– Удачи? Арнольд, ты ли это? Я думал, тебе ясно, что таким людям удачи желать ни к чему, поскольку мы сами ее творим.
Он наконец вышел из машины и захлопнул дверцу. Фары «кадиллака» светились в темноте, как горящие глаза хищника. Арнольд Паккала поднял руку и мысленно проговорил: Я жду вас, мистер О'Коннор.
Киран кивнул. Постоял на пронизывающем ветру до тех пор, пока лимузин не скрылся за углом. Да, мы сами творим свою удачу, свою реальность, а когда приходит время платить по счетам – деньги на бочку. Адам, Джейс и Арнольд пока не совсем это понимают, но со временем поймут, так же, как другие, которых он еще найдет и привяжет к себе.
В фойе театра вспыхнули яркие огни. Публика повалила из лож и партера на парадную лестницу. Кессиди и Грондин жмурились от света.
(Огненный цветок.)
Приступайте, сказал им Киран.
Предводители кланов Монтедоро и Фальконе решили провести последний антракт в ложе, не смешиваясь с великосветской толкучкой. Троих телохранителей отпустили покурить, а Джо Порксу велели принести в ложу бутылку шампанского. Майк Лопрести, чьи музыкальные вкусы распространялись скорее на певичек кабаре, нежели на оперных примадонн, развеивал скуку, исследуя в бинокль декольте сидящих в партере элегантных дам.
Главари высказали свое одобрение ансамблю, завершившему третий акт. «Фаворитка», согласно заключили они, вещь трудная для постановки, потому, наверное, «Метрополитен» не решалась обратиться к ней со времен дебюта Карузо в 1905 году, однако в опере есть несколько головокружительных тем, а Паваротти нынче в голосе. Виченцу Фальконе, как истинный консерватор, посетовал, что партию героини исполняет чернокожая сопрано.
Монтедоро пожал плечами.
– По крайней мере, не толстуха. А какое легато! Что с того, что черномазая? Оперу слушать надо, а не смотреть.
– Да нет, Гуидо, если б она пела Кармен или Аиду, тогда нет вопросов, но тут… всему же есть пределы, ей-богу! Вот я, когда сидел, видал по телевизору, как Прайс пела Тоску – ну, ни на что не похоже! Скоро какой-нибудь япошка станет петь Риголетто… И все Бинг Краут! Угрохал миллиарды на эту конюшню, а толку? Канделябры, канделябры, никакого интима, все на виду, как в аквариуме, а певцы горло дерут, чтоб их слышно было. Разве сравнишь со старой Мет?
– Ничто не стоит на месте, Виче. Да и нам с тобой хватит небо коптить.
– Типун тебе на язык! В шестьдесят семь нашел о чем думать! – Фальконе понизил голос и перешел на сицилийский диалект. – К тому же тебя никто за яйца не тянет, никто не хочет вопреки Богу, Мадонне и биллю о правах упрятать за решетку до конца твоих дней. Знаешь, чего он ко мне приценился, этот сучий потрох Пикколомини? В сенаторы метит, а я обеспечь ему билет до Вашингтона первым классом! Прослушивание разговоров, наемные свидетели, сфабрикованные улики – все идет в ход. Так что береги задницу, дружище Гуидо.
– У меня тылы защищены, – ответил по-английски Монтедоро.
Во время антракта зал благодаря блестящей акустике наполнился таким гулом, что разговор двух мафиози не слышали даже Лопрести и оставшийся в ложе телохранитель. И тем не менее человек, которого нью-йоркские газеты величали Боссом Всех Боссов склонился к самому уху старого приятеля и говорил еле внятным шепотом:
– Правительство давно копает под «Коза ностру», говнюк Роберт Кеннеди объявил нам войну, однако ж меня им так просто не зацепить. В боргата note 40 все законно, Виче. Ну или почти все. Мои сыновья Паскуале и Паоло ходят в костюмах и жилетках, как на Уолл-стрит, и никакой Пикколомини к ним не придерется. Да и зачем, когда у него под носом промышляет самый крупный на Восточном побережье торговец героином?
– А чем торговать прикажешь? – буркнул Фальконе. – Пиццей, что ли?
– Почему бы и нет? Вопрос не в том, как заработать большие деньги, а в том, как их отмыть. Или, к примеру, ты гребешь лопатой, а подручных своих на голодном пайке держишь. Так они первые тебя и заложат. И у Сортино, и у Калькаре, говорят, проблем по горло. А все почему? Жадность обуяла. К твоему сведению, Виче, громадные барыши от сбыта наркотиков неудобны в обращении. Пора переходить на новую финансовую политику.
– Какая такая политика? Может, отдать денежки тебе на сохранение?
– Да не ерепенься ты, я дело говорю. Что, если возродить Концессию? Пять кланов снова будут работать сообща, вместо того чтоб глотки друг другу грызть. Это была хорошая идея, только преждевременная. А теперь, с таким притоком грязных денег, у нас нет другого выхода, как объединиться и вложить их во что-нибудь, иначе все профукаем на одни только банковские проценты.
– Пошел в задницу! – огрызнулся Фальконе. – Слышу я, с чьего голоса поешь. Этот чикагский сучонок, что служит у Камастры, кому хошь мозги задурит.
Во взгляде Монтедоро мелькнула тревога.
– Эл Камастра звонил мне вчера. Как по-твоему, откуда он мог узнать про нашу с тобой встречу? И вообще… не понравилось мне, как он со мной говорил.
В ложу вошел Джо Порке. В руках он держал поднос с пятью фужерами на высокой ножке, а под мышкой бутылку шампанского. Кивнув по отдельности обоим мафиози, он что-то шепнул Лопрести. Тот стремглав кинулся к двери, а Поркаро с легким хлопком откупорил бутылку и разлил шампанское.
Фальконе насторожился. Туго накрахмаленный воротничок манишки внезапно сдавил шею, и у Виченцу перехватило дыхание. Он засунул палец за ворот и откашлялся.
– От Камастры только и жди какой-нибудь подлянки. А от его хитрожопого ирландца – и того пуще. Как думаешь, что они теперь удумали?
Монтедоро не успел ответить, поскольку дверь в ложу снова отворилась, и на пороге вырос Лопрести. Лицо у него вытянулось и посерело. За ним вошли трое в вечерних костюмах, и дверь захлопнулась. Оставшийся в ложе телохранитель схватился было за пистолет, но вдруг весь передернулся, рухнул на пол и застыл неподвижно.
– Господи Иисусе! – вскрикнул Джо Порке; пальцы его инстинктивно сжались на горлышке бутылки.
– Остынь, Поркаро, – донесся голос из-за спины Лопрести. – Возьми у него пушку, Майк.
Главари пооткрывали рты. Лопрести подошел к скованному внезапным параличом шурину, сунул руку ему под мышку и вытащил кольт тридцать восьмого калибра. Джо стоял, как манекен в витрине, – с полным бокалом шампанского в одной руке и бутылкой в другой. Угреватое лицо заливал пот.
Фальконе поднялся на ноги.
– Какого черта, Майк?..
Губы Лопрести шевелились, но челюсти будто судорогой свело. В глазах дрожали слезы ярости. Он отдал оружие одному из стоящих сзади, потом, словно обессилев, опустился на стул.
Самый низкорослый из незваных гостей выступил из тьмы. С виду лет тридцать пять, темные волосы на лбу растут клинышком (примета раннего вдовства); такого жесткого выражения лица старые мафиози не помнили за всю свою далеко не безмятежную жизнь. Монтедоро остался сидеть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
