Эмиэмиэми.
На работе я взглянула на себя в зеркало. Под глазами у меня были черные круги. Я села за стол выдачи, ощущая боль вокруг глаз, как будто эти круги были синяками, полученными в драке. Посмотрев на свою руку, висевшую сбоку, я сжала пальцы в кулак. Потом резко крутанулась на стуле, едва не свалившись с него, получила молчаливый выговор от Майры, четвертой начальницы. Проигнорировала ее. Проигнорировала затрапезного вида женщину, которая стояла передо мной с книгой и ждала, что я поставлю на нее печать. Женщина продолжала стоять с раскрытой книгой, смущение на ее лице постепенно переходило в страдальческое выражение. И когда она уже собралась раскрыть рот, когда уголки ее губ дернулись, а веки затрепыхались, как пойманная в силки птица, я шлепнула печатью о штемпельную подушечку, проштемпелевала книгу, шумно захлопнула и с улыбкой вручила читательнице.
Пора было что-то предпринять. От меня требовался какой-то широкий жест. Блистательная вспышка. Время призывало меня сыграть свою роль, выпустить на сцену шотландского героя, прирожденного бунтаря - подрывника, которого я всегда ощущала внутри себя.
После этого, когда никто не видел, я принялась за дело: каждый день я ставила одну-две книги не на свои места на полке, или даже, когда находила в себе достаточно отваги, ставила их вообще не на те полки.
До сих пор в глубине моей носоглотки держится тот цепкий дымный запах костра.
Барбара сказала, а-а, это, наверное, знаменитая Айслинг, ну да, ты же похожа на своего папу, а? Входи, у меня как раз чайник на плите.
В гостиной у нее пахло старыми яблоками; в клетке болтал и попискивал волнистый попугайчик. Листья чая всплывали на поверхность, когда в чашку лилось молоко. Ну вот, вздохнула Барбара, усаживаясь обратно в кресло. Потом поглядела на меня; она не улыбалась. Ну что ж, можно немножко поболтать, сказала она. Надолго ли домой приехала? О, да это вообще не срок. Значит, опять за океан, как вся молодежь, ай-я-яй, покачала она головой. Я слышала, ты вечно в разъездах. Но тебе бы следовало почаще бывать дома. С мальчиками все по-другому. А вот дочери необходимы отцам. Ты сейчас не замужем, Айслинг? Нет, я так и думала. Ну что ж.
Огонь зашипел. Она наклонилась, просунула сквозь решетку кочергу и поворошила угли. Я положила в рот оставшуюся половинку печенья, запила чаем. Я чувствовала себя вежливой и неловкой, совсем как десятилетняя девочка. Барбара с пыхтеньем выбралась из кресла, ох-ох-ох, старые косточки, никакой от них пользы организму, проворчала она, прошла в дальний конец комнаты и вернулась с фотографией в пластмассовой рамке. Это мы, когда мы ездили в Штаты, за год до его смерти, сказала она, а он всегда хотел там побывать, так что хорошо, что мы успели съездить.
На снимке она стояла рядом с маленьким седым мужчиной — они находились внутри какой-то серой бетонной коробки. Гляди, видишь — это свобода, мы внутри нее, это Статуя, ну, та самая. Мы попросили мою кузину снять нас, поясняла она. Мы забирались прямо к ней в шапку, да-да. Тебе тоже стоит туда подняться, если выдастся случай, ух, ну и вид оттуда, просто потрясающий. Нет-нет, ты посиди тут, Айслинг, я сейчас позвоню Мелани и скажу ей, что ты ее ждешь, она послушная девочка, наша Мелани, да нет, совсем не затруднит, это займет меньше минуты.
Миссис Росс с другой стороны дороги немножко похожа на нее, хотя миссис Росс была доброй. Сейчас же отойди от края канала, Айслинг Маккарти, или я наябедничаю на тебя отцу. Она приглашала меня к себе, когда я была еще слишком маленькой, чтобы оставаться дома одной после школы, она помнила дни рожденья, когда отец про них забывал, твоя мама была моей хорошей подругой, говорила она, что же мне еще остается, как не присматривать за тобой. Никогда не суй деньги в рот, говорила она, ты ведь не знаешь, где они побывали. Она работала кондуктором в автобусе, пока всех кондукторов не отменили, а потому знала, что деньги порой оказываются в самых сомнительных местах. А до того она работала на фабрике по производству аспирина в Глазго, и именно это ее со временем доконало: вдыхая на работе аптечную дрянь, она сожгла себе почки. Эти большие ребята у тебя дома, да и твой беспечный отец, храни его Бог, тебе от них никакой пользы, и никто не научит тебя ничему такому, что стоило бы знать, в школе, сказала она как-то раз; заходи ко мне во вторник, выпьем чаю и потолкуем по - девичьи, наверняка твоя мама хотела бы, чтобы я с тобой побеседовала кое о чем.
Я волновалась. Гадала — что же это такое, о чем имеют право знать одни только девочки. Но в итоге я сидела у нее на краю кресла, вежливо изображая внимание, поскольку я давно уже все это знала, и мне вовсе не требовались наставления какой-то старушки, хотя у нее были добрые намерения, она рассказывала о разных бранных словах и о том, как птицы несут яйца, и будто месячные и секс — одно и то же, и при этом глядела не на меня, а куда-то в потолок, как бы намекая, что разговор на такую тему — дело стыдное и приватное, но только я гораздо больше узнала от Каролин Макгилврей, которая притащила в школу непристойные комиксы про Ура Вулли, и мы передавали их по кругу на религиозном собрании, распевая «неисповедимы пути Господни» и вытягивая шеи, чтобы получше разглядеть картинки.
Я ковырнула пальцем чистую кружевную накидку, приколотую к подлокотнику кресла. Встала и раздвинула жалюзи. Вид из окна Барбары открывался на психиатрическую лечебницу, расположенную на склоне холма, на обступившие ее новые жилые дома, а выше — на горы, столпившиеся за городской чертой. Снег все еще лежит на вершинах. Я слышала, как Барбара разговаривает в холле по телефону. Да, щебетала она. Тут у меня твоя новая подружка-кинозвезда, она прикатила ко мне через дорогу на этом, как их там, на лимузине, только чтобы раздобыть твой телефонный номер. Она просила сказать тебе про костер.
Барбара положила трубку. Я быстро села на место — на всякий случай, чтобы она не застала меня за чем - нибудь неподобающим, — может быть, мне полагалось непременно сидеть, а не стоять в ее гостиной.
Мы выволокли всякую школьную дрянь, истрепанные игры, старые письма и бумаги из гаража поближе к компостной куче. Отец наблюдал за нами. Ты уверена? — спрашивал он. Тебе действительно не нужно все это? Ты еще пожалеешь о них, попомни мои слова, пожалеешь. Он подобрал бумажку, которую ветер занес на гвоздики. Боже мой, проговорил он. 1974 год Инвернесский музыкальный фестиваль Third Equal (Третий тур?). Неужели ты это сожжешь? Говорю тебе, дочка, — потом пожалеешь.
Мелани что-то выискивала среди коробок с книгами в гараже. Она тебя близко к ним не подпустит, крикнул мой отец. Мне пришлось швартовать лодку на озере из-за них — весь гараж забит коробками с этой хренью! Были годы, я кроме книг, ничего не получал. А, Эш? Я не получал писем. Удача еще, если на бандероли был адрес. А вот эти чертовы книги ты слала домой, чтобы я нашел для них место.
Я заметила, как его взгляд блуждает по спине и бедрам Мелани, наклонившейся над одной из коробок, и решительно встала на пути его взгляда. Никто не лишает Мелани священного права на любые книги, какие ей приглянутся, заявила я и повернулась к отцу спиной. Мелани пролистывала книги нашего детства. Погляди, сказала она, тут все углы страниц оторваны. И на эту погляди. И на ту — ее будто собака изгрызла. Она пролистывала то одну, то другую книжку, таращилась на выдранные с мясом слов страницы.
Скажи ей, ну же, обратился ко мне отец, и смех застрял у него в груди. Ну, тогда я сам, он подошел поближе и обнял меня за плечи. Она их ела. Она всегда ела бумагу. Мне приходилось прятать от нее «Ти-ви тайме», иначе одни клочки оставались. Приходилось прятать «Пресс энд джорнал».
Осы поедают бумагу, отозвалась Мелани из очередной коробки, они себе дома из нее делают. Так вот, значит, где ты была последние семь лет, заключил отец, дыша с присвистом. Вот, значит, где обитала. Он поглубже засунул руки в карманы и отошел, чтобы сбить языки пламени с бордюра и лужайки.
Я верну их, сказала Мелани. Я только на время возьму несколько, можно? И сразу верну их, когда прочитаю. Можешь оставить себе, ответила я, можешь забрать все, что хочешь, какой прок от книг, которые лежат нечитанными в коробках? Нет-нет, возразила она, я только на время возьму их. Как знать — может, ты еще проголодаешься?
Смотри, крикнула она, выходя из гаража с целой охапкой записных книжек, а это что? Что это такое? Это что — роман? Это твое? Она положила их на траву, подняла верхнюю. Нет, ответила я. Она погладила мраморную обложку. В них даже бумага такая красивая, говорила Мелани, они правда такие красивые, а лежали в старом мешке для мусора. Нет, повторила я — подобрала записные книжки с земли, прижала к животу и отнесла в дом. Я выложила их на кухонный стол. Стряхнула травинки, прилипшие к нижней книжке из груды.
Когда я снова спустилась с чердака, Мелани глядела на огонь. Она подошла ко мне и встала рядом, не говоря ни слова; мне было жаль, я подумала, что, наверное, напугала ее. Но, прежде чем я раскрыла рот, она неожиданно спросила, а ты знакома с режиссером фильма, в котором снималась? Правда, что у него это — ну, гейские фильмы?
