«В том, что нанял носилки, а не повозку, я поступил заведомо правильно. Один вынос на парадной лектике стоит порядочно. Солдаты сразу поймут, что заявился не какой-нибудь вшивый перекупщик, но солидный торговец и с тугой мошной. Н-да... У кого бы спросить, зачем я делаю это? Разве такое объяснишь словами? Для того, чтобы понять, нужно родиться по ту сторону Данувия. Кто расскажет словами плач тростниковой свирели дакийского пастуха? Прости меня, Великий Замолксис. Я сын своего народа».
Снаружи донеслось поскребывание:
– Почтенный Сервилий, мы прибыли!
Купец последний раз булькнул содержимым сосуда, отер губы и скомандовал:
– Опускай потихоньку!
Раздался легкий толчок. Стойки мягко коснулись запорошенной снегом земли. Сервилий одернул полог. Яркий свет, отраженный от белой поверхности, хлынул внутрь. Сидевший выпростал ноги в зимних скифских сапогах и, потягиваясь, вылез наружу. Широкий двор, обнесенный с четырех сторон стенами из дикого камня, истоптан следами конских ног. Там и сям бугрились комья лошадиного навоза. Носильщики грудились вокруг, потирая побелевшие уши. Под черепичным навесом четверо легионеров в плащах на дешевой заячьей подбивке играли в кости. Сидящие старательно делали вид, что приезд гостя их абсолютно не интересует. Но Сервилий несколько раз поймал на себе внимательный изучающий взгляд. Низенький плотный крепыш с выбитым зубом, по-видимому, проигрывал. Суетился и ворчал. Наконец, посчитав достаточным время, отведенное посетителю на ожидание, все четверо разом повернулись к купцу.
– Кто такие? Чего надо? – раздраженно буркнул высокий и костлявый римлянин. Левая рука его висела на перевязи.
– Агент торгового дома Цезариев в Рациарии Деций Сервилий, – представился маклер. – Хотел бы встретиться и поговорить с вашим начальником.
– Ишь чего захотел. Он сейчас отдыхает. Стоит ли его будить?
Сервилий напустил сожалеющее выражение на лицо.
– Ну что ж, в другой раз... Жаль.
– Да ты погоди! Выкладывай, зачем явился? – Все четверо поднялись и выступили из-под крыши.
– Насчет ваших рабов. Хотел посмотреть. Глядишь, может, и сторговались бы.
Легионеры переглянулись. Высокий с нашитым на плече знаком старшего по палатке кивнул крепышу:
– Ну-ка, Юст, сходи за Ювением! Быстро!
Низенький сорвался с места. Отсутствовал он довольно долго. Но поручение выполнил добросовестно. Вернулся в сопровождении мордастого здоровяка-центуриона. Сотник, облаченный в дакийские штаны на беличьем меху и дакийскую же баранью дубленую куртку, заговорил зло:
– Какие еще рабы? Сказано было, мы ими не торгуем! Нет, они прутся и прутся. Вчера одного такого пришлось взашей со двора вытолкать.
Сервилий понял, что пришла пора брать инициативу в разговоре.
– А не отойти ли нам, уважаемый Ювений, в сторонку для беседы? Она не займет много времени.
Центурион шагнул к столику с костями, покинутому игроками. Жестом пригласил садиться торговца.
– Ну!
– Я хочу, чтобы вы, уважаемый, только выслушали мои соображения, а решать будете без меня или при мне, это уже как угодно. Итак. То, что вы держите своих рабов и не выставляете на обозрение, – ваше дело. Поступок вполне логичный, если подумать, что, придержав самый ходовой сейчас товар, вы, когда спрос на людей вновь поднимется, спустите его с максимальной выгодой. Но не забывайте: цены на пленных даков сильно упали. Рынки обеих Мезий забиты ими. До весны плата вряд ли составит сотню денариев, а это лишь на двадцать, тридцать денариев больше того, что за них дают сейчас. Ваши рабы, если и переживут зиму, то потеряют вид, и вы продадите их за те же деньги, если не дешевле, к тому же, как говорят все в округе, весной император собирается возобновить войну. Не пришлось бы потом в спешке сбывать за половину стоимости заморенных скотов с отмороженными струпьями кожи. Я уверяю вас, Ювений, в Африке и на Востоке цены на живой товар никогда не превышают в лучшее время пятьдесят или семьдесят монет. Дети идут от двадцати пяти и ниже. Сдав своих пленников по сотне, вы возьмете наибольший барыш из всего возможного.
Центурион кисло слушал собеседника. Внутренне он не мог не согласиться со справедливостью его слов, но приобретенный за годы службы в армии командирский гонор и деловое тугодумство мешали принять окончательное решение.
– А ну как завтра цены повысятся?
– А ну как завтра вы выступите за Данувий? – в тон вопросу спросил Сервилий.
Начальник надолго задумался. Потом подозвал к себе костлявого десятника. Зашептались. Десятник убеждающе несколько раз что-то показывал на пальцах. Сотник хлопнул пятерней по колену.
– Ладно... Посмотрим... Какие в аварийном состоянии, тех, может, и сплавим вам, если договоримся, конечно.
Купец про себя усмехнулся. Полдела сделано. Остальное пойдет как по маслу. Сервилий знал людей. Жадность – одно из основных чувств, правящих миром.
Легионеры прицепили мечи и разобрали прислоненные к столбу, заточенные до игольной остроты копья. В глубине подворья находился скрытый среди хозяйственных построек длинный глинобитный сарай. Римляне сняли тяжеленный дубовый засов и распахнули скрипучие ворота.
– Выходи! Все, живее... мать вашу!
Послышался кашель, шорох соломы, и из помещения, щурясь на блеклое зимнее солнце, вышли пятнадцать мужчин и юношей разного возраста.
Все они были даки. У некоторых сквозь распахнутые вороты грубых холщовых рубах виднелись татуированные тотемные изображения животных. Коней, волков и рысей. Один показался странно знакомым. Сервилий вгляделся в заросшее исхудалое лицо. Не может быть. Скориб?! Вмиг в памяти всплыли картины далекой юности. Осенние состязания. Скориб положил тогда на лопатки всех противников и сбил стрелой платок с шеста. Он чуть не задохнулся от ярости, когда увидел взгляд Дриантиллы. Победитель при всех вручил ей свой приз. Наверное, именно в тот миг в ее сердце проснулась любовь к Скорибу. Сколько лет прошло! И вот они снова встретились. Он – человек без имени. Агент Цезерниев. Соперник – пленник, предназначенный для продажи в рабство. И все-таки он спасет его. Ради Дриантиллы. Ради своей первой, так до конца и невыстраданной любви.
– Кто-нибудь из вас говорит по-дакийски?
Солдаты Ювения грубо захохотали.
– Для того, чтобы вспороть варвару брюхо или связать веревкой, вовсе не требуется ломать себе язык их звериным ворчанием!
– В таком случае, – Сервилий тоже улыбнулся, – я буду разговаривать с ними сам. Должен же я знать, что они умеют делать.
– Валяйте!
Сервилий повернулся к пленникам. Скориб потупился. «Он узнал меня».
– Как вы попали в руки к римлянам?
Заслышав родную речь, даки гордо распрямились. Сервилий говорил на наречии горных костобоков. Племени, испокон веков славившемся за Данувием своей храбростью.
– Трое после сражения под Тапэ ранеными... Другие – при штурме Берзовии. А я и эти пятеро, – угрюмый патакензий указал на своих соседей с голубыми рысями на правом полукружье груди, – когда защищали город. Римские собаки подожгли стены. Мы почти задыхались в дыму, но пускали стрелы до конца. Когда очнулись, на нас уже были веревки.
Скориб молчал, не глядя. Торговец обернулся к Ювению и легионерам и решился.
– Слушайте меня внимательно. Я такой же дак, как вы. У меня есть деньги, и я хочу выкупить вас у солдат. Когда спрошу вас, что умеете делать, показывайте жестами, как работают плотники, кузнецы или гончары. И еще. Даки! Вы должны стойко вынести всю процедуру продажи. Я буду осматривать на совесть. Иначе враги тут же нас заподозрят.
И перейдя на латынь, добавил, обращаясь к центуриону:
– Похоже, уважаемый Ювений, я нашел среди этих скотов умеющих держать в руках молот или топор.
– Уж что-что, а топоры они таскать умеют! – с ненавистью процедил долговязый Лутаций и ни с того ни с сего ударил древком копья крайнего парня по животу.
Сервилий тщательно ощупал каждого из пленных. Заставлял раскрывать рот. Смотрел зубы. Порой даже проверял на шатание. Ругался с Ювением.
– Я же не собираюсь продавать тебе всех, – рычал старый служака, обиженный за нелестные отзывы о состоянии его рабов. – Возьмешь трех, и хватит с тебя!
Наконец Сервилий угомонился и вытер пальцы о штаны.
– Дерьмо! Ни одного стоящего болвана. Они годны только для шахт! Ты что, сутки напролет лупил их по морде? Ни одного с неиспорченным и крепким зубом! Если бы не указание патрона, я бы тотчас ушел. И ты еще надеялся держать подобную падаль до весны?! Ну ладно, мои замечания вы мне не оплатите! Итак, последнее слово такое: вот те четверо малость показистее, я даю за них по восемьдесят денариев и ни одним медным ассом больше, клянусь Меркурием и Консом! Но предлагаю и другой вариант. Если отдадите мне всех разом, дам за каждого по семьдесят пять денариев.
Центурион побагровел:
