– Это важный ди энтдекунг, находка знания, – веско произнёс Табберт. – Что есть рукописание у тебя, Симон?
– Моя Служебная книга. Всякие памяти заношу о Сибири.
– И карты?
– Да вполовину из чертежей составлена.
– Ты быть большой учёный.
– Куда там мне, самописцу убогому! – тотчас заёрничал польщённый Семён Ульянович. – Живём – горюем, и пришибить некому.
А Новицкий сидел на сундуке поодаль от Ремезова с Таббертом и смотрел на Айкони, вышивающую при свете из печки. Григорий Ильич не мог понять, где он раньше уже видел эту остяцкую девчонку. Точно, что не у Семёна Ульяновича, – Новицкий у него не был с Масленицы… И не в поездке с владыкой, потому что Ремезов ещё весной при встрече на базаре говорил, что взял работницу… Но где же? А ведь где-то видел. И тогда она показалась ему очень красивой… Непонимание тревожило Григория Ильича.
– Диточка, а где я тэбе бачив доныне? – осторожно спросил он. – Яко лицэ твое мэне ведомо… Даже боязно. Примарилося, чи ни?
Айкони неловко было от пристального взгляда Новицкого. Ей хотелось смотреть на Табберта, но она опасалась выдать себя чужаку.
– Ты не бойся, – мягко попросил Новицкий. – Таку пригожу дывчину хто обидэ? Дюже ты менэ сердце растревожув…
За обликом Айкони ему что-то чудилось, будто Айкони двоилась, будто за ней был другой человек – или так отзывалась другая судьба?.. Эти губы, тонкая чёрная прядь, раскосые глаза – словно пьяные или заплаканные… Айкони сжималась. Такие тяжёлые и долгие взгляды мужчин она помнила по своим мукам в неволе. А Григорий Ильич с трепетом думал, что его смутное знание незнакомого человека, возможно, от бога. В этом знании чудилась какая-то грозная тайна, предназначенная ему свыше. Может, господь как-то потихоньку приуготовлял его к чему-то – и словно проговорился?
– Як звати тэбе, диточка?
Айкони не отвечала. Тихий мужчина с серьгой в ухе стал ей невыносим, как близость к опасному зверю. Айкони вскочила и выбежала из горницы.
Холодная ночь зазвенела вокруг неё, она глубоко вздохнула – и сразу напрочь забыла о Новицком. Там, в горнице, находится князь! Он увидел её! Он играл с ней, он знает, что Айкони есть! Боги её любят!
Айкони ссыпалась с крыльца и огляделась. Пустой двор. Снег. Пылают звёзды. В загончике поскуливали псы, которых не отпускали, потому что гости ещё не ушли. Айкони легко побежала к загону, отворила калитку и, смеясь, бросилась обниматься с собаками – с Батыем и Чингизом. Эти зверюги могли разорвать человека, их и держали на подворье, чтобы рвать воров, но Айкони хватала Чингиза и Батыя за мохнатые морды, хватала за острые уши, валила набок на снег и зарывалась лицом в толстую собачью шерсть. Псы вырывались, прыгали вокруг девчонки, щёлкали зубами, делая вид, что нападают, взрыкивали, бодались и лизали ей лицо.
– Ты большая собака! – по-хантыйски говорила Айкони Чингизу и трясла его за грудь. – И ты большая собака! – Айкони трясла Батыя. – Вы оба очень большие собаки! Вы храбрые и сильные собаки! У вас страшный голос Хынь-Ики! Вы по ночам Нуми-Торуму песню поёте!
Айкони просидела с псами до тех пор, пока на крыльцо мастерской не вышли Табберт и Новицкий. Тогда Айкони быстро выбралась из собачьего загона и побежала открывать калитку – она хотела снова увидеть князя.
Новицкий низко надвинул шляпу, чтобы из её тени ещё раз поглядеть на девчонку-остячку, а Табберт, воодушевлённый знакомством с Ремезовым, от избытка чувств потрепал Айкони по раскрасневшейся щёчке, сунул руку в карман и протянул медную монету.
– Подарок! – сказал он, улыбаясь. – Ты отшень красивый!
Айкони улыбалась в ответ, не зная, куда девать руки.
Она закрыла калитку за гостями, задвинула засов и долго глядела в окошечко, вырезанное в виде сердца, а потом отпрянула, повертела в пальцах монету и с наслаждением принялась тереть ею себя по лицу.
Глава 5
Дела северных варваров
Делами северных варваров – монголов, русских и прочих народов за Стеной – занималась служба Лифаньюань, которую ещё правитель Сонготу уравнял по значению с Шестью великими министерствами империи. Шаншу, верховный начальник Лифаньюаня, вызвал Тулишэня и сказал, что Сюань-Е, император Канси, пожелал, чтобы кто-нибудь из послов написал книгу о России: какие там люди, чем они живут, как служат своему государю и что принимают в пищу. Шаншу решил поручить книгу Тулишэню, потому что знал о его преклонении перед Ли Бо и опытах написания стихов люйши в восемь строк по семь иероглифов. Тулишэнь сшил чистую большую тетрадь на сто четыре листа и на первой странице каллиграфически вывел заглавие: «Записки путешествия послов, в последние края света посланных».
Посольство возглавил тайчжи Агадай. Кроме него, в Россию поехали шесть посланников из числа манчжуров, в их числе и Тулишэнь, – все они были заргучеями из Лифаньюаня, а также китайский торгоут Шугэ, русские торгоуты от Аюки-хана и двадцать слуг. Посольство было присоединено к каравану купца Михайлы Гусятникова. В день Дунчжи караван вышел из северных ворот Пекина, а через сорок дней миновал Стену, пройдя сквозь Башню Прощания с супругой И, и покинул лучезарные пределы Чжунго.
Водить огромные караваны в Китай решались только такие купчины, как Гусятников, – спокойные и отважные. От Москвы до Пекина и обратно тихие обозы шли три года. В сибирских степях на них охотились летучие отряды неукротимого джунгарского тайши Цэрэн Дондоба; суда с грузом могли разбиться на порогах Ангары или утонуть в буре на Байкале; до Аргуни прорывались непокорные халхасские нойоны, не признавшие поражения у Дзун-Мод и одичавшие после самоубийства Галдан-Бошогту в долине Тамир-Гола. Безопасны были только кряжи Большого Хингана. Но овчинка стоила выделки. Каждый караван приносил такую же прибыль, какую за год давала вся Сибирская губерния с её соболиной тайгой и песцовой тундрой, с её мамонтовой костью, красной рыбой и золотом курганов. Жаль, что богдыхан допускал лишь один русский караван в год.
Матвей Петрович Гагарин первым понял всю выгоду китайского торга. Двадцать лет назад он стал нерчинским воеводой, а Нерчинск был главной русской крепостью на границе с Китаем. Через Нерчинск в Пекин проехало российское посольство Елизария Идеса – голштинского негоцианта, друга Лефорта и Виниуса, а значит, и Петра Лексеича. Идес отправился в Пекин узнать, будут ли китайцы соблюдать статьи Нерчинского договора. С собой Елизарий взял две сотни человек – служилых, купцов, промышленников и слуг, а ещё сибирских товаров на четырнадцать тысяч рублей. Промурыжив изрядный срок, Елизария допустили до богдыхана, а русских купцов – до пекинского базара. Канси подтвердил мир с Россией, а купцы наторговали столько, что обратно повезли китайских товаров на тридцать тысяч. Матвей Гагарин, нерчинский воевода, знал, какой кошель Идес потихоньку пронёс за пазухой мимо царской казны. Сразу после Елизария царь приказал снаряжать караваны в Пекин, однако весь китайский торг забрал под свою руку.
