Эдвард ждал в машине. Казалось, он не глядел на меня, пока я закрывала дверь, не потрудившись даже запереть ее на замок. Я подошла к машине и смущенно остановилась, прежде чем залезть внутрь. Он спокойно улыбался мне — как всегда, безупречный и прекрасный, восторг и мука одновременно.
— Доброе утро, — промурлыкал он. — Как себя чувствуешь?
Его глаза изучающе пробежались по моему лицу, словно вопрос содержал в себе нечто большее, чем простую вежливость.
— Хорошо, спасибо.
Мне всегда было хорошо — и даже лучше, чем просто хорошо, — когда он был рядом.
Его взгляд упал на круги у меня под глазами.
— У тебя усталый вид.
— Никак не могла заснуть, — призналась я, неосознанным движением перебрасывая волосы на плечо, чтобы было за чем спрятаться.
— Я тоже, — поддел он меня, заводя двигатель. Я уже начала привыкать к тихому урчанию «Вольво». Наверняка рев мотора пикапа здорово меня напугает, когда придется снова сесть за руль самой.
Я засмеялась.
— Не сомневаюсь. Но все же я спала чуть дольше, чем ты.
— Бьюсь об заклад, что да.
— Так что ты делал этой ночью?
Он засмеялся.
— Даже не думай. Сегодня я задаю вопросы.
— Да, правда. И что ты хочешь узнать?
Я наморщила лоб. Никак не могла понять, что было такого интересного в моей скромной персоне?
— Какой твой любимый цвет? — с убийственной мрачностью спросил он.
Я закатила глаза.
— Каждый день по-разному.
— Какой твой любимый цвет сегодня? — на его лице застыло торжественно-строгое выражение.
— Наверное, коричневый.
Я часто одевалась по настроению.
Он фыркнул, растеряв всякую серьезность.
— Коричневый? — недоверчиво спросил он.
— Конечно. Он теплый. И, знаешь, мне его не хватает. Все, что должно быть коричневым — земля, скалы, стволы деревьев — здесь покрыто какой-то хлюпающей зеленой кашей, — пожаловалась я.
Казалось, мой короткий монолог его очаровал. Он внимательно посмотрел мне в глаза.
— Ты права, — снова серьезно сказал он. — Коричневый действительно теплый.
Он быстро, но все равно как-то нерешительно протянул руку и убрал волосы мне обратно за спину.
Мы уже подъехали к школе. Он развернулся ко мне, загоняя машину на парковку.
— Какой диск сейчас у тебя в CD-плеере? — спросил он с таким лицом, словно хотел вырвать у меня признание в убийстве.
Я поняла, что так и не вынула диск, подаренный Филом. Когда я назвала имя группы, он немного странно улыбнулся краем губ и открыл ящик под CD-плеером в машине. Там в страшной тесноте лежали десятка три дисков. Он выудил один и протянул мне.
— Дебюсси и это? — он поднял вверх одну бровь.
Такой же диск, как у меня. Я разглядывала знакомый рисунок на обложке, не поднимая глаз.
Так продолжалось весь день. Провожая меня на английский, встречая после испанского, сидя рядом в столовой, он не переставая расспрашивал обо всех, даже самых незначительных, подробностях моей жизни. Какие фильмы я люблю, а какие терпеть не могу, места, где я побывала и мечтаю побывать, и книги — бесконечно, книги.
Я не помню, когда последний раз мне пришлось так много говорить. Чаще всего я смущалась, уверенная в том, что мои ответы навевают скуку. Но его сосредоточенность и неиссякающий интерес вынуждали меня продолжать. Обычно вопросы были легкими, но некоторые вгоняли меня в краску. Если удавалось поймать меня на этом, Эдвард не трогался с места до тех пор, пока не добирался до сути при помощи нового шквала вопросов.
Например, он спросил меня, какой мой любимый драгоценный камень, и я без размышлений ляпнула: «Топаз». Он сыпал вопросами с такой скоростью, что я не успевала обдумать ответ — словно заставлял пройти психологический тест, когда надо отвечать первое, что приходит в голову. Наверняка он продолжил бы в прежнем темпе — похоже, у него был какой-то список в голове — если бы я не покраснела. Потому что до недавнего времени моим любимым камнем был гранат. Невозможно было, глядя в его глаза цвета жидких топазов, не понять, почему я сбилась. И он терзал меня до тех пор, пока не выжал признание.
— Ну же, говори, — велел он после того, как загипнотизировать меня не удалось (главным образом потому, что я благоразумно отвернулась и не смотрела ему в лицо).
— Твои глаза сегодня такого цвета, — вздохнула я, сдаваясь и неотрывно глядя на свои руки, которые играли с завитком волос. — Наверное, две недели назад я сказала бы «оникс».
Он заставил меня выдать слишком многое, и я боялась, что моя невольная честность вызовет в нем давно знакомый странный гнев. Так бывало всякий раз, когда я забывалась и откровенно показывала, насколько сильно увлечена им.
Но пауза оказалась очень короткой.
— Какие цветы ты любишь? — выпалил он.
Я вздохнула с облегчением, и игра в психоанализ продолжилась.
Биология снова оказалась мучением. Эдвард продолжал свои расспросы до тех пор, пока мистер Беннер не вошел в класс, опять волоча за собой видеосистему. Когда учитель подошел к выключателю, Эдвард быстро отодвинул свой стул подальше от меня. Но это не помогло. Как только комната погрузилась в темноту, та же невидимая электрическая дуга пролегла между нами, и неумолимое страстное желание протянуть руку и коснуться его холодной кожи скрутило меня вновь.
Я склонилась вперед и опустила подбородок на сплетенные руки. Спрятав таким образом пальцы, я крепко вцепились в край стола. Это позволяло не поддаваться неразумным импульсам, бередившим душу. Я не смотрела на него, так как боялась, что встречу его взгляд, и это усугубит проблему. Я честно пыталась сосредоточиться на фильме, но к концу урока опять не могла вспомнить, о чем он был. Когда мистер Беннер включил свет, я опять, как вчера, вздохнула с облегчением и наконец взглянула на Эдварда — в его глазах отражалась борьба противоречий.
Он молча поднялся и стоял неподвижно, ожидая меня. Мы молча дошли до спортзала. И, как вчера, он без слов коснулся моего лица — на этот раз провел тыльной стороной руки от виска к подбородку — повернулся и пошел прочь.
Физкультура прошла быстро — снова Майк показывал «театр одного актера», играя за двоих. Сегодня он не заговаривал со мной, то ли из-за отсутствующего выражения моего лица, то ли еще злился на меня за вчерашнее. Где-то в уголке сознания тлело раскаяние, но мне было не до Майка.
Я поспешила в раздевалку и лихорадочно переоделась, понимая, что чем быстрее я буду двигаться, тем быстрее окажусь рядом с Эдвардом. Разумеется, в спешке я стала еще более неуклюжей, чем обычно. Наконец я все-таки вывалилась за дверь. Он, как вчера, стоял на том же месте, и дурацкая улыбка снова расползлась во всю ширь моего лица. Он улыбнулся в ответ, а потом возобновил допрос.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
