«Однажды в пять часов утра, когда бесконечная зимняя ночь смотрелась в высокие, покрытые изморозью венецианские окна, молодой человек пересек пьяной походкой блестящий паркет московского Яра и остановился перед столиком, который занимала одна красивая дама с несколькими почетными господами.
— Послушай, — кричал молодой человек, прислонившись к колонне. — Я этого не позволю. Не желаю, чтобы ты была в таком месте в такое время.
Дама насмешливо улыбнулась. Вот уже восемь месяцев прошло с тех пор, как они развелись. Она не хотела слушать его приказаний.
— Ах так, — сказал более спокойно молодой человек и вслед за тем выстрелил в свою бывшую жену шесть раз.
Начался знаменитый прасоловский процесс.
Присяжные заседатели оправдали Прасолова: им очень понравилось изречение Гёте, приведенное защитой: „Я никогда еще не слыхал ни об одном убийстве, как бы оно ужасно ни было, которое не мог бы совершить сам“.
— Московское общество, — писал гражданский истец в своей кассационной жалобе, — пало так низко, что более уже не отдает себе отчета в цене человеческой жизни. Поэтому я прошу перенести вторичное рассмотрение дела в какой-нибудь другой судебный округ.
Вторичное рассмотрение дела имело место в небольшом провинциальном городке на северо-востоке России. Суд продолжался почти месяц, и Прасолов был снова оправдан…
Если бы не началась война, то русскому народу были бы ещё раз преподнесены тошнотворные подробности прасоловского дела, и словоохотливые свидетели в третий раз повторили бы свои невероятные описания оргий, происходивших в среде московских миллионеров. Самые отталкивающие разновидности порока преподносились присяжным заседателям и распространялись газетами в назидание русской молодёжи»[127]
В начале XX века у адвокатов это стало своеобразным спортом: добиться оправдания преступника. Причем само преступление их совершенно не интересовало, главное было — одолеть прокурора.
После убийства Распутина Александр Михайлович пришел к Николаю II просить за убийц — у него имелась к тому уважительная причина, Феликс Юсупов был его зятем.
«Я произнес защитительную, полную убеждения речь. Я просил Государя не смотреть на Феликса и Дмитрия Павловича как на обыкновенных убийц, а как на патриотов, пошедших по ложному пути и вдохновленных желанием спасти родину.
— Ты очень хорошо говоришь, — сказал Государь, помолчав, — но ведь ты согласишься с тем, что никто — будь он великий князь или же простой мужик — не имеет права убивать».
Но ещё за несколько лет до 1917 года устами присяжных, судивших Прасолова, Россия ответила царю: имеет! А спустя несколько месяцев начала уже в полном объеме это свое право реализовывать.
…Поистине российские верхи сошли с ума. И эти люди, с безумной страстью желавшие перемен, раздувая костер революции, кажется, искренне не ведали, что под ногами у них не камень, а громадное торфяное болото.
Ну и полыхнуло, конечно…
Капитан горящего корабля
— А не хрен в начальники лезть. Раз начальник — значит, за все отвечаешь. А не смог — пинок под зад. Вот так-то… — а то развелось вокруг начальства, а в стране порядка нет.
…Господь обычно подбирает нам бремя по силам. И самое главное для нас в этот момент не испугаться, не начать себя жалеть и… не позволить никому постороннему, даже из самых лучших побуждений… скинуть с наших плеч это бремя.
Роман Злотников. Атака на будущее
Забавно, но Николай II, будучи поставлен перед «судом истории», парадоксальным образом оказался в том же положении, что и Ленин со Сталиным. Только их ругают за то, что они делали, а Николая Второго — за то, что он не делал того, что делали Ленин и Сталин.
Ну а как он мог?
Так вышло, что именно на правление Николая II пришлись пики всех российских кризисов одновременно — от полной невыносимости положения на селе до абсолютных тупиков идеологии и кадровой политики. Бывают такие точки в истории, в которых сходятся все линии — и тогда уже нельзя жить по-прежнему.
Ленин, определяя революционную ситуацию, писал: «„низы“ не хотят, а „верхи“ не могут жить по-старому». А как назвать ситуацию, в которой уже никто не хочет и никто не может! Когда вся страна исступленно ждет перемен? И как должен вести себя в этой ситуации правитель?
О Николае II надо писать или очень много, или очень мало. Может быть, когда-нибудь я напишу про него книгу — просто для того, чтобы попытаться разобраться в деятельности этого человека, единственного из российских правителей последнего времени, который действительно был непростым. В первую очередь потому, что он был очень закрытым человеком. Он никого не посвящал в свои планы и расчеты, не оставил потомкам никаких свидетельств своей внутренней жизни, и понять его мотивацию просто так, с ходу не получится.
О нём бытуют два мнения: полное ничтожество или жертва обстоятельств — оба равно, но недостаточно обоснованные. Великий князь Александр Михайлович, например, считал, что если бы Николай II был порешительнее, он смог бы отсрочить революцию где-то на четверть века — и повторял в этом Победоносцева: надо подморозить. Правда, он так и не ответил на вопрос: зачем нужно это делать, если революция все равно должна произойти? Чтобы еще глубже загнать страну в тупик и накопить еще больше горючего материала? Ведь чем дальше отсрочено, тем сильнее в итоге рванёт…
Большинство современных историков также считают, что последний русский царь являлся человеком не на своём месте. Между тем он не был обделен ни умом, ни настойчивостью, ни волей. Когда надо, он тоже умел срывать предохранители — отдал же он в 1906 году совершенно беспрецедентный приказ о введении военно-полевых судов, когда требовалось покончить с низовым революционным беспределом. Какая-то политика у него была — вот только какая?
Байка о безволии царя, как и многие другие, родилась в великосветских салонах и уже оттуда спустилась в прессу и разлетелась по стране. О причине ее рождения говорится все в тех же мемуарах Александра Михайловича, который множество страниц посвятил описаниям того, как он давал царю полезные советы, а самодержец им не внимал. А теперь представьте себе: разветвленнейшая царская фамилия, и все совершенно точно знают, что надо делать, все дают советы и обижаются, когда царь им не следует. Свои советы дают и министры, и разноплеменные реформаторы, которым также точно известно, как спасти Россию. И чем дальше, тем больше настоятельные голоса превращаются в истерический крик. Иногда царь прислушивался — позволил же он премьеру Столыпину, далеко не самому худшему из своего окружения, провести реформу, которая казалась разумной. Результаты ее известны: она еще глубже загнала Россию в болото. Чего-либо более толкового никто так и не предложил.
На самом деле Николай технически не мог ничего сделать для нормализации государственной жизни — и прекрасно это понимал, не зря с самого начала царствования ему сопутствует чувство обреченности. Не мог просто потому, что… не мог, и все! В экономике: бесполезно поднимать деревню — надо сначала проводить аграрную реформу, укрупняя хозяйства и силой сгоняя лишних крестьян с земли. Нельзя проводить аграрную реформу, потому что тут же полыхнет. Нельзя сгонять крестьян с земли, потому что город не готов их принять. Бесполезно поднимать промышленность, пока деревня в таком состоянии — надо проводить аграрную реформу… далее по тексту. В политике: бесполезно поддерживать «патриотов» — за ними никто не стоит. Бесполезно договариваться с «демократической» общественностью — то, чего она хочет, мгновенно разрушит государство. Бесполезно воздействовать на прессу, ибо пресса живет с тиражей, и спросом пользуются исключительно одни гадости. Вообще бесполезно предпринимать любые политические шаги в той сгнившей каше, которую представляла собой верхушка Российской империи — для начала надо полностью вычистить гниль, выскоблить до здоровых тканей, но пришлось бы снять всю верхушку, начиная с царской фамилии, а это невозможно. Бесполезно… Бесполезно… Бесполезно…
Что бы ни сделала государственная власть, какие бы шаги ни предприняла, страна была обречена. Подмораживать тоже нельзя до бесконечности. Рано или поздно в России должен был появиться правитель, который даст неизбежному совершиться.
Чтобы понять Николая II, надо знать кое-что, по нынешним временам малопонятное. В первую очередь, православное понимание жизненного креста. Николай не хотел быть царем и с самого начала воспринимал это занятие как крест — в прямом, кстати, смысле, ибо при случае напоминал, что родился в день Иова Многострадального. Но крест полагается нести, пока Божья воля или, на светском языке, непреодолимые обстоятельства, не избавят от него человека. У Николая были свои определенные взгляды на царское служение, проистекавшие отнюдь не из политических теорий, и он делал то, что считал нужным в соответствии со своими взглядами. Стоит ли удивляться, что сплошь безбожная российская верхушка его не понимала тогда и не понимает теперь?
