class="p1">Налево – пусто, направо – пусто, где она находится – бог весть, да еще и наползает снизу от деревьев, сгущается туман. Постояв в низинах, помедлив, он начал подниматься, и испуганной Светке показалось, что вот сейчас он затянет все вокруг, обовьет ее и придушит. Тихо зарычал осыпающийся гравий, и снова послышалось вкрадчивое, умоляющее:
– Ну, Света же. Что вы бегаете по туману, как баскервильская собака? Погодите, я же хочу только объяснить.
Прыгать с насыпи? Но там канава с жидкой грязью, тотчас увязнешь. Бежать прочь по шпалам? Далеко босой не убежать…
Она, уронив руки, лишь озиралась, понимая, что деваться некуда. Рома уже вылез на пути, осторожно, шаг за шагом, приближался, держа руки на весу, а в них – по изуродованной туфле.
– Смотрите, всю обувь… убили. Зачем такие нервы?
– Н-не подходите, – прошептала она, пятясь.
– Все вам показалось. Шарахаетесь от меня… глупенькая, ну погодите же!
– Стойте на месте! Иначе я… я…
– Ну что, что вы?
Он шел и шел, она все отступала, пятилась и вдруг – о ужас! – за плечами послышались еще чьи-то шаги, неторопливые, тяжелые, и покашливание. Светка, обернувшись, чуть не завизжала на радостях: по путям шел, покуривая, человек, и на одежде у него блестели явно форменные пуговки. Светка, подскочив, вцепилась в рукав мужчины:
– Дяденька, защитите! Тут такое… такое!
– Все егозишь? Отдохни. Постой смирно.
Знакомые узкие глаза, чапаевские усы, Иван Мироныч снял с головы кепку и, смяв ее, вытер лоб. Блеснула в свете фонаря лысина.
Воспоминание вспыхнуло, обожгло. Светка, сдавленно взвизгнув, шарахнулась в сторону, но Машкин, протянув свою длинную руку, цапнул за плечо, сдавил, потащил к себе. Она изо всех сил зажмурилась.
Дальше начало твориться что-то невообразимое: ее вдруг вырвали у этого упыря, отшвырнули, как котенка, в сторону. Разожмурившись, Светка увидела лютый бой. Рома вцепился в Машкина, как лайка в медведя. Тот был сильнее и тяжелее, стряхнул легкого врага с себя, навалился сверху, но Рома ужом ускользнул, снова насел на врага – и вновь оказался под ним.
Из неразберихи рук и ног разлетались, как брызги из каши, слюна и мат, и тут вдруг остро блеснул нож, раздался крик.
Светка наконец пришла в себя, кубарем покатилась с насыпи, увязая в канаве, зашлепала по грязи и воде, бежала наугад невесть куда, лишь бы подальше от путей. Туман стоял уже густой, как вата, казалось, он влезал в нос, в открытый рот, не давал дышать. Из-за деревьев внезапно выпрыгнул какой-то человек. Светка, шарахнувшись, запнулась на бегу, ноги, сбитые в кровь, подкосились – и она влетела в эту темную фигуру.
– Светик, Светик, все хорошо, не бойся, – приговаривал Яшка, прибавляя глупые сопливые слова, гладя по голове, целуя растрепанные, грязные волосы.
– Яша! Там это, скорее! Милицию!
– Уже, не волнуйся, все хорошо, теперь все будет просто замечательно…
…Как только эта курица скрылась из виду, два бандита – старый и малый – прекратили потасовку, поднялись. Утирая с лица льющую кровь, Цукер проговорил:
– Тикай, набегут. Девка эта…
– Знаю, знаю. Смысла нет бежать, – переводя дух, пояснил Машкин. – И ты пропадешь, и я. Есть маза тебе чистым выйти. Сладим.
– Как?
– Просто терпи, будет больно. Я тебя подержу.
Цукер зажмурился, впившись зубами в кулак, – но, когда Машкин, ухватив его за шею, резко дернул на себя, когда нож, гнусно чавкнув, вошел в живот, полилась горячая кровь, он не выдержал и заорал.
12
Что за ночка выдалась.
Сначала Анчутка с его путаными покаянными историями про кольца, привокзальные шалманы и доходягу Гришу, якобы убитого. (Въедливый Саныч, сделав пару звонков, без труда выяснил, что «покойник» спокойненько отмокает в «Матросской Тишине», ожидая суда за ограбление комиссионного магазина, активно раскаивается и сотрудничает с властями.)
Потом Надька Белоусова, захлебываясь соплями, утверждает, что ее «нашли», а Светку зарезали, но подробности сообщить не может – только то, что где-то там, у железной дороги. Пришлось поспешать со всех ног «куда-то» туда – ничего себе задача, учитывая, что у рельс нет ни начала, ни конца.
Наконец, поножовщина на путях. Не столь удивительно то, что Машкин окончательно рехнулся и решил кого-то прирезать, пусть и племянника, а то, что он утверждает, что заступался за девчонку, на которую этот самый племянник посягнул. Девчонка же, Светка Приходько, стоит насмерть и с негодованием это отвергает. Не виноват, ничего не было – и все тут.
Сам племянник – Роман Сахаров – пребывает в больнице, в бессознательном состоянии, и на вопросы о его состоянии главврач Маргарита Вильгельмовна только кривится да отмахивается.
– Может, его к Склифосовскому? – заикнулся было Акимов, но его быстро загнали под лавку:
– Не морочьте мне голову! Заштопали, будет необходимость – отправим, а сейчас нет такой нужды. Занимайтесь своими делами.
Поспорь с такой.
– Да у коновалов всегда так, – утешил Иван Саныч. – Кровища из парня хлещет, как из зарезанного порося, а она – «нет нужды». Зато с нас взятки гладки: дело было на железке, вот пусть линейные разбираются.
– Чего разбираться-то? Нарисуют ему сто сорок третью, неопасное для жизни, присядет на годик.
Саныч выразил надежду, что тем лучше, котел на место встанет, и признался:
– Я тебе, Серега, как на духу: свербил у меня этот Машкин, как чирей, покоя не давал. Сплошные беды от него. Чем он дальше – тем нам же лучше.
Акимов согласился от самого чистого сердца. Пусть до утра посидит товарищ в клеточке, ему уж не привыкать, а там видно будет.
– Ну что, по домам?
Тут внезапно, хлопнув дверью и вполне слышно прошагав, появился Сорокин, удивительный и непривычный. Был в штатском, блестящего вида костюме, белоснежной рубашке при галстуке, ослепительная шляпа набекрень. На лацкане поблескивал знак, при виде которого у Сергея ком встал в горле и даже, фигурально выражаясь, поджался хвост. Остапчук же, пряча улыбку, отвернулся.
– Ладно глазами хлопать, – попенял Сорокин, в шутку прикрывая ладонью знак заслуженного работника НКВД. – Ликуйте. Все в аккурате, был на ковре, рассмотрен, взвешен и найден чистым.
– О как. Тогда приступим? – деловито предложил Саныч и полез под стол.
Акимов взмолился:
– Я пас. Вера…
– …не позволяет? Мусульманин?
Сорокин строго указал на недопустимость подобного рода шуток:
– Не изгаляйся над руководством… Обмоем непременно, причем не только этот повод.
– А какой еще? – заинтересовался Саныч.
– После узнаете, – пообещал капитан, – а пока идите уж отдыхать.
То ли в шутку, то ли всерьез Сергей заметил:
– Высокомерно, товарищ капитан. Вы же понимаете, что, пока не отменен приказ о вашем отстранении, вы тут не
