Несколько слов об этой самой тайне. Какое-то время назад наблюдал я с интересом за сетевыми дебатами по поводу книжек Резуна. И вот какой мне там запомнился эпизод. Один из моих оппонентов, человек умный и старающийся мыслить беспристрастно (такие, как это ни удивительно, среди резуноидов иногда встречаются), выдвинул такой вот последний довод. Звучащий примерно так.
«Хорошо. Вы (имелась в виду группа критиков Резуна) поймали Суворова на том-то и том-то. Но неужели вы не видите самого главного его доказательства? Ведь вся Красная армия придвигалась к западным границам. Не несколько армий, а почти вся РККА. Что-то оставляли на Дальнем Востоке. Что-то оставляли в Средней Азии и Закавказье. Но ВСЕ войска внутренних военных округов двинулись на запад».
Отвечаю. Да, движение было. Но причины такого движения могут быть не одна, а две. Причиной может быть не только стремление напасть, но и стремление отразить нападение.
И тогда он приводит самый последний довод.
«Но, если перемещали на запад в таком количестве войска только для обороны, почему же тогда масштабы этого перемещения войск были такой большой тайной не только в то время, что вполне понятно, но и целые десятилетия после окончания войны?
Если это было подготовкой к отражению немцев, почему тогда это так тщательно скрывалось целые десятки лет? Почему только Суворов громко и во всеуслышание обратил на это внимание?
Вот и получается, что, если это было засекречено так долго, значит, речь может идти только о подготовке к нападению».
Такой вот разговор.
И невдомёк было всю прожитую жизнь этому умному (повторю опять) человеку, что была в советской военной истории тайна, не в пример более строго охраняемая, нежели передвижение войск. Ведь это передвижение, при известной усидчивости, вполне можно выловить даже из мемуарной литературы. Что, кстати, Резун и сделал.
Настоящая тайна была в другом.
Самой охраняемой в СССР тайной было то, что Сталин знал о возможном германском нападении. Знал о концентрации немецких войск на границе. И сведениям советской разведки об этом вполне доверял. Так что выдвижение РККА на запад было вызвано именно угрозой германского нападения.
Единственно, не знал он того, что точная дата нападения всё-таки определена Гитлером, и потому не мог до конца понять, до какой степени авантюризма может он дойти.
Но, не зная и не понимая всего этого, он, тем не менее, выдвигая на запад Красную армию, принял адекватные меры к противодействию возможной угрозе. Иными словами, поступил как политик разумный и ответственный.
Что и явилось после его смерти самой большой государственной тайной Советского Союза.
Конечно, можно возразить (и мне возражали по этому поводу в комментариях к одной из прошлых статей, за что отдельное спасибо уважаемой belke), что в послехрущёвское время отношение к Сталину, с ведома, конечно, руководства, сильно изменилось. Стало более терпимым к его личности. Появились озеровское «Освобождение» и последующие фильмы. В мемуарах можно было встретить вовсе не ругательные для Сталина мнения.
Процесс этот был настолько явным, что расценивался тогда многими (впрочем, расценивается и сейчас), как чуть ли не возврат к похвалам Сталину.
Тем не менее, беру на себя смелость утверждать, что было это изменение тональности вызвано не стремлением к справедливости, а иными причинами, сугубо практического свойства.
Да, действительно, после свержения Хрущёва прекратились самые уж крикливые ругательства в адрес Сталина. И тон в мемуарах, написанных после 1964 года сразу же поменялся.
Только надо понимать, почему произошло на рубеже 60-х и 70-х годов изменение этой самой тональности. И почему не противодействовала этому цензура.
Первое — это, конечно, в пику свергнутому Хрущёву. Новое руководство страны хотело показать, что был он дураком во всём, за что бы ни брался (тема Сталина в том числе).
Второе — я не устаю говорить о том, что сидели в ЦК умные люди. И понимали, что подавляющее число населения не принимает и никогда не примет того, что Верховный Главнокомандующий армии, победившей Гитлера, был полным идиотом.
Так что, речь шла не о Сталине. Речь шла о том, как выглядит партия в глазах народа.
И третье. «Освобождение» и подобные более поздние фильмы — это особая статья. Это было на самом деле одним из кирпичей в основании монумента Жукову. Естественно, чем умнее выглядел в фильме Сталин, тем более великим выглядел на его фоне полководец Жуков. Поскольку главным героем эпопеи был именно он. А Сталин ему в фильме лишь удачно не мешал выиграть войну.
При этом обратите внимание на то, что, не противодействуя более-менее лояльному изображению Сталина периода войны, продолжала одновременно неотступно педалироваться тема его единоличной ответственности за разгром лета 1941 года. Продолжал неизменно утверждаться неприкосновенный тезис о неверии Сталина в германское нападение.
А ведь ответственность Жукова за лето 1941 года вовсе не является ничтожно малой величиной. Между тем, обвинения в адрес Сталина были построены таким образом, что снимали с Жукова любую ответственность полностью.
Так что, и это обстоятельство тоже работало на построение образа «Маршала Победы».
Одновременно давайте не упускать из виду следующее.
Все эти десятилетия партия и советское государство, поощряя и покровительствуя неисчислимым публикациям о сталинском доверии Гитлеру, о его неверии в возможность нападения немцев, о том, что он ничего не предпринимал для его отражения, лгало ежедневно и ежечасно.
Началось с Хрущёва и закончилось Горбачёвым-Яковлевым. Все эти люди — разве могли они допустить хотя бы малейшую возможность того, что народ узнает когда-нибудь об их многолетней лжи?
Так что, выловил мой оппонент в многолетней секретности военных передвижений Красной армии к западным границам СССР не доказательство агрессивного умысла Сталина, а доказательство совсем по другому вопросу.
И вот, возвращаясь к воспоминаниям маршала Захарова.
Остановлюсь ещё раз на судьбе их опубликования. Добавлю к тому, что писал о ней в предыдущей статье.
Вот, посмотрим. Не публиковали долго мемуары маршала Голованова. Та же самая судьба постигла мемуары конструктора Грабина. Вышли они тоже спустя долгие годы и тоже уже после смерти авторов. Вышли в тот момент, когда власть КПСС дышала уже на ладан, и контролировать всё на свете, как это было раньше, она уже не могла.
Однако, в конце 60-х годов власть эта контролировала идеологию ещё достаточно твёрдо. Поэтому и смогла воспрепятствовать публикации воспоминаний опасных для себя очевидцев.
Причём, обратим внимание на то, что эти очевидцы являлись людьми заслуженными и когда-то достаточно высокопоставленными. И, что самое важное, в силу своего служебного положения, имели доступ к совершенно уникальной информации.
Но в том-то и дело, что были они оба на момент представления рукописей в издательство — один маршалом запаса, другой пенсионером, генерал-полковником в отставке.
То есть, по меркам власть предержащих, никем. Потому и выглядит беспардонное отношение к публикации их мемуаров чем-то не очень удивительным.
Другое дело Маршал Советского Союза М.В. Захаров.
В 1969 году, когда его рукопись ушла в издательство, был он, ни много ни мало, начальником Генерального штаба. Это вам не пенсионер, пусть даже и сановный. Это был в то самое время военный деятель государственного масштаба. Действующий.
Так какова же тогда должна была быть сила сопротивления тому, чтобы обнародовать воспоминания такого свидетеля?
И с каких верхов она должна была исходить?
И, главное, из-за чего?
Ну, понятно.
Голованов и Грабин встречались со Сталиным лично и о встречах своих рассказали, не кривя душой. Что само по себе уже являлось криминалом в глазах соответствующих инстанций.
Но ведь Захаров-то со Сталиным не встречался и ничего подобного, естественно, не писал. О Сталине он написал лишь скупое:
…В настоящее время известно, что эти указания военным советам приграничных округов были переданы по распоряжению Председателя Совета Народных Комиссаров СССР И.В.Сталина. Сделал он это не без основания. Учитывая незавершенность мероприятий по срочному усилению Вооруженных Сил, И.В.Сталин делал все для того, чтобы избежать преждевременного столкновения с немецко-фашистской армией, развернувшейся в полной боевой готовности у границ Советского Союза…
И всё.
Это он таким образом упомянул о принятой им в ночь на 22 июня директиве.
Да ещё рассказал о том, когда именно начал он эту директиву принимать.
Что же было такого опасного в этих словах?
Настолько опасного?
