И, не дождавшись ответа, двинулся за носилками. Поднявшись на три ступеньки, остановился.
– Дима, – неожиданно вполне человеческим голосом сказал Литвак. – Ты знаешь, я к тебе очень хорошо отношусь, и мое отношение, думаю, не изменится, хоть ты и сидишь в моем кресле… Знаю, знаю! Молчи! Не твоя интрига – Демидов на мне отыгрался, а ты, я знаю, не хотел, сопротивлялся и согласился тогда, когда Демидов пообещал привести к нам чужака. Так вот, дам я тебе совет на прощанье. Последний. Потому что мне кажется, мы скоро с тобой распрощаемся. В конторе грядут большие перемены. Ты полез туда, куда лезть не следует. Ты стоишь посреди минного поля. Без карты. Любой неосторожный или даже осторожный шаг – и … – он воздел руки к небесам и посмотрел на Мышкина, ожидая ответа. Однако Дмитрий Евграфович тоже ждал.
– Ходят слухи, – не выдержал паузы Литвак, – что ты стал по интернету гулять, чужими базами данных интересуешься, в том числе и закрытыми. Чужими, повторяю, не своими! За присвоение чужого знаешь, что бывает.
– Если ты про архив, то у меня приказ Демидова.
– Ordnung muss sein! Порядок должен быть! Даже в приказе, – отрезал Литвак. – Запрос – ответ – результат. Один тут наш бывший сотрудник тоже наплевал на порядок, хакера из себя изображал, крал чужую информацию. И где он? Где, спрашиваю? В могиле он. На пару с женой. Погиб в ДТП. Знаешь, – доверительно усмехнулся Литвак, – с этими хакерами почти всегда так – горят в собственных автомобилях.
– Ладочников не сгорел, – хмуро сказал Мышкин.
– Что? Что ты сказал? – Литвак даже спустился на две ступеньки. – Не сгорел? А говорили, сгорел. Дотла.
– Нет, не сгорел. Успели потушить. Он сейчас в городской судмедэкспертизе. И жена там.
Литвак постоял немного, поднялся на ступеньку, снова спустился.
– Сгорел – не сгорел, мне лично по барабану, – сказал он. – У нас с тобой другие проблемы. В том смысле, что общие. Но только ты их можешь для себя решить. Не ухудшай свое положение. Береги себя! – и хлопнул за собой железной дверью.
Когда Мышкин отодрал от себя последний обрывок скотча, зазвонил мобильник.
– Тебе еще чего надо? – устало спросил он у Клементьевой. – Дашь мне когда-нибудь покой?
– Дмитрий Евграфович. Не сердитесь, но очень важно, – по голосу Мышкин определил: уже выпила, но не больше двух рюмок.
– Что?
– Только не сердитесь… очень важно. Валерий Васильевич хочет с вами поговорить.
– Какой еще Васильевич? Не припомню такого.
– Туманов, родственник.
– Мне не о чем с ним разговаривать! – отрубил Мышкин. – Все, я пошел гулять!
– Правда, очень важно, – торопливо повторила Большая Берта. – Ну, пожалуйста! Ну… ради меня, Дмитрий Евграфович! У меня через девять месяцев день рождения. Пусть это будет мне подарок. Готова досрочно принять.
– Смотри, чтобы через девять месяцев акушеры от тебя ничего не приняли! – проворчал Мышкин. – Ладно, твоя взяла. Все вы бабы такие: на измор хороших людей берете. Запиши его мобильник. Будет возможность, позвоню.
– Поскорее бы, – попросила Клементьева. – Валерий Васильевич здесь только в командировках. Сам он в Вене живет. Почти постоянно.
– Ишь ты! В Вене!.. Ладно, скоро я там сам буду, в Вене. Может, и встретимся.
– А пораньше? Ну Димочка, миленький! Ну – ради меня!..
– Он рядом с тобой?
– Дать трубку? – обрадовалась Большая Берта.
– Ни в коем случае! Ты мне уже один подарок сегодня сделала. Моя очередь… Спроси., когда уезжает в Вену?
– Дней через пять. Квартиру на тетку оформит и уедет.
– Что-нибудь придумаем, – пообещал Мышкин.
«Будет давать деньги – возьму!» – злобно решил Дмитрий Евграфович.
17. Остров Коневец
– Ну, сколько можно, холера!..
Дмитрий Евграфович всердцах ударил кулаком по рулевому колесу, тут же взвыл и затряс кистью: больно, однако.
Уже восемнадцать минут он стоял в плотном потоке машин перед перекрестком, но красный на светофоре продолжал гореть. «Испорчен», – окончательно убедился Мышкин и дал длинный сигнал, приглашая товарищей по несчастью выдвигаться на перекресток и занимать его напором, подставляя бока наглецам, радостно проезжавшим на зеленый без очереди.
Завыли остервенело автомобили справа и слева, спереди и сзади. Колонна попыталась медленно выдвинуться, но слишком плотным оказался вражеский поток. Скоро от сплошного рева у Мышкина заломило в висках. Всего каких-то двести метров осталось до дома на проспекте Шверника, а враги бессовестно лезли на свой зеленый, и найти в их рядах брешь невозможно.
«Все, никакого смысла! Надо возвращаться», – решил Дмитрий Евграфович и тут же сообразил, что он наглухо запрессован в потоке машин. Оставалось одно: включить аварийный сигнал и бросить машину прямо на дороге. Способ парковки, конечно, хамский, но с недавних пор ставший популярным. Завезли его в Петербург весело-безжалостные и целеустремленные парни из северокавказских республик, чтобы туземное население знало, кто теперь в городе настоящий хозяин.
Так что сотни машин, теперь не только кавказских, припаркованных посреди городских магистралей и в насмешку мигающих аварийными сигналами, – картина привычная и давно никого не раздражает. Даже полицию, где руководящие посты медленно, но неотвратимо занимают земляки и родственники настоящих хозяев Петербурга. И нынче хоть труп посреди проспекта брось – публика в майбахах, бентли, хаммерах, порше и в бензотелегах попроще будет, самое большее, раздраженно плеваться, объезжая покойника, чтобы тут же о нем забыть. Своих дел полно. У полицейских тоже. И тоже своих.
Поэтому Мышкин бестрепетно включил аварийку, не торопясь, бросил взгляд на тротуар и вздрогнул. Потом отчаянно замахал руками, закричал, но в гуще автомобильного рева не услышал собственного голоса. И тогда он подобрался и в несколько огромных прыжков, на зависть любому кенгуру, оказался на тротуаре перед высокой красивой девушкой с длинными серебристо-платиновыми волосами.
– О, Господи! – испугалась она, когда у нее на пути вдруг вырос двухметровый худой субъект, сверкая очками в мощной роговой оправе.
– Вы меня напугали, гражданин, – возмутилась девушка.
– Именно этого я и добивался! – торжествуя заявил Мышкин. – Девушка, а, девушка! Разрешите с вами познакомиться. Вон видите, ради вас я даже машину бросил на дороге. Предупреждаю: если вы со мной немедленно не познакомитесь, ее угонят. Или утащат штрафстоянку. И я не смогу отвезти вас, куда прикажете!
– За кого вы меня принимаете? – девушка оскорблённо вздернула носик, почти треугольный в профиль. – Неужели вы думаете, что я знакомлюсь с мужчинами на улице?
– Никогда! – с жаром возразил Мышкин. – И в мыслях такое не допустил бы.
– А что же так? – недоверчиво прищурилась она.
– Потому что точно знаю: с такими уникальными мужчинами, как я, вы знакомитесь исключительно в пригородных электричках.
– Далеко не со всеми! – возразила она.
– А со всеми и не надо. Только с положительными. Вроде меня.
– Чистая правда. И от нее некуда деться, – вздохнула девушка, обняла обеими руками Мышкина за шею, поцеловала и спросила: – Что ты здесь делаешь, милый?
– А ты?
– Я вышла, чтоб встретить тебя.
– Неужели? – не поверил Мышкин.
– Честное слово.
– И все же не верю. Откуда ты могла знать, что я здесь?
– Я ничего не знала. И знать не могла. Да мне и не нужно знать.
– Понимаешь… – начал он, но остановился, отвернулся в сторону, снял очки, неожиданно запотевшие на жаре, и стал изо всех сил протирать их футболкой с крокодилом. – Со мной утром случился приступ безысходной грусти. Жуткий. Сплошная ипохондрия. Но все же до меня дошло: смогу вылечиться, если сделаю какую-нибудь глупость. Например, приеду и увижу тебя. Неожиданно. Без предупреждения.
Он решил не говорить о Ладочникове.
– Где же здесь глупость? – не согласилась Марина. – Напротив, мысль очень умная, хотя для тебя и редкая. – И, не отпуская его, поднялась на цыпочках и тихо сказала на ухо. – До безумия замечательно – идти, не зная куда, и страдать на ходу, потому что родного человека нет рядом именно сейчас, в эту минуту, в эту секунду… И именно в эту секунду он вдруг оказывается рядом. Чудо? Или что-то другое? Он услышал меня?
«Я едва пережил ночь, дожидаясь дня, чтоб приехать и тебя увидеть», – хотел сказать Мышкин.
– Знаешь, милый, я едва пережила ночь, едва дождалась дня, – сказала Марина. – Потому что знала: непременно и неотвратимо тебя увижу. Знал бы ты, как хотелось поскорее!..
Она говорила очень тихо, автомобильный поток ревел, как стадо мамонтов, уже на весь город, однако, Мышкин, с его наполовину глухим правым ухом, отчетливо слышал не только каждое слово Марины. Он слышал даже ее дыхание – выдох, когда говорила, и вдох перед новой фразой.
– Это… это… – начал Мышкин.
– Да, ты прав, – согласилась она. – Такие совпадения бывают очень редко.
