Но теперь Антон как бы вообще не реагировал на природные факторы. Мозг работал на конечный результат. Надо было снять проклятье. Надо было вынуть из мозга ржавый и раскаленный гвоздь.
– Сюда, сюда, пожалуйста, – суетливо показывал путь чиновник в фуражке.
Вестибюль метро был непривычно пуст и слабо освещен.
Только они в нем с этим железнодорожным начальником да милиционер возле крайнего турникета стоит и болтает о чем-то полуночно-сексуальном с дежурной по станции.
– Эскалаторы уже не работают, но это поправимо, это мы сейчас исправим, это не беда, – услужливо приговаривал толстенький чиновник. – Эй, Маша, запусти-ка нам вторую машину! – крикнул он дежурной.
Девушка оторвалась от своего похотливого милиционера и нехотя направилась к пульту.
Щелчок реле, и привычный гул мощных электромоторов нарушил вопиюще-непривычную тишину вестибюля.
– Это на вас железнодорожная форма? – спросил Антон чиновника.
Он вдруг почувствовал огромную силу власти, к которой стал неожиданно причастным, ведь никогда до этого чиновники такого ранга – а этот, сразу видать, не маленький, небось, по их табели о рангах не меньше полковника – не лебезили перед ним. Никогда. А тут вот – суетятся, подобострастничают.
– Так что это за фуражка на вас такая? – нахально спросил Антон, отдавая себе отчет в том, что для этого чиновника он сейчас не провинциальный замухрышка в дешевых джинсиках, а друг-товарищ и приятель самого господина министра! Самого господина Сохальского! И с ним, с этим приезжим из Питера мужчиной, пусть он и не носит дорогих швейцарских часов и модного итальянского галстука, разговаривать следует стоя на полусогнутых.
– Это на нас форма не железнодорожная, а метрополитеновская, – как бы оправдываясь, с извиняющейся улыбкой сказал чиновник, – мы служба московского метрополитена, так что просим любить и жаловать, господин Добровольских, любить и жаловать просим.
Эскалатор уже спустил их на уровень перрона, и чиновнику пришлось срочно разворачиваться, чтобы не упасть.
– Вот и приехали, а вот вас уже и дожидаются, там, видите?
В центре совершенно пустой, но ярко освещенной станции стояли трое.
Двое мужчин и одна женщина.
Сердце сжалось в груди.
Неужели?
Неужели теперь вот, сейчас вот, он увидит Риту?
Ноги словно онемели. В те места, где должны были бы быть мышцы, кто-то словно ваты напихал. И коленки непроизвольно стали подкашиваться, подгибаться.
Антон звучно ступал по гулкому черному габбро, по белому мрамору, по красному отполированному граниту мозаичного пола подземного дворца, ступал, с каждым шагом приближаясь к повернутой к нему лицами группе людей, и не узнавал своих чувств. Он словно закаменел в своих чувствах – он глядел на молодую стройную женщину, стоявшую между мужчинами, и она вроде бы тоже смотрела на него, на Антона.
Но до них – до Риты, Игоря и Витьки было еще так далеко! И лиц и глаз еще нельзя было разглядеть.
Из проема между двумя пилонами толкаемый каким-то татарином, тоже в железнодорожной фуражке, вдруг выехал наперерез Антону синий пылесос для уборки станций.
Антон, едва не столкнувшись с этим пылесосом, все глядел вперед – на Риту. Она?
Она это? Неужели она?
– Пекарь, ну-ка брысь отседова покуда! – грозно прикрикнул на татарина метрополитеновский чиновник, и пылесос тут же шарахнулся в сторону, освобождая Антону его дальнейший путь.
Его путь к Ритке.
Не доходя метров, может, двадцати, Атоха уже стал различать не только застывшие улыбки на лицах старых друзей, но даже и блеск в их глазах.
– Ну, вот и Антон, слава Богу, – сказала Рита, осторожно протягивая Антону руку, не уверенная в том, станет ли он с нею целоваться или ограничится простым рукопожатием.
Антон как-то неловко захватил кончики ее пальцев, подержал какое-то мгновенье со смущенной улыбкой, а потом, совсем стушевавшись, вдруг запоздало попытался поцеловать Ритке руку, но, позабыв, что на голове у него была совершенно идиотская бейсболка, вместо губ, уткнулся в Риткино запястье ее длинным козырьком.
Ритка засмеялась: – Ну такой же увалень, время тебя не меняет, Антон.
Игорь с Витькой тоже поспешили замять неловкость встречи, похлопывая по плечу да приговаривая: – Ну, здоров, здоров, приятель! Сколько лет, сколько зим…
Метрополитеновский чиновник все это время стоял поодаль и улыбался.
– Ну, Ираклий Авессаломыч, как там у тебя, все ли готово? – спросил Сохальский метрополитеновского, когда с церемонией принятия Антона в компанию все было закончено.
– Не извольте беспокоиться, – откликнулся метрополитеновский, – все в лучшем виде, как вы заказывали.
– А как ты заказывал? – весело и даже задорно спросила Ритка.
– Вагон с номером четыре семерки я заказывал, – ответил Игорек, – и стол с портвейном три семерки, как было двенадцать лет назад в том самом трамвае.
– Стола там тогда не было, – заметила Ритка.
– Правильно, не было, – согласился Игорь, – но ведь и мы тогда были моложе и не в чинах.
Антон любовался Риткой.
Снова, как и тогда. Как всегда. Он навеки обречен только глазами ласкать и гладить ее.
Лук, бат доунт тач.
Иным можно, но не ему.
Что позволено Юпитеру, то не позволено быку.
А он, а он даже и не бык.
Он всего лишь Антоха – принеси сигареты, сбегай за пивом.
Он всю жизнь любил эту девушку, а спали с нею эти – Витька и потом Сохальский.
Он, Антоха, – чернь, недостойный леди Гадайвы простолюдин.
Он может любить ее только глазами.
Они могут руками и губами, потому что они аристократы, а он, а он может только глазами и мечтами.
– Господа, просим, просим, вагон подан к левой платформе, – снова запричитал метрополитеновский.
Войдя в проем между отделанными цветным стеклом и хрусталем пилонами, Антон увидал короткий поезд, состоящий из одного привычного голубого вагона, прицепленного к оранжевой дизельной мотрисе.
– Ток в тоннеле на контактном рельсе отключен, – пояснил метрополитеновский, – но вы и не заметите разницы, я вам обещаю.
Войдя вагон, Антон первым делом бросил взгляд на табличку с номером.
И верно, не наврал метрополитеновский, четыре семерки, все сходится, все как в тот самый раз.
– О-о-о! – запел Витька, подхватывая Риту за талию и увлекая ее в вагон. – Семьдесят семь поцелуев мне!
– И еще семьдесят семь напополам Игорю с Антошкой, – хохотала Ритка, усаживаясь на коричневый диван, напротив которого был накрыт банкетный стол, и даже с цветами.
"Вот и дожил, – подумал про себя Антон, – вот и сподобился, что Ритка хоть и на словах, хоть и в шутку, но вспомнила про меня как про объект возможного целования".
– Ну что? Приступим? – предложил Витька, хватая со стола самую высокую бутылку и свинчивая ей металлическую голову-пробку.
Антон сел рядом с Игорем прямо напротив Ритки.
Теперь он мог ее рассмотреть.
Да!
К таким холеным, к таким ухоженным женщинам он на версту не подходит.
Да его и не подпустят на версту к подобной женщине. Ее охранники да службы безопасности отелей "люкс" в Питере не подпустят – а где еще он может увидать таких женщин, которые только на макияж, только на массаж лица тратят в неделю столько, сколько он, Антон, зарабатывает за год!
– Ну что? Я постарела, Антоша? – спросила Рита, заметив пристальный Антонов взгляд.
– Ты? Да что ты! Ты просто похорошела, ты… – забормотал Антон, тушуясь.
– А ведь это Антоха придумал нам здесь встретиться! – закричал вдруг Витька, наливая всем уже по второй.
– Антошка? – изумилась Рита. – Антошка устроил нам это волшебное катание?
– Ну, допустим, устроил не Антошка, а я, – вальяжно поправил Риту Сохальский. – Воспользовался случаем, чтобы проинспектировать, что ли, как московские метрополитеновские наши деньги осваивают, ну и совместить так сказать эту инспекцию служебную с приятным времяпровождением.
– Да-да, – закивал колобкообразный метрополитеновский, снова оказавшийся рядом – неподалеку.
Ему тоже налили, и он, опрокинув коньяк в рот, будто это был не "Реми Мартан", а водка плохого ингушского разлива, тут же поставил пустую рюмку на стол и поспешно отошел на два шага, чтобы не мешать компании.
– А куда мы едем? – поинтересовалась Рита.
– Ну. Ожидается что-то вроде экскурсии московских диггеров, – сказал Сохальский со своей привычной студенческой, исполненной иронии усмешкой.
– И еще ожидается какое-то необычайное сообщение, которое приготовил для нас Антон, – добавил Витька.
– Пра-а-а-вда? Как-а-а-ак интересно! – воскликнула Рита.
Она была в пике своей сексуальности.
Если бы ему, Антону, теперь предложили поцеловать даже ожившую Венеру Милосскую или Афродиту с картины Семирадского, что он так вожделел, будучи школьником и ходя с мамой в Русский музей или хоть самую записную красавицу Голливуда, Антона стошнило бы – все они меркли по сравнению с Риткой. Она, она была его воплощенной мечтой.
