к двери.
Нужно предупредить Свена и остальных. По крайней мере план этого неведомого владельца Ткача стал понятен. Хамл, конечно, вовремя, мог и раньше сказать… Но что поделать.
Альба вернулась к двери.
Точнее — она попыталась вернуться. Двери не было. Был коридор, который вел наверх, который вовсе и не собирался заканчиваться даже тогда, когда должен был по всем расчетам.
Ловушка!
— Да я поняла уже, — сердце билось где-то у горла.
Несколько долгих секунд Альба старалась дышать глубоко и ровно, изучая плетения вокруг. Первый порыв бежать куда-нибудь с воплями удалось подавить — все равно не поможет. Вокруг со всех сторон равномерно переплелась золотистая, белая, зеленая и еще нескольких цветов нити магии. Но никакого намека на то, куда идти дальше. Через несколько десятков глубоких вдохов и отчаянных попыток представить себя на любимой лесной поляне у костра Альба все-таки сумела обуздать собственный страх. Поздно уже паниковать. Это надо было делать когда конь ее в галоп пошел, а теперь — поздно.
— Ладно, пошли посмотрим, что тут есть и кто и зачем нас поймал.
Не то чтобы Хамл мог ответить что-то обнадеживающее, но собственные слова хотя бы разгоняли неестественную тишину вокруг.
Альба развернусь, оставив за спиной место, где должна была быть дверь, и направилась «вперед».
Где-то там брезжил свет. Свет, который изливался от установленного в конце коридора зеркала.
Находилось оно в такой же круглой комнате, что и под холмом в лесу, но было целым.
— Время пришло, — призрак Лизы был тут. — Ты готова.
— К чему? — Альба, несмотря ни на что, попыталась сохранять хладнокровие.
Спасала только мысль, что от паники толку было мало.
— Он занят. А ты можешь пройти испытание. Сделай то, что я не смогла.
Альба окинула взглядом призрака.
— Я тебе не верю. Ты ведь говорила, что тебе лишь снилось зеркало после того раза, когда тебя привел сюда кантонец. А вот Мэл говорит, что ты сутками тут пропадала.
Лиза горестно покачала головой. Кажется, за стеклами ее очков блеснули слезы.
— Я испугалась, ясно? Он говорил, что кто-то может спрашивать, и что никому не надо говорить то, что я знаю. И когда у меня не получилось, я думала, не получится ни у кого. И не стала ничего говорить и тебе.
— Что не получилось?
— Дойти до конца.
— Что? — Альба перестала что-либо понимать.
— Дойти до конца. Там, в зеркале. Ты все поймешь. Он говорил, что тому, кто пройдет весь путь, Древние исполнят любое желание. Уверял, что все безопасно. Но он лгал, я поняла это, и отказалась. Он уехал… Но зеркало не отпускало. Я думала, что смогу понять, как сделать все правильно, как сделать так, чтобы оно меня не звало… Думала, что сумею дать Мэл то, чего она достойна. Заработать денег. Может, там клад? Я не знаю. Я… Мы с Мэл поругались, и я решила попробовать. Но я была зла, а туда надо идти с чистым сердцем. Только спеши. Что-то меняется. Зеркало меняется. Торопись, иначе будет поздно. Сейчас пока оно тянет к себе только тех, кто готов, кто может пройти. Скоро к нему пойдут все. Торопись. Исполни желание.
— Но я не хочу, — запротестовала Альба. — Я просто хочу помочь друзьям, понять, почему сюда идет орда нежити, помочь городу…
Лиза вздохнула. Потом заговорила, понизив голос:
— Только между нами. Это и есть твое желание. Исполни его. Я думаю, Он хочет что-то сделать здесь. С тем, что там, в зазеркалье. Уже скоро. И ему нужно это зеркало. У него есть одно, но нужно еще. Он хочет изменить их. А они не хотят меняться.
— Кто не хочет меняться?
— Зеркала, — заметила Лиза так, словно было что-то само собой разумеющееся. — Они ведь старше Его. Ты маг, ты разве этого не знаешь? Зеркала хотят освободится от него. Как то существо на дне озера… Иди, Альба. Иди на Ту Сторону. Времени мало. Спаси всех, кто тебе дорог. Освободи зеркала и все, что за ними, от Его власти.
Альба против воли сделала шаг вперед. И еще. И еще.
Висл спрыгнул с плеча с громким мявом.
А Альба на очередном шаге пробила ногой светящуюся гладь зеркала, в которой отражалась лишь молочно-белая пелена. Спустя секунду окружающее утонуло в ровном белом свете.
* * *
Небольшая таверна, половина которой сейчас была накрыта антипрослушивающим заклинанием, а на второй теснились почти четыре десятка адептов Зеленого Университета, затихла, когда мрачный ван Хатен подошел и небрежным жестом вручил сидящей почти посередине зала Анне де Валей скрученный пергамент.
Декан теоретиков, с которым староста пока еще первого курса, и не только он, уже имел жаркий спор, с мрачным видом приняла пергамент. Прочитала. Подняла взгляд на Ганса. Потом прочитала еще раз. Отложила в сторону, и, тряхнув головой с словно бы поникшими от всего происходящего кудряшками, тихим и вкрадчивым голосом осведомилась:
— Это как понимать?
— Я ведь предельно ясно описал. В свободной форме. Потом перепишу как положено, госпожа, — с холодной решимостью ответил ван Хатен, прямо смотря на декана теоретиков.
— Вы принесли мне заявление на отчисление по собственному желанию.
— Все верно.
— И как это понимать? — повторила де Валей.
Ее студенты, тихо перешептывались. Обычно довольно благожелательная ко всем окружающим магистр сейчас выглядела грозовой тучей, готовой вот-вот начать метать громы и молнии.
— Вы ясно дали понять, что несете ответственность за нас как за студентов университета, и именно поэтому наше участие в противостоянии немертвым исключено. Так что я взял на себя смелость несколько изменить нынешнее положение дел, — спокойно и неожиданно дипломатично заметил ван Хатен. — И как свободный совершеннолетний маг добровольно решу, что мне делать в нынешней ситуации.
Со своего место за столом поднялся Вольдемар, так же державший в руках пергамент.
— Это исключено, — отрезала де Валей, чье удивление ни от кого не укрылось, пусть магистр и попыталась скрыть его за бескомпромиссным тоном. — Я не намерена потакать вашему безумству. Помимо всего прочего я и не уполномочена принимать подобные заявления. От вас, ван Хатен, я подобного не ожидала.
— Почему же? Потому что мои братья в тюрьме как пособники архилича? Потому что мой род опозорен, а отец с матерью лишились всех должностей и их злопыхатели обвиняют во всех смертных грехах совершенно безосновательно?
Гнев, до того тлевший в Гансе, и так постоянно срывавшемся по мелочам на окружающих после разоблачения лича, теперь был ощутим всем. Несмотря ни на что воспитание аристократа требовало держать себя в руках, и от того контраст подчеркнуто вежливого тона и смысла сказанного был еще сильнее.
— Потому что вы — староста, и пример для однокурсников, — спокойно ответила де Валей.
— Да. Пример, — Ганс отвернулся от декана теоретиков и обвел глазами всех собравшихся. — Пример, за спиной которого только ленивый не злорадствует о мерзкой семье робинистов, лишившихся власти и положения. Пример, чье будущее без денег и связей все высмеивают. Пример того, как легко потерять все не будучи ни к чему причастным. Что вы думаете, я не в курсе, сколько времени вы обсуждали новость о расторжении моей помолвки отцом будущей невесты? — Ганс мотнул головой, словно бы отгоняя все сказанное. Длинные, поникшие светлые волосы на секунду закрыли его лицо, словно давая шанс спрятаться от всех. Но ван Хатен предпочел этим шансом не пользоваться, убрав пряди за ухо и, не дав никому ничего ответить на первую часть своей речи, продолжил говорить: я — пример, которому, как и многим до меня, дали пост старосты ради шанса показать себя достойным чести своего рода. И я делаю именно это. Ван Хатены — люди чести. Вы называете боевых магов мясниками — но мы не только боремся со злом, но и защищаем добро. И плевать что я не учусь там же, где поколения моей семьи. Плевать, что вы говорите о моих братьях. Плевать, сколько подковерной возни еще выплывет наружу. Я — ван Хатен, и я не намерен как трусливая шавка бежать прочь, пока другие рискуют жизнью, исполняя свой долг. Долг магов перед людьми. Если для этого нужно покинуть ряды студентов — то да будет так. Таков мой пример.
Несколько секунд в таверне стояло просто оглушающая тишина. Потом со своего место поднялся Дитрих.
— Ни для кого не секрет, что я и Ганс
