Сердце Эстерсона громко билось у него в груди и грозило выпрыгнуть наружу. А невесть из каких подвалов души выползший страх медленно растворялся в крови и наполнял все части его тела гипнотическим безволием.
«Неужели я неправильно рассчитал объем гелия? Неужели газа слишком много?»
И хотя Эстерсон прекрасно знал, что на оба вопроса следует ответить «да» и принять срочные меры, он был не в силах пошевелиться. Смертельная усталость и апатия вдруг овладели всем его существом.
«И впрямь — к чему все эти жалкие метания? — вдруг подумал он. — В принципе есть в этом даже что-то романтичное — умереть в корзине воздушного шара от недостатка кислорода! Чем скотская, никому не нужная жизнь вдали от людей, так, может, лучше сразу смерть?»
Синева приближалась, усугубляя самогубские настроения Эстерсона.
Сама мысль о том, чтобы предпринять что-либо конструктивное — например, натянуть тали и уменьшить объем шара, рождали в душе конструктора парадоксальный внутренний протест. Он без стеснения наслаждался близостью смерти.
Корзину снова начало качать, на этот раз так сильно, что Эстерсон едва не выпал — юго-восточный ветер менялся на восточный самым неделикатным образом. Но это было неплохо, очень даже неплохо!
Когда корзина временно угомонилась, Эстерсон вновь отважился посмотреть вниз.
Полуостров, на котором он провел две недели, теперь лежал далеко-далеко под ним.
Своими очертаниями он напоминал кошачью лапу с растопыренными когтями. Вот она, густая зеленка инопланетного леса. Серо-коричневое лавовое плато. Бледно-желтый шарф песка, который методично вылизывают белые языки прибоя.
А вот и песчаная коса, ведущая на материк. Совсем близко (при взгляде с такой высоты) — исследовательская станция, объект его многодневных вожделений. Его заветная цель. Но что это там, на станции?
Эстерсон напряг зрение.
В это было трудно поверить, но над заброшенной станцией курился дымок! А ведь не далее чем час тому назад он самолично обозревал ее в бинокль. И все там было как всегда: запустение и безлюдье. И вот, среди всего этого декаданса, кто-то вдруг решил растопить камин!
Да-да, настоящий дым! И он валил из кирпичного дымохода!
«Кто это? Сирхи? Люди? Новая исследовательская группа, получившая жирный правительственный грант на восстановление хозяйства и продолжение наблюдений? Или неласковые мальчики и девочки, подписавшие контракт с концерном «Дитерхази и Родригес» на поимку такого-сякого Эстерсона, предателя человечества?»
Конструктором овладело жгучее любопытство. Такое жгучее, что сопротивляться ему было совершенно немыслимо — точно так же, как еще несколько минут назад невозможным казалось предпринять что-то ради своего спасения.
Нежданный дымок вывел Эстерсона из предсмертного оцепенения и вернул ему интерес к жизни.
Борясь с оглушающим ветром, конструктор встал в центре корзины и, напрягая все свои мышцы, натянул тали.
Шар выпустил порцию газа. Полет чуть-чуть стабилизировался, но тут же шар снова рванулся вверх.
И тогда Эстерсон прибег к последнему, рискованному средству — он выпустил в шар полную обойму из своего «ЗИГ-Зауэра».
Газ повалил из дырок с громким свистом. Шар перестал набирать высоту и даже, кажется, начал снижаться!
Спустя несколько минут, когда шар приблизился к земле, Эстерсон наконец позволил себе перевести дух и снова подошел к надувному борту лодки.
Теперь коса и побережье со станцией уже остались далеко позади. Восточный ветер неуклонно сносил шар в глубину континента — туда, где виднелись бледные меловые горы. Но Эстерсон не унывал — он знал, что преодолеет любое расстояние, вернется к берегу и узнает, доподлинно узнает, кто и зачем зажег огонь на покинутой станции.
Он без устали натягивал тали деревянными от усталости руками, а шар все снижался.
Последний рывок — и перед ним замелькали верхушки исполинских фикусов. Еще рывок — и корзина с Эстерсоном зацепилась за агрессивно растопыренные ветви высокого платана, а сам шар был прибит к кронам соседних деревьев порывом ветра.
Корзина накренилась, Эстерсон вывалился из нее и стремительно полетел вниз.
— А-а-а-а! — орал он громко, как только мог.
Не будь он обвязан талями, он непременно разбился бы о землю, ибо высота дерева, крона которого легко раздавалась в стороны под тяжестью его тела, была не менее тридцати метров.
Но тали сдержали и смягчили роковое падение. Если не считать одного сломанного ребра и двух десятков синяков, приземление удалось на славу.
Это был самый сильный приступ маниакальной любознательности, который доводилось когда-либо испытывать Эстерсону за всю его жизнь.
Не успев толком прийти в себя, он тут же отрезал тали, вколол себе обезболивающее и бросился по направлению к станции. Что-то подсказывало ему — он поступает правильно. И хотя разум нашептывал ему целые саги о неразумии благородного мужа, идущего на поводу у собственного любопытства, на саги эти ему было плевать.
— К черту рассуждения! — повторял Эстерсон.
Он спрятался в густых кустах в десяти метрах от станции и начал вслушиваться. Первым, что он услышал, была песня.
Oj moroz, moroz,Ne moroz' menya,Ne moroz' menya,Moego konya…
Песню пела молодая женщина. Голос у нее был глубоким и сильным. Слова песни показались Эстерсону совершенно непонятными, а потому он извлек из рюкзачка свой «Сигурд», включил в режиме текстового интерфейса и воззрился на дисплей.
«Ага. Язык — русский. Что ж, это уже кое-что. По крайней мере это не козни «Дитерхази и Родригес». Закон Южноамериканской Директории от 2614 года иностранных граждан нанимать в военизированную охрану запрещает. И на поисковые отряды этот закон распространяется, по идее, тоже», — рассудил Эстерсон.
Тем временем женщина, скрытая от Эстерсона стенами полуразрушенного здания, добралась до следующего куплета.
Moyego konyaBelogrivogo.U menya zhenaOh revnivaya!
«Только что она здесь делает? Она что, одна? Или где-то тут расхаживают ее друзья и кавалеры? И с чего это вдруг на нее нашла охота попеть?»
Теперь, когда любопытство Эстерсона было частично удовлетворено, ему хотелось только одного: закурить. В его распоряжении оставалась только одна сигарета.
Что ж, вот он — тот самый миг никотинового торжества. Он заслужил его! Десять тысяч раз заслужил! И то подумать: его авантюра с самодельным воздушным шаром увенчалась успехом. Он жив и здоров, он на желанном материке и, более того, нечаянно обнаружил поющее человеческое существо женского пола и русской национальности!
Он сел на корточки, извлек из пачки последнюю сигарету, чиркнул зажигалкой и глубоко затянулся.
Вот это было удовольствие так удовольствие! Он даже глаза закрыл, чтобы мир не мельтешил перед ними и не портил впечатления…
Уфффф!
Погружение в пучины экстаза было таким захватывающим и полным, что Эстерсон не отследил момента, когда женщина смолкла.
Он докурил сигарету, втоптал бычок в красную глинистую землю и уже собрался было продолжить наблюдения, когда за спиной у него раздался металлический щелчок и его затылок вошел в соприкосновение с неким холодным металлическим предметом.
Не нужно было быть Альбертом Эйнштейном, чтобы догадаться: это дульный срез какого-то оружия.
— Не двигаться, — строго сказал женский голос. Эстерсону показалось — тот самый, что пел про белогривого коня.
— А я и не двигаюсь, — тихо ответил он и тут же получил тяжелый удар по почкам.
Глава 13
Периметр Хайека
Ноябрь, 2621 г.
Учебный авианосец «Дзуйхо»
Первая точка Лагранжа системы Земля — Луна
Плавно открылись створы навесного бронепояса жилой палубы. Прямо мне в глаза ударило яркое солнце.
Я улыбнулся, широко, как чеширский кот, и, закрывшись от прямых лучей ладонью, придвинулся поближе к иллюминатору. Сине-зеленый шар размером с медаль «За отвагу» висел слева. Нежно-желтый шар примерно тех же размеров — справа.
Левый шар назывался Земля, правый — Луна. Учебный авианосец «Дзуйхо» находился в районе гравитационного равнодействия между ними, именуемом также первой точкой Лагранжа. В нескольких километрах от нас, то есть по космическим меркам — на расстоянии вытянутой руки, трудился большой мусорщик, раскрашенный в красно-белую шашечку. Перед ним был распахнут громадный параболический трал. За кормой мусорщика желтело уродливое вздутие: пристыкованная самоходная баржа.
Баржи эти среди пилотов назывались «мусорными мешками» и летать на них считалось делом наипрезреннейшим. На «мусорные мешки» обычно распределяли двоечников из училищ Гражданского Флота, либо вербовали пилотов-неудачников из безалаберной Атлантической Директории.
