Абстрактно-логический спор о том, какая тут «система», сколько в этой системе «плоти», то есть: где кончается «система» и начинается «плоть», – такой спор может длиться бесконечно. А нужно здесь простое, прямое чувство живой реальности, которому должен дать ход в своей душе великий писатель.
Он так и поступает: когда доходит до дела, – откладывает в сторону вопрос о том, что из чего «вытекает», и просто заслоняет от ударов то, что ему дорого.
«Удары будто направлены все по Третьему Риму да по мессианизму, – и вдруг мы обнаруживаем, что лом долбит не дряхлые стены, а добивает в лоб и в глаз – давно опрокинутое, еле живое русское национальное самосознание».
Называйте его как хотите: национальное, интернациональное, многонациональное, – но это миллионы живых людей, связанные общей судьбой, ищущие смысла своих усилий, – и по какой бы «отметине» вы их ни лупили – по «имперской», «советской», «московской», «русской» или «российской», – вы бьете по живому.
Это вот чувство живого несломленного народного целого, которое сейчас испытывается на слом, – это главный нерв солженицынской публицистики. И до всяких конкретных рецептов и даже до всякого диагноза, – эта боль определяет у него все. Чувство кризиса, критической точки, мертвой точки, в которой находится народный организм. И – сберечь его во что бы то ни стало! Любой ценой сберечь живое народное целое.
Как его назвать? По какой отметине?
И чего это будет стоить. «Спасти Россию ценой России»? – как сказал другой русский прозаик, Г. Владимов? И ЧТО спасем? Будет ли это – Россия? И КАК спасать в такой смуте?
Уйти в земство, – говорит Солженицын. Нет, выйти на некий универсальный путь мировой цивилизации, – говорят «мондиалисты», «атлантисты» и прочие оппоненты Солженицына то ли справа, то ли слева. У меня нет ответа на этот вопрос. Я при ЛЮБОМ повороте обречен быть русским. КАК действовать, это можно решить только практикой, методом проб и ошибок, или, как говорили в советские времена, методом тыка. И теперешние теоретики всех направлений теориями – только укрепляют свой дух, и есть нужда его укреплять, потому что на самом-то деле тычемся.
Тычемся – в живое. И притом спорим, куда упираться и что переворачивать. Знай успевай каяться.
«И если мы теперь жаждем – а мы, проясняется, жаждем – перейти наконец в общество справедливое, честное, – то каким же иным путем, как не избавясь от груза нашего прошлого, и ТОЛЬКО путем раскаяния, ибо виновны все и замараны все?».
О раскаянии. Коллективное раскаяние – тот же армейский марш-бросок, хотя и по новым ориентирам. Замараны, разумеется, все и виновны тоже все. Кто ж Богу не грешен, царю не виноват? Если уж ВСЕ, то уж не ниже, как Богу. Или, на крайний случай, царю, как Его помазаннику. «Все» – это перед «небесами». Вот там и будут судить. И карать. Если же спуститься с небес на землю, то все хоть и виновны, и замараны, а – по-разному. И каяться лучше – не всем миром, не скопом, не стадом и не марш-броском по команде, – а лично. По интимному, глубоко-внутреннему импульсу.
Юридическое наказание, как и признание, – это другая реальность. Очень хитроумная. То есть, не найдешь концов: как она, эта юридическая ответственность, виновного и замаранного должна настичь. Я помню, когда пришли из лагерей первые реабилитированные, мы, тогдашние «шестидесятники», по младости тем террором не задетые, кинулись к страдальцам с сочувствием, а от них – громом поражающим – ярость реванша: «НЕ ТЕХ покарали! Надо было НЕ НАС, надо было – КОГО СЛЕДУЕТ!» Да ведь в семь слоев вбивая в лагерную мерзлоту бесконечных врагов, ИЗ СЕБЯ ЖЕ делаемых, – в семь слоев карали тех, кто за мгновенье до того – сам карал в полной уверенности, что наводит СПРАВЕДЛИВОСТЬ. Один грустный человек как бы «со стороны» обронил тогда фразу, которую я и вынес из тех яростных встреч «эпохи Двадцатого съезда партии»:
– Они все получили свое… но по другому кодексу.
Кодексов сколько угодно. Но что все получают свое – это я усвоил. По злобе и кара. Вот пусть о СВОЕЙ злобе каждый сам и задумается. Не уповая на коллективное раскаяние, которое нас «всех» – очистит.
Не очистит.
Как заметил Тейяр, чистая совесть – по определению невозможна.
И как написано у замечательной поэтессы Людмилы Титовой:
Что ж мы будем сегодня раскапывать,Утопая в кровавой росе,Кто какую закапывал заповедь,Если разом нарушены все?Нет концов – и расспрашивать нечего,Из могильных глубин – стон и гул.Молча два поколенья ответчиковСвой печальный несут караул.
Но возвращаюсь к мысли Солженицына.
Итак, мы жаждем, НАКОНЕЦ, перейти в общество справедливое и честное.
Интересно: когда, кто, где жаждал перейти – в нечестное и несправедливое? Да прямой вор, таща кусок срезанного со столба провода, и тот скажет, что он поступает по справедливости, потому что на столбе – «ничье», а у соседа есть, и вообще почему он – «вор»? ВОР возможен там, где есть СОБСТВЕННИК, у которого крадет вор, а если мы отменили собственность ради единства, то тем самым мы и понятие воровства отменили, что и скажет вам от чистого сердца и вполне по чистой совести всякий пойманный у нас на Руси.
Так не «справедливое, честное» мы теперь общество выбираем. А выбираем мы – путь спасения. Спастись хотим.
«…Избавясь от груза нашего прошлого».
А вот это уже – от паники. Все бросить – вдруг взлетим? Груз за борт – вдруг не разобьемся?
Наше «прошлое» это мы и есть. Это наша память, наше имя, наше самосознание. Как это бросишь? Что от тебя останется?
Стерпеть прошлое – да. Только стерпеть – потому что оно, прошлое, страшно. Но кто сказал, что будущее будет лучше? Не о том речь, чтобы в рай попасть, а о том, как неизбежный ад вынести.
Когда ад становится адом? Когда его так НАЗЫВАЮТ. Когда им – ЦЕЛЬ замещают.
«Главной целью коллективизации было – сломить душу и древнюю веру народа».
Нет, я думаю, что главной целью коллективизации было другое. Миллионную армию создать. Миллионную армию – накормить. То есть: из деревни вытащить все молодое, сильное – и под ружье. А оставшееся там – по тому самому остаточному принципу – старое да слабое – должно было кормить этих – из последнего. Всю махину кормить, изготовившуюся к мировой войне. Надрываясь за колхозные «палочки». Кто уклонялся – к стенке. Или в Сибирь. Станичника так станичника. Мужика так мужика. Из всей этой пестроты делали безжалостную армию. Скифский вариант, жуткий, кровавый, страшный. Так война ж была неизбежностью!
Почему?
К Господу-Богу вопрос. Я – не знаю. Да сам Бердяев не знал ответа. Писал: «Господь Бог с болью и любовью смотрит, как его любимые дети: немцы и русские – убивают друг друга».
Невыносимо! Но не подменяйте Руки Вседержителя руками его «любимых детей», которые хотели «сломить душу и древнюю веру народа».
Древняя вера – это что? Христианство? Или еще древнее: язычество? Так большевизм – это и есть апелляция к дохристианским диким инстинктам борьбы, отрицание христианского всепрощения.
Не «сломить душу» хотели большевики – укрепить душу хотели. До стальной твердости.
Правы они были или нет – этот вопрос не решить, пока не решен другой главный вопрос: должны ли были русские погибнуть как народ в двух мировых войнах Двадцатого века или должны были отбиться?
Что бесспорно – так это безмерная наша, смертная усталость от этой Истории.
«Мы – устали от этих всемирных, нам не нужных задач!..»
Эмоционально – абсолютно прав Солженицын. Но логически подобную формулу можно воспринять лишь при условии, что «мы» – это что-то отдельное, существующее до и независимо от «задач».
Переводя разговор в национальную плоскость: существует, стало быть, некоторый феномен, называемый «русские», и вот эти русские берут на себя некоторые «всемирные задачи», которые оказываются непосильными и, в конце концов, ненужными.
Все концепции «русификации», «имперского насилия» и «диктата центра» строятся на этом изначальном убеждении: русские ПРИШЛИ и сделали то-то и то-то. Империю, тоталитаризм, социализм, Третий Рим, Третий Интернационал и т. д.
После работ Ульянова и Гумилева… прошу учесть, что речь идет не о «том» Гумилеве, который был застрелен при «том» Ульянове, а о сыне расстрелянного, Льве Гумилеве, и о Николае Ульянове, историке, никакого отношения к Ульянову-Ленину не имеющем, кроме того, что он сбежал из основанного Лениным государства… Так вот: из работ этих историков видно, что никаких «чистых» русских, «прарусских», «изначально-русских» и «собственно русских» не было, а русские как народность и как нация сложились В РЕЗУЛЬТАТЕ тех «всемирных задач», которые в этом евразийском пространстве пали на южных и восточных славян, на угров и тюрок, – это если говорить об основных «племенах», а ведь обрусевало всякое племя, попадавшее в этот круговорот, и огромное количество пришельцев, кончая евреями, которые, по остроумному выражению современного публициста, отлакировали этот сплав.
