Непосредственным поводом к появлению нескольких указов об упорядочении городского строительства было стремление предотвратить опасность пожаров. Именным указом от 9 апреля на местах сгоревших или обветшавших деревянных домов ставить новые из дерева же запрещалось: «…а строил бы всякой каменное» [150, т. 15, № 11 500]. Вскоре такое строительство было регламентировано и для Санкт-Петербурга. Указом от 26 апреля, также именным, в центральных частях столицы (Адмиралтейской, Литейной и Московской) строительство разрешалось только в камне, а возведение деревянных домов могло происходить только на Васильевском острове, Петербургской и Выборгской стороне [150, т. 15, № 11 522]. Конечно, подобные меры были продиктованы не только противопожарными соображениями, но и желанием дальнейшего благоустройства столицы. Уже 1 февраля император устным указом повелел соорудить новые и возобновить пришедшие в ветхость береговые укрепления по набережным реки Мойки, а также Невы со стороны Васильевского острова. Было указано и кем это должно выполняться: «Против обывательских дворов — обывателями, а против казенных мест ис казны, от тех правительств, где те места в ведомстве состоят» [27, оп. 2, № 52, л. 3]. Другим устным указом Петр III повелел 14 марта генерал-полицмейстеру Н. А. Корфу составить план моста через Большую Неву, который соединил бы Адмиралтейскую часть города с Васильевским островом «в проспект к построенному при сухопутном шляхетном корпусе новому манежу» [27, оп. 2, № 52, л. 6]. Среди других устных повелений такого рода отметим указ от 25 мая, которым Петр III разрешил в Летнем саду и «на лугу», то есть на Марсовом поле, «гулять всякого звания людям каждой день до десяти часов вечера в пристойном, а не подлом платье» [27, оп. 2, № 52, л. 12]. И хотя ценз на одежду сохранял фактическое сословное ограничение, указ способствовал расширению круга тех, кто мог посещать прежде запретные для них места.
Не была забыта и вторая столица, в которой Петр Федорович неоднократно бывал при наездах сюда Елизаветы Петровны. Сенатским указом от 15 мая было предписано: дороги в Москве привести в исправность и содержать их в чистоте [150, т. 15, № 11 536]. Еще один, именной указ от 13 июня непосредственно касался кладбищ Немецкой слободы, католического и протестантского, каковые остаются «в прежних при церквах их имеющихся местах» [150, т. 15, № 11 568]. О ремонтных работах по тракту из Москвы в Петербург специально говорилось в сенатском указе от 26 апреля [150, т. 15, № 11 520]. С улучшением дорожного дела был, по-видимому, связан доклад первоприсутствующего в Ямской конторе, генерал-поручика Овцына, утвержденный Петром III 6 июня. Намечалось строить на станциях почтовые дворы, при которых разрешалось содержать трактиры для проезжающих [150, т. 15, № 11 565]» Поскольку к моменту вступления императора на престол почта работала плохо, уже 31 января сенатским указом было обращено внимание на недопустимость задержки пересылаемых по почте пакетов [150, т. 15, № 11 430].
Не были обойдены вниманием и научные учреждения, хотя то, что закреплялось законодательно, было направлено не столько на содержание, сколько на внешнюю сторону их деятельности. Именным указом, чем подчеркивалось особое внимание императора, от 28 мая при проведении официальных церемоний Медицинский факультет Московского университета был по положению приравнен к Петербургской Академии наук. Впрочем, едва ли дело ограничилось бы только этим, удержись Петр III у власти. Какие-то, более основательные, шаги он, судя по всему, замышлял в отношении академии. Штелин приводил слова, сказанные ему по этому поводу Петром III: «Я очень хорошо знаю, что и в вашу Академию наук закралось много злоупотреблений и беспорядков. Ты видишь, что я занят теперь более важными делами, но, как только с ними управляюсь, уничтожу все беспорядки и поставлю ее на лучшую ногу» [197, с. 98]. Выполнить свое намерение императору, как известно, не довелось. И все же, обозревая его «социальные» указы, ощущаешь, что они и спустя два с половиной столетия звучат на удивление знакомо и современно. Не правда ли?
Три шага к гражданскому обществу
В разнообразном по содержанию и принципиальном по смыслу законодательном наследии короткого царствования Петра III выделяются акты, имевшие значение основополагающих установлений. Это были манифесты «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству» и «Об уничтожении Тайной розыскной канцелярии», а также серия актов о веротерпимости и взаимоотношении государства и православной церкви. Первый из этих законов был датирован 18 февраля [150, т. 15, № 11 444].
Полнейшая несостоятельность анекдотической версии, которой до сих пор склонны верить иные историки и писатели, а также читатели их сочинений, обнаруживается уже при ознакомлении с обстоятельствами создания этого важнейшего документа царствования Петра III. Как видно из камер-фурьерского журнала, 17 января «в четверток, по утру в 10-м часу» он «изволил высочайший иметь выход в Правительствующий Сенат» [88, с. 9—10]. Здесь он сообщил о намерении освободить дворян от обязательной государственной службы. Эти слова были встречены с ликованием, а на следующий день генерал-прокурор А. И. Глебов предложил Сенату от имени благодарного дворянства воздвигнуть золотую статую императора. Узнав об этом, как писал С. М. Соловьев, Петр III ответил: «Сенат может дать золоту лучшее назначение, а я своим царствованием надеюсь воздвигнуть более долговечный памятник в сердцах моих подданных» [171, т. 13, с. 12]. Достойные и умные слова, на которые отважился бы мало кто из людей, облеченных неограниченной властью!
Обычно, характеризуя манифест 18 февраля, отмечают, что дворяне получили право свободно вступать или, наоборот, не вступать на военную и гражданскую службу, выходить по желанию (с присвоением очередного чина) в отставку, свободно выезжать за границу и поступать на службу к иностранным государям. Иными словами, февральский закон, закрепляя господствующее положение дворянства и значительно расширяя его права, одновременно почти на нет сводил их обязанности перед государством. Все это в значительной мере верно, хотя и не определяет в полной мере смысл, вложенный законодателем в манифест.
Уже в преамбуле отмечалось, что он не порывает с традиционными взглядами на дворянство как на служилое сословие, но модифицирует их. Хотя, указывалось здесь, установления Петра I об обязательной дворянской службе «в начале частию казались тягостными и несносными для дворянства», они были для страны в итоге полезными: «…истреблена грубость в нерадивых о пользе общей, переменилось невежество в здравый рассудок, полезное знание и прилежность к службе умножило в военном деле искусных и храбрых генералов, в гражданских и политических делах поставило сведущих и годных людей к делу». Учитывая, что эти перемены «благородные мысли вкоренили в сердцах всех истинных России патриотов беспредельную к Нам верность и любовь, великое усердие и отменную к нашей службе ревность», Петр III заявлял, что не находит более «той необходимости в принуждении к службе, какая до сего времени потребна была».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
