командир.
– Умыл, – признал капитан. – У меня с Машкиным разговорец будет, в нем момент личного плана…
– Тамара? – прямо спросил Саныч.
– Да.
– Она нам тоже не чужая была, – деликатно напомнил Акимов. – Работали вместе, значит, и плоды будем вместе пожинать.
– Справедливо же? – уточнил Остапчук.
– Ну а раз так, то веди Машкина сюда.
– Есть, – козырнул Саныч.
– Наше Николаю Николаевичу, – задержанный шаркнул ножкой. – Никак снова в седле?
– Именно, – подтвердил капитан. – Присаживайтесь, гражданин. Акимов, пальчики этого товарища имеются?
– Еще нет, товарищ капитан.
– Займитесь.
– Сами будете сымать? – полюбопытствовал Машкин.
– Ничего, справлюсь, – пообещал Сергей.
– И что теперь? – вытирая испачканные кустарной дактилоскопией руки, спросил Иван Мироныч.
– Продолжим наши игры, – улыбнулся капитан, извлекая из стола моток бечевки. – Вы же не откажетесь навязать несколько узелков?
– Узелков, – повторил Мироныч, дергая углом рта. – Уличить, что ли, пытаетесь?
– А вы что ж, боитесь?
– Чего мне…
– Так тем более. Навяжите просто узелки, главное, чтобы несколько и разные.
– Извольте, если охота пришла дурачиться.
– Почему же дурачиться? – возразил Сорокин. – У следствия есть серьезные основания полагать, что именно вы убили гражданку Газзаеву, а потом имитировали ее самоубийство.
– Что ж, и улики есть? – вежливо спросил Машкин.
– Имеются. Вы человек умный, хитрить с вами бесполезно.
– Благодарю уж.
– Вот потому и просим вас по-человечески: навяжите узелков, сами свою судьбу решите.
– Черт знает что такое, – недовольно заметил Машкин. – Да на каком таком основании, позвольте спросить? Возбуждено уголовное дело, есть поручение следователя?
– Таки боишься, Мироныч? – сочувственно спросил Остапчук.
– Веревок? – весьма естественно удивился обходчик, хмыкнув, взял бечевку.
Не такелажник, не грузчик, не рыбак, не моряк, но пять узлов он состряпал быстро, вроде бы и без напряжения. Выложил на стол:
– Прошу.
Сорокин глянул, скрипнув зубами, извлек из портфеля сверток, развернул, положил сюда же.
– А раз так, то сличайте сами, товарищ Машкин. Это тот самый шнур, на котором вы повесили гражданку Газзаеву. Это так называемый казачий узел, причем не классический, завязанный по-своему. Вот здесь, – капитан указал карандашом. – Так его обычно не вяжут, это твое личное искажение. Узел имени Машкина.
Обходчик откинулся на скрипучем стуле, заложив ногу на ногу. Что-то неуловимо изменилось в нем – выражение ли лица, осанка, манера говорить. Подбородок выдвинулся вперед, простецкая калмыцкая физиономия приобрела выражение высокомерия, начальственно выбивали неторопливую дробь короткие пальцы.
– Я польщен. Улики – это очень мило, но все-таки позвольте спросить: а мотивы? Зачем мне было ее убивать? Корысти никакой, личной неприязни – тоже. Вы же не без образования, наверняка слышали про принцип куи продэст[14]…
– Блистать латынью без нужды – дурной тон, – заметил Сорокин, – но вы правы. Зачем это вам было надо беспокоиться, рисковать? Надо ж и ударить, и петлю накинуть, и к потолку притянуть, и потом еще, спохватившись, стянуть коврик со следами крови, пока пацан бегает туда-сюда.
– У вас богатая фантазия и неплохие способности к реконструкции преступлений, – похвалил Машкин. – Да, так зачем же?
– Знаете ли, до недавнего времени мне лично было это неясно, – легко приняв светский тон, отозвался капитан Сорокин. – Но потом, вспомнив кое-что и сопоставив – чисто по сыщицкому наитию, – я отправил запрос на Ставрополье. И знаете, заковыристо получилось…
Открыв портфель, достал папку, из нее – пожелтелый, увядший лист:
– Интереснейший, чудом сохранившийся документ. Это, дорогой товарищ, список номер один, доведенный циркуляром департамента полиции по особому отделу. Политический список, если помните.
– Не помню, – отрезал Машкин, прищурившись.
– Ничего страшного, бумага помнит, – утешил Сорокин. – Вот, извольте, номер восемьдесят девять: Султанов, Лавр Георгиевич, из терских казаков, выпускник Петербургского горного института, привлечен к дознанию за умышленное лишение жизни одновременно городского полицмейстера и начальника жандармского управления, совершенное путем метания снаряда…
– Любопытно, – одобрил Машкин, – но какое отношение это имеет к нашему делу?
– Уместный вопрос, – похвалил капитан, доставая из кармана лупу. – Одолжайтесь.
Сорокин выложил на стол еще одну бумагу – дактокарту, снабженную надписями на английском языке.
– Еще один уникальный документ, и тоже чудом уцелевший, хотя архивы с девятьсот пятого года сжигали неоднократно. Возможно, потому, что был составлен на английском, решили сохранить для истории. Знаете, что это?
– Завещание Георга Пятого?
– Это, дорогой товарищ… или предпочитаете «господин»?
– Я предпочитаю Иван Миронович.
– Хорошо. Это, Иван Миронович, взятые Скотленд-Ярдом отпечатки пальцев у господина Султанова, российского подданного, прибывшего в Англию обучаться горному делу, но задержанного по подозрению в покушении на члена палаты лордов, сэра, чье имя не важно. Тогда, видите ли, не натравливали друг на друга бомбистов, а вылавливали сообща. Документ прислан вместе с циркуляром. А вот это – ваши отпечатки.
Капитан пододвинул бумагу, над которой потрудился в качестве эксперта Акимов:
– Благоволите. Вот четыре потока, два – дугообразной формы, один – петля, четвертый изогнут, огибает и дуговые потоки, и петлю. Они идентичны.
Машкин молчал. Лупа лежала на столе нетронутой.
– Чего ж молчите, Лавр Георгич? А меня, случаем, не узнаете? Ну же. Шайтан, Веселая балка, Лях. У тебя такая рыжая кобыла была.
– Сказочная. Догони-ветер, – вздохнул Машкин-Султанов, вполне миролюбиво. – Амба звали ее. Тебя, прости, не припоминаю, да где уж, много вас таких было, и годы… Даже Тамара меня тоже не сразу узнала. Ну а как узнала – сам посуди, что мне было делать? Живешь-живешь честно, а тут – амба, и отправляйся на старости лет лес валить.
– Да уж, все по классике: кто бы на его месте не убил, – проворчал Остапчук. – Ну а парня-то за что порезал?
– К девке приставал, с кулаками на меня бросился – на меня-то! А ведь как родной мне был, жизнь я ему спас…
– Бывают такие, неблагодарные, – прервал Акимов. – Ладно ваньку-то валять. Отсидеться вы хотите, годик отдохнуть на нарах, а к тому времени не то что улик – и следа бы, воспоминаний не осталось, не то и казарму снесут наконец.
– Во-во, – подал голос Остапчук, – и дело вести будем не мы, которые худо-бедно да ведаем, кто ты на самом деле, а посторонние, линейный отдел. Ты ж, умный, не просто подстроил, чтобы на пути кровь пустить?
– Заскочил я в больничку-то, – между прочим заметил Сорокин, – и интересный разговор имел с хирургом, Маргаритой Вильгельмовной. Не знакомы с ней?
– Случалось, – лаконично подтвердил Султанов.
– Бывалая дама. Так вот она поделилась интересным наблюдением: раны кровавые, только вот странные. Крови много, но опасности ровно никакой. Случайно так не ударишь.
– Оставь парня в покое, – попросил задержанный. – И так хлебнул на своем веку, каково ему будет снова одному?
– Не пропадет. Хотя это уж не от меня зависит.
– По старой памяти, товарищ капитан, не позволите ли написать чистосердечное? Все-таки не
