«Не надо было горячиться. В горячке всегда наделаешь глупостей. Теперь уже дела не поправишь…»
4
О деятельности Питериса до рыбаков доходило много слухов. Говорили, что он взял в аренду какое-то озеро, через которое протекала впадавшая в море возле Чешуи Зальупе. Воды этой речки довольно, впрочем, мелкой, узкой и заросшей травами, были богаты рыбой: окунь, щука, линь, карась, а осенью минога появлялись там в больших количествах. Жители прибрежных поселков ставили в ней сети и мережи и иногда неплохо зарабатывали. Некоторые даже больше нигде и не хотели рыбачить.
Теперь Питерис вместе с несколькими арендаторами крупных рыболовных участков, среди которых были и депутаты сейма, подготовил проект закона, запрещающего лов рыбы, с целью ее охраны, на протяжении нескольких километров выше устьев рек. Если бы этот закон был принят, «другу рыбаков» доставалась бы вся рыба, которая подымалась вверх по Зальупе до арендованного им озера. Здесь, конечно, действовал хитроумный расчет, но что должны были делать сотни мелких рыбаков, которые жили и кормились по нижнему течению реки? Куда было деваться тем, кто больше не имел права показываться с сетями ниже установленной черты? Нечего сказать, хороши заповедники, где рыбу щадят лишь затем, чтобы ее могли целиком захватить немногие избранники!
Когда об этом узнали в Чешуях, среди рыбаков поднялся переполох. Многие стали попрекать Бангера:
— Гляди теперь, какими делами занимается твой друг! Вот так заступник! Голосуй после этого за них!
Бангер старался отмалчиваться. Да и с какой стати должен он отвечать за Питериса! Если бы выбрали его самого, все было бы по-другому.
— Это вам наука. В следующий раз будете знать, за кого подавать голоса.
Питерис не показывался на взморье довольно долго. Наконец он приехал в один из воскресных дней и созвал рыбаков на собрание. Все уже знали, что законопроект прошел через комиссию и сейм мог утвердить его со дня на день, но Питерис даже не заикнулся об этом в начале собрания, и ни у кого не хватило духу спросить его напрямик.
Наконец со скамьи поднялся Оскар. Верно ли, что Зальупе собираются объявить заповедником, а если это правда, то поддерживает ли Питерис этот проект или же будет его противником?
Козлиная бородка вздрогнула, пальцы заскребли подбородок. «Друг рыбаков» отпил воды из стакана и стал рассказывать, как обстоит дело с арендой рыболовных участков. За них государство ежегодно получает крупные суммы, а какую пользу оно видит от мелюзги, которая ни гроша не платит, а только истребляет рыбу? И чего, собственно, волноваться из-за этого рыбакам? Озеро арендует не он один. Хотя арендный договор составляется и на его имя, настоящим хозяином будет кооператив. Разница лишь в том, что теперь уже нельзя будет ловить рыбу когда и где вздумается, — придется подниматься с сетями километра на два выше, до самого озера.
Осис ткнул в бок старого Кляву.
— А ведь это вовсе не так плохо. По крайней мере всякая мелкота не будет путаться под ногами.
— Да, мы, кооператоры, только выгадаем от этого.
— А разве одним вам только хочется есть? — спросил, обернувшись к ним, Оскар.
— Ты вечно рассуждаешь как мальчишка! — буркнул Осис. — Ведь ты-то ничего от этого не теряешь: как рыбачил, так и будешь рыбачить. Слыхал, что господин Питерис сказал?
— И еще вот что, — снова начал Питерис, когда все притихли. — На мой взгляд — а я полагаю, что и вы так думаете — в дальнейшем нам не стоит больше принимать в кооператив новых пайщиков. Кто хотел, тот давно вступил, а остальные могут по-прежнему промышлять на свой страх и риск. Теперь придется несколько изменить устав…
— Вот это я понимаю! — возмущенно перебил его Оскар. — Что же это за кооператив, раз в него не может вступить любой рыбак? Зачем тогда мы его основали? Мы думаем о благополучии всех рыбаков, мы вовсе не для того объединялись, чтобы брать за горло своих же товарищей-одиночек.
— Силой никто вас не держит! — огрызнулся Питерис. — Если не нравится, — сделайте одолжение, получайте обратно пай — и скатертью дорога.
Он презрительно пожал плечами.
В надежде на поддержку Оскар несколько раз оглянулся на рыбаков, но старики были на стороне Питериса.
«Ненасытные, — думал Оскар, — все только для себя, а до остальных им и дела нет».
Снова он почувствовал себя таким же одиноким, как и в первые годы самостоятельной жизни, когда ему пришлось пробивать дорогу этому самому кооперативу. Захоти он уйти — и никто не позовет его обратно. Светлый, бодрый энтузиазм был вытеснен скаредным торгашеским духом; теперь здесь господствовал закон хищников — голый чистоган.
Питерис перешел к самой главной новости: наконец он добился решения построить в Чешуях рыбачью гавань. Со следующей весны начнут строить мол и производить землечерпальные работы по углублению фарватера.
— Что вы на это скажете? Свой порт, своя надежная гавань!
Лавочник Бангер, вытянув шею, наблюдал за собравшимися: «Теперь видите, каков мой Питерис?!»
«Друг рыбаков» праздновал победу.
…Несколькими днями позже стало известно, что полицейские и айзсарги арестовали учителя Акментыня, — его обвинили в принадлежности к антигосударственной организации, ставящей своей целью ниспровержение существующего строя.
Теперь у Оскара на взморье не было больше ни одного человека, к кому он мог обратиться за советом.
5
В этом году выдалась бесснежная зима. Весь январь и февраль крестьяне еще ездили на телегах по голой промерзшей земле. Только в начале марта с моря подул ветер, пошел снег, закружили метели по ледяным равнинам замерзшего залива, завалили глубокими сугробами ложбины между дюнами. После долгих и устойчивых морозов наступила внезапная и бурная оттепель. Быстро стаял под весенним солнцем снег, местами уже открывались полосы чистой воды в полыньях; береговик угонял льдины в открытое море.
Когда прибрежные воды вплоть до третьей банки освободились от льда, в Чешуях появился новый человек. Это был молодой инженер Карл Сартапутн — будущий руководитель строительства рыбачьей гавани. Он хотел познакомиться с берегом, разузнать о наличии строительных материалов и свободной рабочей силе. Приехал он всего на несколько дней и остановился у Бангера. Лет тридцати на вид, стройный, с несколько худощавым лицом, он был одет в брюки гольф, удобное спортивное пальто и носил светлую кепку. Чешуяне удивлялись, что такому молодому человеку доверили настолько значительное и сложное дело, как постройка мола.
— Прислали бы лучше пожилого, у которого за горбом больше опыта, — говорили между собой старики-хозяева. — Этот как бы не напортил…
Но они напрасно беспокоились. Сартапутн дело знал отлично, хотя инженером стал совсем недавно и постройка гавани в Чешуях была его первой самостоятельной работой.
В первый вечер, когда Сартапутн, вернувшись с берега, приводил в порядок расчеты и просматривал свежие газеты, Анита зашла к матери. Они сидели в кухне, разговаривая о разных хозяйственных делах. Анита недавно взялась вышивать национальным узором стенной ковер и теперь показала матери начатое рукоделие.
— Жаль, что придется на время бросить, не хватило зеленой шерсти.
— Отец послезавтра повезет в Ригу господина инженера, можно будет сказать, чтобы купил, — ответила мать. — Ты только запиши на бумажке, какой номер тебе нужен.
— Какого инженера? — удивилась Анита.
— Ты разве еще не знаешь? Сегодня утром приехал, будет строить мол.
Анита машинально обдернула на себе блузку, поправила и пригладила выбившиеся из прически пряди волос.
— Нос у меня не испачкан? — спросила она.
— Нет, ничего не видно, — ответила мать, внимательно посмотрев ей в лицо. — Да ты поглядись лучше в зеркало.
Анита сняла маленькое стенное зеркальце, висевшее возле окна, и провела по лицу пуховкой. Чешуяне такого внимания не стоили, но раз здесь рядом инженер, образованный человек…
— Как его зовут?
— Кого?
— Ну, этого… инженера…
— Господин Сартапутн. Совсем молодой человек, ровесник Эдгару и Оскару.
Сартапутн… Анита задумалась. Фамилия довольно редкая, ее не каждый день услышишь, и все-таки она когда-то ее слышала… Наконец вспомнила: это был один из знакомых Роберта Клявы, она изредка встречала его в студенческой компании у Роберта, когда еще училась в средней школе. Близкого знакомства между ними не завязалось, было всего лишь несколько случайных встреч.
Все это давно стало чужим и далеким, но неожиданно всплывшее воспоминание глубоко взволновало молодую женщину. Ведь каждой вещи, каждому событию присуща какая-то грустная прелесть, если отдалиться от них навсегда; какая-то магическая притягательная сила заключена в их недосягаемости.
