— Ты про что вообще? Какая мадам?
— Ну, Вероника твоя. Приехала ко мне, туда, на дачу и говорит: «На вот тебе штуку баксов, еще столько же получишь завтра, если пойдёшь к Эдику, то есть к тебе, и скажешь, что видел его подружку с другим». Всё. А, нет! Надо было, чтобы ты на следующий день сам пришёл ночью к ресторану. Вот. Я бы не согласился, что я, сволочь, что ли? Но эти суки… они ж меня за горло взяли.
— Но там же правда была Эм… — пробормотал он, холодея.
— Да это не Эм была, а вообще не знаю, кто. Прости, друг!
Шаламов оцепенел, силясь понять услышанное. Внутри, казалось, вмиг всё омертвело, словно кровь в жилах превратилась в колючий лёд. То есть у Эм нет никого и не было? А он с ней, со своей девочкой, вот так вчера? И тогда, у больницы…
Шаламов глухо простонал, с силой сжал виски руками. Потом вздёрнул голову, посмотрел в упор на Лёву потемневшим взглядом.
— Да ты… сука ты.
Стакан с остатками пива швырнул в Лёву, тот, вскрикнув, увернулся. Только обрызгало.
— Всё-всё, я ухожу!
Дёмин напрягся, приготовившись, если потребуется, хватать Шаламова — только мордобоя тут сейчас не хватало! Но Шаламов на Лёву больше даже не взглянул, и тот поспешно сбежал.
* * *
Вероника заехала к Кристинке просто по пути, но опять засиделась до вечера.
— Ты представляешь, — жаловалась она подруге на Лёву, — это ничтожество припёрлось позавчера за деньгами. Шантажист недоделанный!
— Не плати ему! А то так и повадится ходить. Припугни лучше. Сама или найми кого. С такими слизняками разговор короткий. По башке и под зад.
— Я так ему примерно и сказала.
— Молодец!
— А как у тебя с ним?
— Да ты знаешь ничего, налаживается потихоньку. Погоди, я сейчас ему позвоню, скажу, что у тебя, а то уехала, когда он спал, даже не предупредила. И целый день меня нет. Волнуюсь, как он там.
Шли длинные гудки, но трубку долго не снимали. Наконец раздалось глухое «да».
— Эдик, я тут у Кристины задержалась…
— Тихо, — прервал её он. — Я всё знаю.
— Эдик! — выдохнула Вероника. Сердце ухнуло вниз.
— Молчи. Просто уходи и никогда не появляйся.
— Эдик! — всхлипнула она. — Пожалуйста, выслушай…
Но он уже бросил трубку.
— Что, что такое? — засуетилась Кристинка. — Никуся, что случилось, говори?
Вероника смотрела на подругу во все глаза, но как будто не видела её.
— Чёрт! Ты пугаешь меня. Ты так страшно побледнела! На, попей воды.
— Всё кончено, — сипло вымолвила она. — Он всё узнал.
— Откуда?
Веронику трясло так, что зубы стучали о стакан с водой.
— Так, ты, главное, успокойся. Ничего-ничего, мы с тобой ещё не то придумаем. Мы его вернём. Вот увидишь!
Вероника покачала головой.
— Нет, это конец. Я больше ничего не буду делать. Я и так уже на грани была. Пала ниже некуда. Я, честно, устала уже ломиться в закрытую дверь.
— Да брось ты! Это у тебя просто шок сейчас. Отойдёшь, наберёшься сил…
— Нет, ты не понимаешь. Это невозможно, это невыносимо — каждый день ждать, что он вот-вот всё узнает, или даже не узнает, а просто бросит. Я больше не смогу так.
Кристинка помолчала.
— И что, ты просто его отпустишь? Позволишь ему вернуться к этой?
Вероника кивнула.
— Да как так-то? Ты будешь страдать, а он радоваться? Скажи отцу, пусть хоть он его накажет. Скажешь же?
— Нет. Скажу, что сама от него ушла…7c018a
* * *
Шаламов поймал первое попавшееся такси. И всё ему казалось, что они еле тащатся. И волновался так, что аж внутри потряхивало.
Небо с востока будто залило чернилами. Солнце уже полностью скрылось, но с западной стороны ещё светлела бирюзовая полоса с золотистыми и малиновыми всполохами.
Свет в её окнах не горел. Она спит? Или нет дома? Неважно, даже если её нет, он всё равно останется здесь и будет ждать, когда она вернётся. Он отсюда не уйдёт, пока не поговорит с ней.
Пролёт за пролётом поднимался он на четвёртый этаж, превозмогая страх. В голове так и звучали её слова: «Больше никогда ко мне не подходи… я больше не хочу тебя видеть». И ведь он понимал её. И поймёт, если она откажется его выслушать, если прогонит. Сам кругом виноват.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Остановившись перед её дверью, на несколько секунд задержал дыхание, чувствую, как бешено колотится сердце. Затем вдохнул полной грудью, шумно выдохнул и позвонил. В глубине квартиры послышался шорох, тихие шаги. Кружок дверного глазка на миг загорелся жёлтым, и тут же его накрыла тень. Понял — Эм увидела, что это он, и затихла.
Шаламов звонил раз за разом, а под конец и вовсе не отпускал кнопку звонка. Эм не отзывалась.
Ясно, что она не откроет. В отчаянии он припал к двери, упёрся ладонями, уткнулся лбом.
— Эм, — позвал он. — Эм! Прости меня. Я слышу — ты тут. Я даже слышу, как ты дышишь. Эм, пожалуйста, просто выслушай меня. Я знаю, что сильно тебя обидел. Сделал тебе очень больно. Прости меня. Я правда меньше всего хотел причинить тебе боль. Я думал… думал, что у тебя другой, потому что… я идиот. Теперь я знаю, что это была не ты, Лёва только что во всём признался… Это была какая-то дикая подстава… Эм, прости! Мне очень плохо без тебя, Эм… Я так тебя люблю.
Так он и стоял, ожидая хоть какого-нибудь ответа. Но с той стороны молчали. Вскоре свет в прихожей погас, он снова уловил шаги, только теперь удаляющиеся…
* * *
Эм
Этот дурной будильник заверещал так истошно, что я подскочила, перепугавшись. На часах — восемь утра, в десять — у меня электричка. Времени в обрез. Ещё позавчера мы договорились с Алёной и Максимом рвануть в Листвянку, провести выходной на Байкале. Это их затея — решили отвлечь меня от страданий.
Ехать мне, конечно же, никуда не хотелось, но их забота очень тронула, поэтому согласилась. А сейчас пожалела. Чувствовала себя совершенно вымотанной и разбитой, потому что почти всю ночь проворочалась и уснуть смогла лишь под утро. Странно, что вообще уснула.
Вчера снова приходил Эш! Звал меня под дверью, а какие слова говорил… Я слушала и захлёбывалась слезами. И даже после того, как он ушёл, я ещё очень долго не могла успокоиться. Да как тут успокоиться, когда сердце в клочья? Господи, кто бы знал, каких душевных сил мне стоило не поддаться, не открыть ему! Меня так и разрывало. Так хотелось к нему, что аж больно было. Но зато теперь я могу собой гордиться. Наконец-то сумела устоять перед ним, проявила волю, сохранила достоинство. Только вот почему на душе так горько? Так безысходно и тоскливо? Нет, всё-таки какие молодцы Алёна с Максимом, одна бы я точно сошла с ума.
Я позавтракала на скорую руку, сунула в рюкзак пакет с бутербродами, маленький термос с чаем, туго свёрнутый плед. Торопливо надела кроссовки, ветровку, проверила деньги. Без двадцати девять в спешке выскочила из квартиры в подъезд и чуть не грохнулась, налетев на костыль Шаламова. Сам он крепко спал, сидя на полу у моей двери.
Сердце пропустило удар и сразу пустилось вскачь. Чёрт! Эш слегка вздрогнул, но не проснулся. Я осторожно закрыла дверь, на цыпочках обошла его и стала спускаться вниз. Пройдя два пролёта, остановилась. Горло вдруг перехватило, а сердце и вовсе как сошло с ума.
Сделала ещё несколько шагов вниз, а потом развернулась и побежала наверх.
— Эш, — тронула его за плечо.
Он поднял голову. Сонно мазнул по мне непонимающим расфокусированным взглядом, затем нахмурился, словно глазам не веря, сморгнул.
— Эм… ты… — произнёс он одними губами.
Медленно поднялся, придерживаясь рукой о стену, покачнулся, но устоял. С минуту молча смотрел на меня с такой тоской, что у меня защемило в груди. А потом притянул к себе и обнял крепко-крепко.
Эпилог
Год спустя
Густые, лохматые ели и вековые сосны сменились редкими перелесками, потом и вовсе широким полотном раскинулись луга, а вдалеке уже виднелись серые ряды многоэтажек и россыпь приземистых, деревянных домишек. Ещё несколько минут и поезд, сбавив ход и огласив своё прибытие мощным гудком, подкатил к вокзалу Адмира. На перроне суетились люди, кого-то встречали, провожали. Лица многих, да почти всех, были знакомы. Удивительно и непривычно.
