Она достала из сумочки батистовый платочек, аккуратно, как котенок, высморкалась и улыбнулась.
И тут он увидел у нее на груди нательный крестик – серебряный на тонкой серебряной ниточке. «Откуда он взялся? – недоуменно подумал Мышкин. – Я же его не видел – ни в «Октябрьском», ни час назад…»
– Крестик тебя удивил? Ты так часто и подолгу смотришь на мою грудь, что мог бы и заметить.
– Твоя грудь настолько прекрасна, что невозможно замечать рядом с ней еще что-либо.
– Будем считать, что ты сказал правду. Не удивляйся: я православная христианка. Мама окрестила, когда мне было четырнадцать лет. Имя мое при крещении – Мария. Мама отдала мне нательный крестик, старинный, еще от прабабушки, и сказала, что ей теперь спокойнее.
– А тебе?
– И мне стало спокойнее. Но не сразу. Только через несколько лет.
– И в церковь ходишь?
– И в церковь, и к исповеди, и к причастию.
– Ты никогда не говорила.
Марина удивилась:
– Зачем? Мне всегда казалось, что вера требует тишины. Это очень интимная вещь. Я обрела веру не сразу. Требуется большой труд.
– И…
– Что «и»? Разве у тебя не было в жизни хоть раз, хоть момент, когда ты чувствовал, что тебя ведет и помогает неведомая сила? И что она рядом с тобой?
Мышкин задумался.
– Не надо отвечать, – сказала Марина. – Мне не надо. Ты себе должен ответить и больше никому. А что до меня… – она улыбнулась, – я готова теперь ко всему! Пусть готовят любые козни, любые гадости, но и пусть знают: без тебя я умру. И сильнее моей смерти ничего быть не может, – решительно заявила она.
– Мне заехать за тобой? – спросил Мышкин, останавливаясь около Покровской больницы.
– Я могу сама прийти. Я хочу прийти к тебе прямо домой. Хочу видеть, как ты живешь.
– Более чем скромно. Берлога одинокого мужчины. Можно сказать, аскета.
– И ты не приводишь туда женщин? – прищурилась Марина. – И думаешь, я тебе поверю? Ни за что не поверю!..
– Замечательно! – расхохотался Мышкин. – Прелесть! Сказать: «Не привожу женщин» – не поверишь. Сказать: «Привожу женщин» – тоже не поверишь.
– А ты как думал? Уж таковы мы, женщины. Не знал?
– Только в романах читал, – он тяжко вздохнул. – Так уж и быть, скажу тебе правду, какой бы горькой она ни была…
– Скажи.
– Не привожу, – признался Мышкин.
– Верю. Но вечером проверю.
Они вышли из машины, и по ушам ударил истошный собачий лай, даже не лай – крики, вопли, полные страдания, почти человеческие. Оба вздрогнули.
У входа в Покровскую больницу метался пес, двухцветный «дворянин» – хвост кольцом, страшно грязный, бродячий. Он наскакивал на прохожих и кричал, испуганные люди с руганью отскакивали от него.
Мышкин вспомнил, что питерские бродячие собаки с недавних пор освоили вполне человеческое ремесло. Выбирают жертву, обычно пожилую женщину, идущую из магазина, принюхиваются к ее сумке, и, если определяют, что цель имеется, набрасываются на жертву всей стаей. Оглушительным, свирепым лаем запугивают до полусмерти, вырывают из рук сумку и мгновенно исчезают.
– Черт знает, что такое! – возмутился Мышкин. – Куда власть наша воровская смотрит! По улице не пройти. А если он, грабитель хвостатый, еще и бешеный?
– Нет, – возразила Марина. – Тут не грабеж. Тут что-то другое.
– В пивную приглашает всех подряд?
– Может, не в пивную. Но куда-то приглашает.
– Стало быть, кроме испанского языка, ты выучила еще и собачий.
– Мне не надо учить собачий. И так ясно. У него что-то случилось. Какая-то беда.
Они приблизились. Пес, увидев их, безошибочно бросился прямо к Марине, припал на землю перед ней на передние лапы и заныл, заскулил, заглядывая ей в глаза. Потом отбежал на несколько шагов. Остановился и обернулся, глядя на нее через плечо.
– Что с тобой, дружок? Что тут случилось? – спросила Марина.
Пес отбежал еще немного и снова остановился, оглядываясь. Они прибавили шагу, и он привел их за угол, к приемному покою. Как раз бригада скорой выгружала носилки с больным. Но в стороне, под бетонным пандусом, лежал другой пес, светло-шоколадный коккер-спаниель, – в кровавой луже, с разорванным брюхом, откуда наполовину вылезли кишки и валялись на земле.
– Бог ты мой! – присвистнул Мышкин.
От собаки по асфальту тянулась длинная кровавая полоса. Пес умирал, но бока еще еле заметно поднимались и опускались, и неподвижные глаза до конца не потускнели.
– Так вот оно! – сказала Марина, присев около несчастной собаки. – Он звал людей на помощь.
– Как же его? – растерянно проговорил Мышкин. – И кто?
– А машина переехала! – услышал он у себя за спиной.
В двух шагах от них стоял мальчишка с велосипедом.
– Сам видел? – спросил Мышкин.
– Переехала и даже не остановилась, – подтвердил мальчишка. – А второй, вот этот, лохматый, притащил дружка своего сюда и к врачам. Так его из приемного покоя выгнали. Палкой от швабры. И меня выгнали, а я просил у них хотя бы бинт, сам хотел перевязать. Тоже врачи называются!
– Нет, друг мой, – покачал головой Мышкин. – Это не врачи. Это скоты. Кроме того, бинтом здесь не обойтись. Его надо срочно на стол.
– Здесь где-то недалеко должна быть ветлечебница, – сказала Марина. – На семнадцатой линии, кажется.
– На семнадцатой, – подтвердил мальчишка.
– Частная? – спросил Мышкин.
– Не, – мотнул головой мальчишка. – Нормальная.
– Вы оба оставайтесь здесь – на случай, если живодеров черт принесет, а я туда сгоняю. Может, успеем…
Ветлечебница на семнадцатой была открыта, и там были даже два врача – в смотровой девушка и на регистрации – щуплый брюнет лет тридцати в нейлоновом белом халате и с нашлепкой усов под Микояна. Он выписывал рецепт старухе, прижимавшую к груди худую черную кошку в белых носочках.
– Нет, совсем нет, уважаемая! – с сильным кавказским акцентом громко говорил ветеринар старухе, которая встревожено вслушивалась, приложив ладонь к уху. – Это совсем бесплатно, какая тут работа – простую бумажку написать, да?
– Как вас зовут? – спросил Мышкин.
Ветеринар ответил не сразу. Мышкин понял: намекает, что можно и повежливей.
– Меня зовут Карен, – наконец, холодно произнес врач. – Для вас так важно?
– Очень важно. Мне больше нравится общаться с людьми, а не с функциями, пусть они даже в белых халатах. Вот что: тут неподалеку обнаружился ваш пациент. Бездомную собаку машина придавила.
– И что вы хотите?
– Послушайте, коллега! – с тихой злобой выговорил Мышкин. – Вы меня действительно не поняли или русский язык до сих пор не выучили? Чего можно хотеть с такой травмой? Не знаете? Отвечаю: врача можно хотеть. Хирурга. И очень сильно. Я понятно высказался? Или перевести на армянский?
Ветеринар покраснел, яростно поиграл желваками челюстей и даже прикрыл на несколько секунд глаза. «Йога из себя изображает, мизерабль чернозадый!» – подумал Мышкин.
– Вы сказали понятней некуда, – с еще большим холодом произнес ветеринар. – И вы угадали. Я, действительно, родился в Армении. Но живу здесь двадцать восемь лет. У меня двое детей. И я до сих полагал, что мой русский язык понять можно. Наверное, я ошибался.
Мышкин смутился и тоже покраснел: он оценил точность и изящество ответного удара.
– Извините, Карен! – проворчал он. – Не хотел вас обидеть. Взвинчен немного. И не научился управлять собой… как вы. И все же настаиваю: нужна срочная госпитализация.
– Собаке? У нас нет ургентной помощи. Только в больницах для человека есть.
– А что, собака не человек? – прорычал Дмитрий Евграфович.
– Конечно, не человек! – отрезал ветеринар. – Собака лучше человека.
– Тогда… – удивился Мышкин. – Тогда почему вы отказываетесь помочь?
– Ничего я не отказываюсь, понятно, да? Говорю, что не знаю, как ее сюда доставить. Хоть я и лицо кавказской национальности, но машины у меня нет.
– У меня есть!
– Тогда подождите пару минут, собраться надо.
Пока Мышкин ездил, Марина успела послать мальчишку в ближайший хозмаг, откуда он притащил кухонную клеенку в огромных красных цветах. Клеенку расстелили на заднем сиденье волги. Врач натянул резиновые перчатки, сверкнувшие свежим тальком, осторожно поднял пса, и, придерживая его внутренности, аккуратно положил в машину. Открыл свой чемоданчик к большим красным крестом на крышке, извлек шприц и ампулу.
– Противошоковое, – обронил он, нашел на лапе собаки тонкую, почти невидимую артерию и медленно ввел лекарство.
Мышкин и Марина переглянулись.
– Ювелирная работа, – признал Дмитрий Евграфович.
Ветеринар отмахнулся.
Когда Мышкин сел за руль, заволновался товарищ спаниеля, заскулил и ткнулся носом в ладонь Марины.
– Нельзя его бросать, – сказала она. – Смотрите, как волнуется.
– Страдает, – кивнул Карен. – Не возражаете? – спросил он Мышкина.
– Безусловно.
Пострадавшего сразу внесли в операционную. Приятель попытался юркнуть вслед за врачами, но Карен успел закрыть белую стеклянную дверь перед самым его носом. Пес тоненько заскулил, жалобно заглядывая Марине в глаза.
– Послушай, – сказала она псу. – Ты должен понять: здесь больница. Молчи, иначе тебя выгонят. И меня с тобой. И правильно сделают: мешаешь врачам работать. Правда, доктор?
