Сейчас, когда я, как вы все полагаете, стою на пороге могилы, я могу, подобно вашему Христу, сказать: свершилось! Я достиг своей цели! Цели, которую вы – по глупости или из страха – не видите или не желаете видеть. Но она не только есть – она достигнута. Камень, катящийся с горы, увлекает за собой лавину. Так и мои открытия и достижения навсегда изменят человечество. Уже изменили.
Признаю ли я себя виновным? Как ученый, я ясно вижу в этом вопросе два смысла. Поэтому ответ будет: и да и нет. Да, я признаю, что совершил, притом совершенно сознательно, поступки, как сформулировало обвинение, «причинившее тяжкий непоправимый вред физическому и психическому здоровью множества людей». Нет, ибо я не признаю это преступлением. Я открыл человечеству новый, единственно верный путь – так же, как Прометей, подаривший людям огонь, позволил им стать наравне с богами.
Отличные стереодинамики донесли до нас вздох, прокатившийся по судебному залу. Наверное, если бы кто-то из операторов направил свою камеру на публику, мы увидели бы, как люди встают или хотя бы приподнимаются. Но камеры (их было несколько, ибо ракурс изображения время от времени менялся: справа, слева, спереди, чуть сверху или снизу), как загипнотизированные, сосредоточились на Ройзельмане.
А тот, казалось, был доволен общей реакцией:
– Прометея, впрочем, тоже за его подвиг покарали. Но сейчас это уже неважно. Огонь принесен, цель достигнута. Однако начнем по порядку. Я родился в семье пастора-методиста. Мой отец был фанатиком намного худшим, чем тот, которого распяли в моем научном городке. Ваш покойный епископ вредил только самому себе. Мой отец позволял себе вредить всем вокруг и при этом свято верил, что истово и неукоснительно исполняет «волю Божью».
Я прекрасно помню, как впервые был им наказан. Я, юный пытливый мальчик, совсем еще ребенок, спросил, почему Христу поклоняются все люди. Тогда я еще не знал, что христианство – не единственная в мире религия, но сути дела это не меняет.
– Потому, что Он спас нас всех, – ответил отец.
– А если я спасу всех, – серьезно спросил я. – После этого люди начнут поклоняться мне?
Этот вопрос стоил мне тридцати розог, вдобавок весь вечер я стоял коленями на горохе. Подобные экзекуции повторялись с тех пор часто. Вероятно, отец очень меня любил, ведь он не жалел для меня ни розо, ни ремня, ни гороха. Однажды, возмутившись необходимостью поститься весь день, когда на дворе был жаркий май, и мне невероятно хотелось отведать мороженого, я заявил отцу, что его Бог злой и жестокий. В результате я лишился двух передних зубов. Так мой отец, сам того не ведая, двинул вперед науку – именно эти два зуба, точнее, их заменители, стали первыми искусственно выращенными из стволовых клеток зубами в истории человечества. Впрочем, это произошло гораздо позже.
Вскоре я пошел в школу и, к счастью моему, обнаружил, что верить в Бога совершенно не обязательно. Это было грандиозное открытие. Отрицание Бога привело меня в науку. С самого начала я инстинктивно понял, что именно наука с ее объективной истиной и строгими методами – единственная моя защита от религиозного мракобесия, именуемого красивым, но предельно расплывчатым словом «вера».
Ни в какого Бога я никогда не верил, не верю и по сей день. Но своя вера у меня все-таки была. Я верил в Человечество, в человеческий разум, высшим проявлением и предназначением которого я считал научное познание и преобразование мира.
Человек сам себе бог, ибо ему по силам все то, что фантазия приписывает божествам – вот как звучит мой Символ Веры. Увы, когда я столкнулся с миром науки, я на какое-то время потерял свою веру. Обожаемое мной человечество (а самое печальное, и лучшая, как я считал, его часть – ученый мир) оказалось погрязшим в не меньшем мракобесии, в тщеславных вожделениях, в борьбе самолюбий. Мои идеи были подвергнуты насмешкам, меня не хотели слушать и порой даже называли безумцем. И тогда я потерял свою веру. А терять веру очень больно, больнее, чем глаз или даже жизнь.
– Это он на отца Александра намекает, – тихо сказала Мария, передернула плечами и всхлипнула.
Я кивнул и ободряюще прижал ее к себе.
– Но я не собирался сдаваться, – продолжал Ройзельман. – Я снова стал искать свою веру. Как ни странно, я нашел ее там, где совершенно не ожидал – в проповедях одного молодого священника, горячих, как расплавленная сталь. Если бы он знал, как я воспринимал его слова!
Он говорил, что в человеке соединены две природы – божественная и животная. И я неожиданно для себя решил, что его слова истинны. Хотя и в совершенно ином смысле. Наша животная природа – это наши страхи и неврозы, чувства и страсти, все то, на чем основываются суеверия, предрассудки и, в конечном счете, все религии. Экстраполируя это положение, я нашел корень зла. Он известен нам как человечность, как сострадание и как мораль. Именно то, что мы в своем заблуждении называем добродетелью.
Зал возмущенно загудел.
Но это ничуть не смутило оратора, он горделиво выпрямился, окинул присутствующих насмешливым взглядом и невозмутимо продолжил:
– Как известно, мораль – всего лишь обобщенный опыт общественной жизни на данном ее этапе. В таком ключе мораль оказывается вполне полезна для общества в каждый конкретный момент. Но для развития человечества, для его эволюции мораль – это тормоз, это балласт, это сеть и плеть, цепь и ошейник. Именно мораль делает человека рабом.
Но в чем ее сила? Ее сила в наших привычных привязанностях, в наших собственных чувствах и желаниях, во внушенных нам порочных идеях альтруизма. Так вот, я утверждаю, что все это ненужный балласт. Для того чтобы человечество эволюционировало, двигалось вперед, развивалось, ему нужна постоянная, ничем не ограниченная борьба каждого с каждым. Как гонка вооружений двигает вперед науку, в том числе и академическую, так и отсутствие вашего слюнявого гуманизма заставляет совершенствоваться человечество в целом и каждого индивидуума в частности. Гуманизм, и это самое смешное, вреден для выживания и совершенствования человека как биологического вида. Гуманизм обеспечивает выживание слабейших, а выживание и развитие биологического вида требует, чтобы выживали лучшие, самые сильные и совершенные его экземпляры. Те, которых ваша мораль сковывает, дабы их совершенство не обидело и не ущемило, боже упаси, слабеньких. Вас пугает, что в природе сильные пожирают слабых? Но засилье вашей морали приводит к тому, что в человеческом обществе слабые пожирают сильных. Едва я это понял, я стал стараться избавиться от морали раз и навсегда, а избавившись, обрел настоящую, истинную свободу. И вернул себе веру.
Я верю в человечество, но совсем не так, как раньше. Я верю в то человечество, зерна которого я посеял. В новое человечество, лишенное того, что называется человечностью и гуманизмом. В человечество, для которого моральным будет то, что целесообразно. И для того чтобы создать такое – новое! – человечество, я и запустил свою Программу.
Мои дети появляются на свет непорочно, не от плоти, крови и похоти. Нет, они созданы чистой наукой. Родители только жертвуют для этого биологический материал, не более того. У детей Программы нет никакой связи со своими родителями, кроме некоторого количества общих генов. Но общих генов у нас хватает и с обезьянами, и даже с коровами. Вы же не станете из-за этого отказываться от бифштекса? Кстати, в Африке, Азии и Южной Америке обезьян едят – и не переживают по этому поводу. Вот и дети Программы не станут переживать по высосанным из пальца поводам. Они руководствуются не какой-то там моралью, не уродливой совокупностью неврозов и комплексов, а чистой целесообразностью. Я знаю одного из детей Программы, который действовал именно так. Для достижения своих целей он обрек собственную мать на двухмесячную кому с АР на ноге. Она, естественно, умерла, но он достиг своей цели.
Я покосился на Макса, побелевшего, как стены операционной. Его губы беззвучно шевелились, и, даже не умея читать по губам, я знал, что он повторяет одно слово – «неправда».
– И теперь мои дети живут среди вас. Ваши женщины, которых я так легко, используя примитивнейшие методы нейролингвистического программирования, сначала сделал совершенно стерильными, а затем заставил с радостью отдавать конечности в обмен на детей (чтобы получить нужный результат, нужно было всего лишь усилить и изменить по вектору материнский инстинкт), носят их на руках. И они – что самое замечательное – даже не задумываются, что нянчат в объятиях собственных будущих могильщиков.
Вы! Да-да, вы все, кто сейчас слушает меня, все сколько-то там миллиардов – неандертальцы, а они – кроманьонцы. Они придут вам на смену и безжалостно уничтожат вашу порочную культуру и вашу ущербную мораль!
