Мелькнувшее в зеркале синее пятнышко лазурита на его перстне напомнило ему о тех днях, когда Чарльз подарил ему этот перстень.
Сиприан оторвался от зеркала, сделал еще глоток. Хорошо бы повидаться с Чарльзом. Но когда он еще вернется из Венесуэлы? Интересно, как произойдет встреча Чарльза и Эстред? Что касается Эстред, в ее умении держаться Сиприан не сомневается, а Чарльз, конечно, быстро разберется в том, что это не только очаровательная женщина, но и одаренная художница. Так, мысли Сиприана вернулись к вынашиваемому проекту соединить таланты Чарльза и Эстред для оформления спектакля по его пьесе. Изящная, утонченная манера Эстред и трагическое, мрачное, покоряющее воображение Чарльза — это прекрасный дуэт для пьесы Сиприана Мосса «Абаназар».
Сиприан допил свой ликер. Упав в объятие мягкого удобного кресла, Сиприан продолжал размышлять о будущей постановке своей пьесы. Поглощенный мечтой о возможной театральной сенсации, он сначала не обратил внимания на стоявший перед ним на кофейном столике портрет Эстред, но вдруг он присмотрелся к нему и понял, что этой фотографии он еще не видел. Портрет был выполнен фотографом высочайшего класса: очень необычное интересное освещение, зоркость, наблюдательность мастера, уловившего именно неуловимую улыбку Эстред. По мнению некоторых, эта улыбка слегка портила красивое лицо Эстред, но для Сиприана эта улыбка была словно резюме того, что он в ней любил. Забыв предшествующие мечты о своей пьесе, Сиприан любовался портретом. Потом он устроился еще уютнее в кресле и отдал себя во власть своего обычного послеобеденного состояния нирваны, которое наступало, если количество выпитого вина было чуть-чуть выше нормы. Сиприан лениво потянул руку к журналу, лежавшему на столике. Это был последний номер журнала «Манхеттен». Сиприан раскрыл журнал на страницах театрального обозрения. Он в сотый раз начал читать длинную, но блестяще написанную статью театрального критика Бэрна Хейварда. Статья начиналась так: «Сиприан Мосс снова триумфатор»… Вся остальная статья великолепно раскрывала это заявление. Сиприан просмотрел статью до ее заключительного абзаца: «Нет никаких сомнений в том, что, несмотря на молодость автора пьес и иногда сомнительный выбор сюжетов для них (в частности для пьесы „Квадратный треугольник“), Мосс — это один из наиболее значительных драматургов нашего времени. А то, что это самый талантливый драматург современной Америки, то это могут подтвердить все».
За спиной у Сиприана отворилась дверь, он, не оборачиваясь, спросил:
— Вы уже готовы?
— Сиприан, — прозвучал голос Эстред.
О, этот голос! Каждый его звук содержал необъяснимую таинственную силу, действующую на волю и мысли Сиприана. Звуки голоса Эстред могли изменять настроение Сиприана. Стоило ему сейчас услышать свое имя, произнесенное голосом Эстред, и вся его нирвана исчезла, как легкий дым. Какое-то неясное, тревожное ожидание почти бросило его в дрожь.
— Сиприан, — повторил голос.
Нервное движение мускулов, и Сиприан легко, пружинисто встал из кресла и увидел Эстред. Он не просто увидел ее, он впился в ее лицо испуганным и еще не верящим взглядом. Сиприана стало трясти, а волосы его буквально встали дыбом.
Эстред медленно шла на Сиприана, он отступал. Она не должна коснуться его, ни в коем случае.
Она приближалась неотвратимо. Она протягивала к нему руки. Сиприан уже не осознавал, что он пятится, пока его спина не уперлась в карниз камина. По шее Сиприана текли холодные ручейки пота. Тело не хотело подчиняться разуму.
Сиприан понимал, что его состояние не отвечает тому, что происходит, в сущности — это просто обычный житейский инцидент, чтобы погасить его сейчас, а, может быть, и предотвратить будущее повторение, достаточно какого-либо простого жеста: пожатия плечами, улыбки, нескольких слов. Тело Сиприана вышло из подчинения и отказывалось делать эти жесты, язык и гортань не хотели произносить успокоительных слов.
Эстред приближалась, сейчас она дотронется до него.
— Сиприан! — умолял ее голос. — Сиприан… — звенело у него.
И вот оно! Вот оно:
— Я люблю вас, Сиприан, и вы это знаете…
В ушах у Сиприана тоненько зазвенело. Он пытался повернуть тяжелый язык. Губы не могли разомкнуться.
Эстред дотянулась до него. Она прижалась к нему. Тело молодой женщины стало неприятно согревать Сиприана. Какой-то туман заволок его глаза.
Руки Эстред обняли Сиприана за шею. Сиприану хотелось кричать, но и крик не получался. Руки в любовном порыве сжимали теснее. Она лепетала признания, его рассудок их не воспринимал. Наконец, Сиприану удалось высвободиться. Он дернулся вбок и чуть не упал, но задержался рукой за выступ камина. Другой рукой он наткнулся на металлический предмет и схватил его. Это была тяжелая кочерга в виде пики.
— Сиприан! — умолял ее голос, — Сиприан… — звенело у него в ушах. Она снова тянулась к нему. Сквозь туман, все еще заволакивающий его глаза, Сиприан смутно видел протянутые руки Эстред.
Тонкий звон в ушах Сиприана сменился гудением, туман, заволокший глаза, приобрел красный оттенок. Сиприан услышал, как что-то стукнуло, сваленное поднятой кочергой с каминной полки. Рука Сиприана, крепко сжавшая кочергу, отводилась для большого замаха. Последовал неожиданно сильный удар, женское, смутно видное тело рухнуло возле камина. Теперь рукой Сиприана управляла неведомая ему сила, его разум не участвовал. Удары кочергой тупо били в мягкое неподвижное тело.
В онемевшем плече Сиприана стали колоть иголочки, эта боль ослабила туман перед его глазами. Сиприан бросил кочергу на ковер и посмотрел на то, что он сделал. В ужасе он схватился за лицо рукой и, спотыкаясь о завернувшийся ковер, побежал к двери. Он ударился о дверь головой, схватился за ручку двери. Его пальцы тряслись, и не сразу удалось открыть дверь. Он побежал вниз к парадной, оставив дверь за собой распахнутой. Внизу он столкнулся с мужчиной и женщиной, которые тоже шли к выходу. Сиприан отпихнул нечаянно женщину к стенке. Мужчина выругался и схватил Сиприана за плечо и отбросил его к косяку парадной двери. Женщина, испуганная неожиданным столкновением, взглянула на Сиприана и громко вскрикнула. Мужчина обернулся на ее вскрик и пробормотал:
— Что это с ним?
Сиприан с трудом держался на ногах. У него кружилась голова, его качало, он схватился за косяк и сполз по нему, усевшись на корточки. Он схватил ладонями голову, будто желая остановить ее кружение. Он смутно слышал над собой голоса. Женский голос, дрожащий и испуганный, сказал:
— Смотри, смотри, у него кровь!
Мужской голос сказал:
— Что тут происходит?
Сиприан протяжно простонал. Его начало тошнить. Мужской голос над ним сказал:
— Пойду посмотрю, что там?
Он вошел в раскрытую дверь. Женщина пошла за ним вслед. Вот тут впервые в сознании Сиприана четко появилась мысль о нависшей над ним грозной опасности. Хотя в нем возобновился позыв к рвоте, инстинкт самосохранения подсказал ему слова, которые он пробормотал сам себе:
— …мужчина, какой-то мужчина… он выпрыгнул в окно.
Это было начало тягостного кошмара.
Пронзительный крик женщины там, в квартире. Поспешное бегство оттуда мужчины и женщины. Хлопанье открывающихся дверей. Много людей. Много разноголосых криков. Попытка встать на ноги, закончившаяся падением. Еще мужчины, один без пиджака. А вот и полицейская сирена. Свистки. Шум. Голоса. Люди в полицейской форме. Разные лица, приближающиеся взглянуть ему в глаза. Любопытные, злые.
Сильные неумолимые руки заставляют подняться.
Кто-нибудь поможет? Кто-нибудь посочувствует? «…мужчина, какой-то мужчина… он выпрыгнул в окно…»
Одного друга, хоть одного друга! Ему необходим Чарльз. Чарльз знал бы, что надо делать. Чарльз сумел бы уговорить этих грубых, этих злых людей. «…был мужчина… он выскочил в окно». Чарльз далеко, за тысячи километров отсюда.
Кошмар продолжался. Вопросы. Сначала в той комнате. Там люди, которые уже не были в полицейской форме, внимательно рассматривали то ужасное, что лежало на полу. Они тихо обменивались словами, делали различные измерения, делали фотосъемку, зажигая лампу-вспышку, делали непрерывные записи в блокнотах.
Потом — в другой комнате, после ужасного переезда в полицейской машине под истошный вой сирены. Вопросы, вопросы и снова вопросы. Все вопросы задавались уверенно, с убежденностью, что именно он сделал то, в чем он ни за что не должен был сознаться.
Яркий электрический свет направляли ему прямо в глаза. В горле неприятная сухость, слипшиеся безвольные губы отказывались складывать слова для ответов. И дрожь, противная дрожь во всем теле. Дрожало даже внутри черепной коробки.
— Почему вы ее убили?
— В котором часу вы ее убили?
