Тебе, Тиресий, дважды ослепленный богами, я дарю мое прозрение. Не отнимут его у тебя боги, так как не от них оно, а от меня, титана. Еще долог будет твой век. Читай тайные мысли богов и открывай их смертным героям…
И тебя, Пелей, не забыл Хирон. Прими от меня, врачевателя, волшебное копье из пелионского ясеня. Бьет оно без промаха в руке героя. Но, поранив друга, оно же его исцелит: только прикоснись к ране концом острия. Для другой руки было предназначено это копье[29]. Было бы оно тогда сильнее молний. Передашь копье сыну Ахиллу.
И принял Пелей копье из рук Хирона.
Тогда Хирон улыбнулся Силену:
— Прощай и ты, старый друг Силен. Вот заветный сосуд с вином от первых лоз Диониса. Исцеляет это вино зрячих от слепоты, от ослепляющей трезвости. Храни его до своего трезвого часа. Твоим самым черным часом будет час твоей трезвости. Вот заповедное вино. Видно, и Хирон был втайне пьяница.
И улыбнулся Хирон Силену.
Затем обратился Хирон к безмолвствующему киклопу, глаз которого ярко горел:
— Знаю, ничего не нужно Телему. Но прими от друга титана эту каплю амброзии дней времен Крона. Отстоялась она за века. Приходили, уходили и боги, и герои, а капля оставалась и крепла бессмертием. Я, сын Крона, принес ее на Малею с Пелиона. Ни к чему она больше Хирону. Храни ее, Телем, для больного, для того врача-исцелителя, который не исцелит себя сам.
Но имени больного Хирон не назвал. И Телем-врачеватель, приняв каплю от кентавра в чашечке бессмертника, не спросил его об имени больного.
Пришла очередь Феникса. Сказал ему учитель-врачеватель:
— Дал я тебе, ослепленному богами, глаза, чтобы видел ты правду чудес, самую правдивую правду. Но хочешь ты не правды чудес, а правды зрячих и смотришь на чудо, ненасытно разбирая его на песчинки по-зрячему, — ты, слепец. Быть тебе скоро вождем народа Долопов, самого зрячего из всех зрячих народов, у которых глаза ненасытны. Царствуй, слепой, над зрячими и радуйся…
Затем долгим взглядом посмотрел Хирон на распростертое на полу пещеры тело Асклепия, и был полон света и силы взгляд Хирона.
Все ждали, что подарит древний титан богу-Врачевателю и сможет ли он вернуть его живой жизни. Однако почему-то медлил Хирон, не отрывая глаз от любимого ученика, бессмертного, но простертого перед ним мертвым.
Наконец он заговорил, и его голос, как и взор, был полон света:
— Мальчик, мой последний дар отдаю я тебе. Еще осталась у кентавра Хирона половина его бессмертия. Сохранил я эту половину для тебя, Асклепий. Я ее передам Аиду, владыке мертвой жизни, чтобы принес он мою живую жизнь сюда, в пещеру, и влил ее в тебя, Врачевателя-бога. Встанет Асклепий. А пока пусть он спит без сновидений здесь, в пещере, и пусть проснется, когда уже не будет Хирона на земле. Иначе не отпустил бы он меня в аид. И бессмертные становятся мертвыми.
Смолк и снова стал Хирон долго смотреть на тело Асклепия, которому он отдавал свою живую жизнь. Был тих и торжествен его голос, когда он снова заговорил:
— Ты хотел исцелить смертных от смерти: быть сильнее Неотвратимости-Ананки. Теперь я исцелю тебя, бессмертного, от смерти и возвращу жизни живой. Будешь ты большим земным богом, но на небо никогда не взойдешь. И не сможешь ты воскрешать героев — утратишь тайну возрождения. В мир забвения унесет ее с собою Хирон, но будет о ней вечно петь живая жизнь.
Друзья, я поделил свое бессмертие между достойнейшими — меж Асклепием и Прометеем. Теперь и я смертный. На тонкой нити висит оставшаяся половина моей живой жизни. Скоро порвется нить. Прощайте. Подняли головы боль и смерть, когда отдал я половину своего бессмертия Гераклу. Не могу я больше говорить. Близок мыс Тенара. Пора. Сам я сойду во мглу аида. Но покройте меня снова шатром зеленой листвы, чтобы вид мой не оскорбил живой жизни…
Таковы были последние слова сына Крона и изгнанника — кентавра Хирона в его пещере на Малее.
Сказание о схождении Хирона, сына Крона, в аид и о том, как ему поклонились Жизнь и Смерть
Хотя только своим друзьям и ученикам сказал Хирон о своей добровольной смерти, но уже вся живая жизнь на земле, и боги на небе, и океан, и мир мертвой жизни за океаном знали, что Хирон отдает свое бессмертие и сходит добровольно в аид.
Безмолвной толпой стояли гости Хирона, титаны и полубоги, у входа в пещеру, провожая глазами его в путь. Никто не последовал за ним: ни Киклоп, ни Силен, ни прозревший Тиресий, ни Феникс, ни Пелей, ни Геракл.
Было утро, как юность. И в то раннее утро взошли одновременно на небо и Эос-Заря, и Гелий-Солнце, и Селена-Луна, и Звезды. Открылось высокое небо и на нем вершины Олимпа. И на тех вершинах стояли все боги Крониды, так же безмолвно, как гости Хирона, и смотрели вслед уходящему сыну Крона. Не могли не почтить сына Крона Крониды.
Над ним по алмазной небесной дороге растянулось длинное шествие титанов-светил. Медленно переступали солнечные кони, привыкшие скакать, и шагал впереди колесницы солнца, склонив голову в солнечном венце, титан Гелий, так, чтобы все лучи венца окружили чудным сверканьем белые волосы Хирона и золотили на нем листву, чтобы казался он прекрасным богом.
Шел Хирон, тяжело хромая, но стараясь скрыть хромоту, чтобы и этим не оскорбить живую жизнь, ибо был он титан, сын Крона, и не мог унизить титанов.
Шел, и склонялась перед ним Жизнь и все живое на земле, — на его прощальном пути.
Хотя не было ветра, низко, до самой земли, пригибали перед ним свои вершины деревья. И пели дриады свои зеленые песни, которые поют они только во сне. Мягким шелком стелились травы, и цветы посылали ему все свое благоухание, ничего не оставляя себе. Даже колючки, расступаясь, целовали следы его ног.
Звери вышли из чащ и легли вдоль лесных опушек по краям горных полян и троп. До земли склоняли олени рога. Будто разом исчезли зубы и когти, так смиренно лежали хищные звери. И удивление стояло в глазах львов и барсов. Ручьи останавливали бег или, поворачивая теченье, провожали Хирона нежно-заманчивым звоном водяных арф. И речные боги, и наяды выплывали и текли вместе с речными струями, обнажая свою красоту.
Никто не плакал. Никто ни о чем не просил Хирона. Песнь тихой радости пела земля, чтобы зрелищем мощи и расцвета живой жизни остановить Хирона и вернуть его.
Пели певчие птицы свои самые соловьиные песни, и запели даже орлы и совы песни зоркости и слепоты.
Все записывали дубы-летописцы под корою в вековые кольца, и был тогда тот единственный день, когда камни захотели быть мягкими и когда вокруг огненного озера, в котловине, горы вели хоровод.
Медленно шел Хирон. Ничем не выказывал он своего страдания, чтобы не омрачать радость жизни. И когда, спустившись с гор, достиг он моря, выплыл из морской глубины титан Нерей и с ним нереиды, чтобы проститься с Хироном. И такой бурной жизнью играло море, и такой синевой глаз манили его нереиды, разрывая скользящим телом ожерелья из мириад жемчужин!.. Но снова поднялся Хирон в горы и дошел наконец до ущелья Тенара, где клубится черный туман. И, завидя Хирона, смутившись, стали тотчас отступать черные туманы. Поредели их клубы, уползая из ущелья к морю, и открылась вся глубина ущелья. Тенара в холодном свете. Позади света лежала мгла.
Долго стоял кентавр Хирон над крутым спуском в бездну ущелья и смотрел в его глубину и мглу, прощаясь со светом и воздухом жизни, с росой, цветами и лучами.
Наконец еще раз поднял он свою человеческую голову к небу и увидел над собой титана солнца, Гелия. Кивнули друг другу титаны, и Хирон стал медленно спускаться.
Еще не было на земле такого часа, когда бы вся живая жизнь скорбела. Всегда сочетались в ней смех и слезы, радость и грусть. Но когда Хирон ступил на тропу, ведущую в аид, охватила всю природу горесть. Стих шум листьев в лесу. Смолкли щебет и пение птиц. Замер в воздухе полет орлов и горлиц. Ключи перестали звенеть, и застыли струя и волна. Даже Время не смело скользить, тысяченогое, по своим тысячам дорог на земле, и в воде, и в воздухе.
И если говорит предание о неслыханном прежде на земле плаче птиц и плаче камней по Хирону, может быть тогда вправду плакали птицы и камни. Пусть потом стыдились они слез всю жизнь.
Высился недалеко от входа в аид Белый утес — утес Забвения. Кто пройдет, пролетит мимо утеса, тот забывает себя и все живое. Здесь теряли память пролетающие Тени смертных и беспамятными влетали в аид. Но когда Хирон проходил мимо того Белого Утеса, сам утес ему поклонился, и память не отлетела от Хирона.
И увидел Хирон вдали черные воды океана и золотой челн солнца на том — берегу. В мире живой жизни был уже вечер. Сам Гелий-Солнце стоял в золотом челне и манил к себе Хирона золотым веслом: может быть, еще вернется Хирон, и тогда перевезет его Гелий-Солнце обратно.
Но Хирон не вернулся назад. И когда он подошел ко входу в аид, демон Смерти Танат, выйдя навстречу кентавру, словно гостю, стоял у входа, и у ног его лежал Цербер, положив три головы на землю. И Смерть низко склонилась перед Хироном, не коснувшись его рукой.
