— Разве это так серьезно, доктор?
— Я ничего не могу определить положительного, надо подождать, — ответил он.
— Вы, наверное, испытали сильное нравственное потрясение?.. — спросил он Петра Иннокентьевича.
Тот только кивнул головой.
— У вас почему-то было, видимо, задержано дыхание, и вследствие этого сделался сильный прилив крови к голове.
Он заметил следы на шее старика.
— Это что такое?
Петр Иннокентьевич подробно рассказал ему событие минувшей ночи.
— Теперь мне все понятно… Он вас душил… Но это очень серьезно… Кто бы мог это быть? Он должен был знать расположение комнат… Вы уверены в своей прислуге?
— Как в самом себе…
Доктор недоверчиво покачал головой и, усевшись за письменный стол, стал писать рецепт, по которому надо было послать в К., пока же приказал делать холодные компрессы на голову, позволив больному, по его желанию, оставаться в кресле.
XXI
ПОСЛЕДНИЕ МИНУТЫ
Петр Иннокентьевич остался снова наедине со своими дочерьми, родной и приемной.
Марья Петровна подошла к отцу и снова стала на колени у его ног. Татьяна Петровна стояла у окна по другую сторону.
— Я не хотел огорчать нашего доброго доктора, — сказал Толстых, тяжело дыша, — но я чувствую, что доживаю последние минуты.
Обе женщины заплакали.
— Не плачьте, дети мои, ведь надо же когда-нибудь умереть… Вы обе мои дочери, да! Мои любимые дочери… Я чувствую, что смерть здесь, близко, но ваше присутствие отнимает у меня страх перед ней… Напротив, мне так легко, так хорошо… Только бы Иннокентий поскорей приехал с моим внуком… Но послушайте, мне надо исполнить еще один долг, я не смею умереть, не исполнив этого долга… Позови всех наших старых слуг, Таня… а придя назад, достань там, на письменном столе, бумагу и пиши, что я буду диктовать тебе.
Таня вышла исполнить приказание старика. Марья Петровна встала с колен.
— Я угадываю, отец, что ты хочешь делать…
— И ты согласна, что я должен это сделать?
— Да, отец, тебе будет легче, если ты снимешь незаслуженную вину с Егора Никифорова, но позволь мне уйти.
— Иди, дочь не должна слышать исповеди своего отца… Иди в комнату Иннокентия…
Марья Петровна вышла.
Вошла Таня и, сев за письменный стол, приготовилась писать.
Старые слуги дома, в числе пяти человек, вошли вслед за ней в кабинет Толстых. Среди них был и Егор Никифоров, которого Таня встретила в кухне и позвала к Петру Иннокентьевичу.
— Он умирает, он умирает… — в ужасе шепнула ему молодая девушка.
Толстых начал говорить хриплым, слабым голосом.
— Здравствуйте, друзья мои, я рад вас видеть… Часы мои сочтены…
— Господь с вами, Петр Иннокентьевич, зачем помирать, еще поживите на доброе здоровье… — заговорили они почти все разом.
— Выслушайте меня! — продолжал больной. — Мне дорога каждая минута… Я желал бы, чтобы весь мир присутствовал теперь здесь и слышал бы мою исповедь. Вас шестеро, и я прошу каждого из вас, чтобы вы рассказывали всем, что услышите от меня.
Егор Никифоров вздрогнул. Остальные все переглянулись. Татьяна Петровна сделала было движение, как бы желая помешать говорить старику, но сдержалась и осталась сидеть с пером в руке у письменного стола. Толстых продолжал:
— Вы все помните мою дочь…
— Да, да, Марью Петровну… еще бы!.. — воскликнули слуги.
— Я был относительно нее дурной, жестокий отец… За один ее поступок я выгнал ее из дому и проклял ее.
Слуги опустили головы.
— Теперь вы знаете, почему Марья Толстых так внезапно исчезла… Но это не все… Слушайте дальше, — продолжал старик. — Около двадцати пяти лет тому назад, летом, на проселочной дороге близ высокого дома был убит из ружья молодой человек… Пиши, Таня…
— Мы припоминаем это…
— Этот молодой человек пришел на свидание с моей дочерью Марией Толстых — он был ее любовником.
Все присутствующие были поражены и затаили дыхание.
— Полиция стала искать убийцу… Арестовали одного честного, доброго малого… Вы все знали его… Это был Егор Никифоров — муж Арины… Он был осужден в каторжные работы… Где он теперь находится, я не знаю… Быть может, уже умер… Но слушайте… Он был невинен…
Среди слушателей пронесся шепот удивления.
— Все улики были против него, но все же он легко мог оправдать себя одним словом, но он этого не сделал, он не произнес этого слова… Он позволил себя осудить, потому что знал настоящего преступника и хотел его спасти…
Он остановился перевел дух, а затем продолжал твердым голосом:
— Виновником же смерти молодого человека, виновником смерти Бориса Ильяшевича, его убийцей был я — Петр Толстых…
Наступило гробовое молчание.
— Написала, Таня? — спросил старик после некоторой паузы.
— Да! — сквозь слезы отвечала молодая девушка, растроганная всей этой сценою.
Он встал, с помощью слуг подошел к письменному столу и, сев на уступленное ему Татьяной Петровной место, твердым, ровным почерком подписал написанную молодой девушкой его исповедь.
Затем силы его вдруг оставили.
— На постель… — чуть слышно прошептал он.
Его довели до кровати. Он лег, и вдруг с ним сделались судороги. Лицо его почернело, глаза закатились.
Слуги один за другим удалились, оставив в кабинете одного Егора Никифорова.
Умирающий собрал, видимо, последние силы и приподнялся на кровати. Он весь дрожал.
— Я ничего не вижу, не вижу! — закричал он не своим голосом. — А тут… в груди… лед… Я умираю, умираю… Иннокентий… И… нокентий… Они не едут… Борис… Я не могу собрать свои силы… Таня, Таня! Позови дочь мою… Марию…
Татьяна Петровна быстро выбежала из кабинета и через несколько минут возвратилась в сопровождении Марьи Петровны.
При виде своего отца в таком положении, она дико вскрикнула и, судорожно обвив его голову обеими руками, прижала к своей груди.
— Мария… ты… прощаешь… меня… И ты… также, Таня?.. Вы обе плачете, значит — да!.. Любите друг друга, не расставайтесь и будьте… счастливы… Я сделал много зла… но Господь видит мое раскаяние… Он, милосердный, простит меня… Я много выстрадал… Если бы мне только дождаться Иннокентия и Бориса… Если бы мне знать наверное, что Егор Никифоров жив…
— Если это облегчит ваши страдания, Петр Иннокентьевич, то я могу вам сказать, что он жив… — сказал Егор Никифоров.
Умирающий, упавший было в подушки, снова привстал.
— Кто это говорит?
— Старый ваш слуга, Петр Иннокентьевич…
— Это голос Егора…
— Он самый… Он здесь, перед вами… Он отбыл свой срок и вернулся на родину… Спасибо вам, большое спасибо за все то, что вы сделали для моей дочери… Я счастлив и давно уже забыл, что был на каторге…
Лицо умирающего просветлело.
— Егор… Егор… — бормотал он. — Я вижу тебя… О, я хотел бы еще жить… Дети, дети… смотрите, какой чудный свет… какое солнце… большое… яркое… все сплошь… одно солнце…
Он захрипел и вдруг вытянулся.
Егор Никифоров наклонился над ним и после некоторой паузы произнес:
— Представился… Царство ему небесное.
Обе женщины неудержимо зарыдали…
Весть о смерти Петра Иннокентьевича с быстротою молнии разлетелась по приискам и поселку, прикрашенная эпизодом ночного нападения неизвестных разбойников.
Все жалели бедного старика и его приемную дочь. О возвращении Марьи Петровны не знали даже в самом доме. В попыхах не обращали на нее внимания, да она и сама старалась не попадаться на глаза слугам.
Внутренно торжествовала одна прачка. Она считала свою судьбу обеспеченной:
«Так вот что хотел мой Семен у старика — его деньги… Значит, теперь все благополучно… Старику давно пора было умереть… Наследниками всего его богатства теперь являются Сеня и его отец, а я буду женой золотопромышленника… Вот будет веселая жизнь… Я — госпожа Толстых…»
Так мечтала она, ходя по двору, гордо подняв кверху свою тщательно напомаженную и причесанную голову.
Суждено ли сбыться ее мечтам — покажет будущее.
XXII
ВОЗВРАЩЕНИЕ ГЛАДКИХ
Было около восьми часов вечера, когда на двор высокого дома въехал тарантас и из него вышел Иннокентий Антипович Гладких.
Он ничего еще не знал о смерти Петра Иннокентьевича, но лицо его было печально — он не привез того, кого хотел.
По смущенным лицам слуг он догадался, что в доме что-то не ладно.
— Что случилось? — спросил он одного из слуг.
— Большое несчастье, Иннокентий Антипович… Петр Иннокентьевич.
— Заболел?..
— Хуже… умер…
Гладких вскрикнул, бросился в дом и в кабинет Толстых. Два женских испуганных голоса встретили его.
У тела покойного, лежавшего на кровати, он увидел Таню и какую-то неизвестную женщину.
