Он ничего ей не обещал. В любви не клялся. Ничего не должен.
И все-таки она счастлива только оттого, что станет матерью его ребенка.
Так почему бы ей не сказать обо всем ему?
Потому что трусиха! Потому что сбегала, испугавшись, что он не поверит ей и станет смотреть на нее с презрением! Потому что теперь боится, что он оттолкнет ее, узнав про беременность! Потому что боится, что не справится с болью, которая навалится, когда придется вынырнуть из мира фантазий и столкнуться с действительностью!
Неожиданно Мара улыбнулась.
Справится.
Теперь справится.
Самое главное у нее есть.
И она взяла с тумбочки телефон. На часах было начало девятого вечера, когда она набрала номер, который вспомнила бы в любое время.
Напряженно вглядываясь в некое подобие дороги, которое освещалось фарами и совершенно не внушало доверия, Макс двигался вниз по спуску-серпантину, когда раздался телефонный звонок. Не отрывая взгляда от дороги, он ответил:
— Вересов.
— Максим, это Марина.
— Мара, — выдохнул Макс и вцепился в руль. — Я так рад услышать твой голос.
— Ты где? Ты в дороге? Ты можешь сейчас где-то остановиться? — взволнованно заговорила она. — Мне нужно тебе сказать…
— Что случилось? — голос его выдавал напряжение.
— Случилось… Послушай, я… Я не знала, как тебе сказать, но… не сказать не могу… Ты можешь относиться, к этому, как считаешь нужным… Я не нарочно, правда… и ничего не добиваюсь… Максим, я… я беременна, — дальше была скороговорка, будто тогда боялась начать, а теперь боялась остановиться: — Я все понимаю, честное слово. Я долго думала, надо ли тебе говорить. И нужно ли тебе. А потом поняла, что промолчать будет неправильно. Я знаю, как ты любишь Кирилла. И ребенок… он может быть тебе важен независимо от того, что происходит между нами. Этот ребенок твой, я тебе клянусь! Чем хочешь, клянусь! Просто так получилось, что… Максим, если тебе этого всего не нужно, то это ничего не меняет, я все равно его оставлю. Я буду рожать, я решила. Если ты захочешь его видеть… участвовать… я тебе этого запрещать не буду. Я ничего не прошу, ни на чем не настаиваю, я просто хочу, чтобы ты знал. На твои дальнейшие планы это никак не повлияет, если ты сам не захочешь, я тебе обещаю.
— Хорошо, — он улыбался глупой, довольной, счастливой улыбкой. И слабо соображал. Единственное, что понимал ясно — надо доехать. По этой чертовой дороге ему надо доехать. К Маре и их ребенку. — Твоя беда в том, что ты слишком много думаешь. За всех.
— Прости… я по-другому не умею. Есть ты и твоя семья. Есть я и дед. Будет ребенок. О нем мне придется думать, независимо от того, нужен он тебе или нет. Я не буду лезть в твою жизнь, правда. Я ни на что не претендую и никогда не претендовала.
— Хорошо, Марин. Я понял.
На том конце послышался тихий вздох. И она сказала:
— Тогда спокойной ночи, Максим?
— Спокойной ночи, Мара.
Она сбросила. И так и осталась сидеть на кровати под старым персидским ковром, сжимая в руках телефон. Она говорила с ним. Она слышала его голос. И она не знала, как будет жить без него. Потому что он даже не спросил, где она.
Впрочем, чему удивляться? Кирилл все озвучил.
За окошком мелькнул свет фар. Под колесами шуршала щебенка. Машина была почти в каждом дворе. Хотя в такое время обычно уже не ездили, а спать укладывались. Распорядок дня в селе. У Мары теперь был свой распорядок. В котором она почти не спала и мало ела. Придется менять.
На часы она не смотрела, и, сколько было времени, не знала, когда раздался негромкий стук. Ее комната была первой от входной двери. И баба Лена давно уже дремала перед телевизором в зале. Она всегда в это время уже спала. Можно было хоть песни петь. Раньше трех ночи не проснется.
Мара убрала в сторону телефон. Поднялась. Накинула на плечи шерстяную кофточку — в прихожей вечно был сквозняк, гулял холодный ветер. И направилась открывать. Не спрашивая, кто, все равно кто-то из соседей, отодвинула задвижку. Дверь открылась.
— Пустишь?
Она ничего не ответила. Не успела. Прошло ровно две секунды, как она поняла, что это он. На пороге, под слабой лампочкой, прикрытой козырьком от непогоды, стоял Максим Олегович Вересов. И в глазах ее потемнело, а в ногах появилась странная слабость. В ушах зашумело море.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Подхватив ее на руки, Макс зашел в дом, прошел в первую попавшуюся комнату и уложил Мару на кровать. Сам сел рядом, убрал с ее лица челку, успевшую отрасти, и подумал о том, что прошедшие две недели были самыми отвратительными в его жизни. Напряженно вглядывался в черты Мары, словно не видел их тысячи лет и боялся, что забыл что-то важное, или появилось что-то новое.
Мара раскрыла глаза. Резко. В одну секунду. Безо всякого дрожания ресниц и полуприкрытых век. Раскрыла широко и безотрывно смотрела прямо в его глаза, узнавая заново их необычный цвет.
— Ты долго ехал? — зачем-то спросила она.
— Долго, две недели, — Макс провел пальцами по ее лицу и, опершись руками на кровать, навис над ней и негромко спросил: — Скажи мне, за каким чертом ты умчалась в эту чертову Ушицу? Какого черта ты мне ничего не сказала? Почему, черт возьми, я обо всем узнал от администрации школы, а не от тебя?
Знакомые красные пятна моментально окрасили ее щеки и пошли по шее вниз.
— Я испугалась, что ты мне не поверишь. Мне вообще никто не верил. Сказали рассчитываться и все.
— А уехать к черту на рога — не испугалась!
— Не к черту на рога, а к бабе Лене.
— Это многое меняет.
Мара отвела взгляд. Чувствовать себя совершенной дурой было новым ощущением. И весьма неприятным. Она съела бы себя поедом, если бы… не была так счастлива.
— Мне было стыдно, — предприняла она последнюю попытку оправдаться. — Ты мог подумать все что угодно обо мне.
— Пока только ты подумала обо мне все что угодно, — усмехнулся Макс. — Впрочем, сам идиот. Слушал тебя, а надо было в ЗАГС тащить. И обо всем давно бы знали и Кирилл, и в школе. И деду не нашлось бы поводов ворчать, — он приблизил свое лицо к ее и шепнул ей в самые губы: — Но тебе очень нравилось напускать таинственность.
— В ЗАГС? — ошалело переспросила Мара. — А Ира? Вы же…
— Что мы же?.. С ней мы с ЗАГСе давно развелись. С тобой я не собираюсь. Кстати, не хочешь в ЗАГС — давай в церковь.
Мара судорожно вздохнула, не зная, куда спрятать глаза. И на выдохе выпалила:
— Кирилл сказал, что вы сойдетесь…
— Кирилл много чего наговорил. По большей части о том, чего не существует в действительности, — он прижал ее своим телом и поцеловал. Коротко, нежно, не желая спугнуть, но зная, что больше уже не отпустит от себя. — Я люблю тебя, Мара. Я не знал, что думать все это время. Я не знал, почему ты уехала, ничего не сказав. Но знал, что должен тебя найти. Потому что хочу, чтобы ты всегда была рядом.
— Правда, хочешь? — спросила она, будто не верила. Не ему — себе. — Тебе это действительно нужно? А Кирилл… Он же меня ненавидит. Ты о нем подумал? Потому что если ради… ребенка, то… — она сама запуталась в том, что городила, и без сил уткнулась лбом в ткань его пальто. Нет, не ради. Он узнал уже в дороге. Он не знал. Он ехал к ней.
— Я понял, — с улыбкой шепнул Макс, поглаживая ее по плечам. — Кирилл… Кирилл — мой сын, ты — моя жена, что совершенно не зависит от нашего ребенка. Это непреложно, со всем остальным разберемся. В общем, так, — он поцеловал ее в макушку и ровным тоном продолжил: — Я отлично помню, что ты не коза и не кобыла, но… Или ты идешь собирать свой чемодан/рюкзак/сумку (нужное подчеркнуть), и через семь минут мы уезжаем отсюда. Или я прямо сейчас усаживаю тебя в машину вообще без вещей. И учти! Усажу на заднее сидение, где двери заблокированы еще с твоей первой поездки в Зазимье.
Мара покорно кивнула. Взгляд был испуганным, но губы улыбались.
— А баба Лена? Она спит. Будить, что ли?
— Записку оставим, — хохотнул Макс.
— Ты же, наверное, есть хочешь! Ты сколько проехал! Гнал, да?
