычеркнула мое имя в списке посетителей сразу же, как только я вышел из кабинета, словно она работала в военном учреждении. Кто знает, может быть, она сотрудничала с тайной полицией. Как я мог осуждать директора и секретаря за подозрительность и страх, когда сам никогда не бывал в подобных обстоятельствах?
И все же это не вся правда о Румынии. На следующей неделе я встретился с христианами, жившими в условиях тех же преследований, но сохранившими Божественную надежду и доверие.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
