…Все искали, на кого бы свалить вину. Обвиняли поголовно евреев в шпионаже. Громили людей с немецкими фамилиями… Штабы и Дума обвинячи двор в германофильстве. Все вместе завидовали союзникам и ненавидели их. Французское командование щадило свои армии, подставляя русских солдат. Англия раскачивачась медленно. В гостиных Петрограда и штабах фронта мило шутили: „Англия поклялась держаться до последней капли крови… русского солдата“. Эти шуточки ползли вниз и доползали до фронта. „Всё для войны!“ — говорили министры, депутаты, генералы, журналисты. „Да, — начинал размышлять в окопе солдат, — они всё готовы воевать до последней капли… моей крови“.
Русская армия потеряла за всю войну убитыми более, чем какая-либо армия, участвовавшая в бойне народов, именно около 2 1/2 миллиона душ, или 40 % потерь всех армий Антанты. В первые месяцы солдаты гибли под снарядами, не рассуждая или рассуждая мало. Но у них накоплялся со дня на день опыт, горький опыт низов, которыми не умеют командовать. Они измеряли масштаб генеральской путаницы бесцельными передвижениями на отстающих подошвах и числом несъеденных обедов. От кровавой мешанины людей и вещей исходило обобщающее слово: бессмыслица, которое на солдатском языке заменялось другим, более сочным словом.
Быстрее всего разлагалась крестьянская пехота. Артиллерия, с высоким процентом промышленных рабочих, отличается вообще несравненно большей восприимчивостью к революционным идеям: это ярко сказалось в 1905 году. Если в 1917-м артиллерия, наоборот, обнаружила больший консерватизм, чем пехота, то причина в том, что через пехотные части, как через решето, проходили все новые и все менее обработанные человеческие массы; артиллерия же, несшая неизмеримо меньше потерь, сохраняла старые кадры. То же наблюдалось и в других специальных войсках. Но в конце концов сдавала и артиллерия.
Во время отступления из Галиции издан был секретный приказ верховного главнокомандующего: пороть солдат розгами за дезертирство и другие преступления. Солдат Пирейко рассказывает: „Стали пороть солдат розгами за самый мельчайший проступок, например за самовольную отлучку из части на несколько часов, а иногда просто пороли для того, чтобы розгами поднять воинский дух“. Уже 17 сентября 1915 года Куропаткин записывал, ссылаясь на Гучкова: „Нижние чины начали войну с подъёмом. Теперь утомлены и от постоянного отступления потеряли веру в победу“. В это же приблизительно время министр внутренних дел отзывался о находящихся в Москве 30 000 выздоравливающих солдат: „Это буйная вольница, не признающая дисциплины, скандалящая, вступающая в стычки с городовыми (недавно один был убит солдатами), отбивающая арестованных и т. д. Несомненно, что в случае беспорядков вся эта орда встанет на сторону толпы“. Тот же солдат Пирейко пишет: „Все поголовно интересовались только миром… Кто победит и какой будет мир — это меньше всего интересовало армию: ей нужен был мир во что бы то ни стало, ибо она устала от войны“».
Можно себе представить, какое настроение было у солдата, попавшего в эту кашу — бессмысленные перемещения, бездарное командование, жестокий недостаток оружия и снарядов, плохая кормежка, холод, грязь, вши… И все это неизвестно зачем, и конца-краю этому не видно. Русское правительство торговало пушечным мясом, получая за него даже не деньги, а всего лишь право брать новые займы, которые еще надо отдавать. Это называлось «союзнический долг». На фронте росло глухое недовольство. Вдобавок ко всему, в чью-то умную голову пришла идея отправлять на фронт разного рода «неблагонадежный элемент» — радикально настроенных студентов, забастовщиков. Это было все равно, что подкинуть огоньку в ворох соломы.
«…Первоначально разрозненные революционные элементы тонули в армии почти бесследно, — пишет Троцкий. — Но по мере роста общего недовольства они всплывали. Отправка на фронт, в виде кары, рабочих-забастовщиков пополняла ряды агитаторов, а отступления создавали для них благоприятную аудиторию. „Армия в тылу и в особенности на фронте, — доносит охранка, — полна элементами, из которых одни способны стать активной силой восстания, а другие могут лишь отказаться от усмирительных действий“. Петроградское губернское жандармское управление доносит в октябре 1916 года, на основании доклада уполномоченного Земского союза, что настроение в армии тревожное, отношения между офицерами и солдатами крайне натянутые, имеют место даже кровавые столкновения, повсюду тысячами встречаются дезертиры. „Всякий, побывавший вблизи армии, должен вынести полное и убежденное впечатление о безусловном моральном разложении войск“»[129]
Так было, и было именно так! В материалах о Великой Отечественной войне тоже есть подобные свидетельства, но несравненно больше в них примеров высокой доблести. Рассказы о подвигах на «империалистической» войне как-то неубедительны, словно бы их писали те же дамы-авторессы, что и назидательные рассказы «для народа». А в реальных мемуарах есть свидетельства доблести, но не во имя чего-то, а просто так, бездумно: знай, мол, наших!
«Настроения тыла отвечали настроениям фронта, — продолжает Троцкий. — На конференции кадетской партии в октябре 1916года большинство делегатов отмечало апатию и неверие в победоносный исход войны — „во всех слоях населения, в особенности же в деревне и в среде городской бедноты“. 30 октября 1916 года директор департамента полиции писал в сводке донесений о „наблюдаемом повсеместно и во всех слоях населения как бы утомлении войной и жажде скорейшего мира, безразлично, на каких бы условиях таковой ни был заключен“».
* * *
Но были в России силы, жившие по поговорке: «Кому война, а кому мать родна». Война оживила российскую промышленность, вызвав некое подобие чахоточного румянца — здоровья нет, зато цвет яркий. Начиная с 1910 года казенные заводы регулярно проваливали военные программы, и Россия вступила в Первую мировую войну абсолютно к ней неподготовленной. Мобилизационного запаса снарядов хватило на четыре месяца, а потом русские солдаты с тоскливым ужасом слушали немецкую канонаду, на которую им нечем было ответить. Мобзапас винтовок был около 5 млн. штук, при том, что число мобилизованных первой очереди насчитывало 7 млн. человек. Уже к ноябрю 1914 года дефицит винтовок достигал 870 тысяч, а промышленность могла дать не более 60 тысяч штук ежемесячно. Люди были, но не было оружия — как раз то самое, что и планировал для СССР Гитлер.
«Выручили» — если можно так сказать — частные военные заводы. Они-то снаряды давали, но… в три — пять раз дороже, чем казённые. Созданное весной 1915 года Особое совещание по обороне распределяло заказы с щедростью необыкновенной — надо полагать, что и «откаты» там были экстраординарные. Московское текстильное товарищество Рябушинского официально имело 75 % чистой прибыли (а сколько неофициально?). Но это еще скромненько, а у тверской мануфактуры было уже 111 %, меднопрокатный завод Кольчугина принес за 1915–1916 годы свыше 12 миллионов прибыли при основном капитале в 10 миллионов. Капиталисты наживались на войне с редкостным бесстыдством, и вот что мне на самом деле радостно читать — так это о национализации военных заводов. Да и вообще о национализации промышленности читать приятно — уж очень неприглядно выглядят «отцы-благодетели». А начиная с 1914 года они не только несут в народ свое самобытное понимание христианства, но и в открытую наживаются на войне, грабя собственную страну. И ведь никуда не денешься: против альянса госчиновников и промышленников не попрешь, что и попытался с привычной обреченностью объяснить Николай Второй начальнику Главного артиллерийского управления генералу Маниковскому в знаменитом диалоге.
«Николай II: На вас жалуются, что вы стесняете самодеятельность общества при снабжении армии.
Маниковский: Ваше Величество, они и без того наживаются на поставке на 300 %, а бывали случаи, что получали даже более 1000 % барыша.
Николай II: Ну и пусть наживают, лишь бы не воровали.
Маниковский: Ваше Величество, но это хуже воровства, это открытый грабёж.
Николай II: Все-таки не нужно раздражать общественное мнение».
Преодолевая понятное возмущение, задумаемся о трактовках данного диалога. Его ведь можно интерпретировать по-разному. Например, так: генерал Маниковский царю был нужен. А если бы он продолжал эту линию, его бы в считанные месяцы похоронили или, скажем, сляпали обвинение и отдали под суд. Практика 1990-х годов, которая еще у всех нас на памяти, показывает, как решаются проблемы там, где кто-то мешает кому-то наваривать бабки. А деньги в оборонном бизнесе крутились умопомрачительные.
