Воины укрылись в густой чаще, чтобы выставленные нойоном дозоры не смогли догадаться об их близком присутствии. Люди в последний раз перед битвой проверяли оружие, подтягивали подпруги у лошадей.
Салимгирей пробрался на опушку бора разведать подходы к монгольскому лагерю.
Бывший сотник, он сразу понял, что битва будет нелегкой – под началом Тудай-Менгу было не менее десяти тысяч воинов. Целый тумен закаленных, опытных всадников противостоял его тысяче, в которой были вчерашние рабы, совсем недавно еще не державшие в своей руке саблю.
Что из того, что на лагерь нойона можно напасть неожиданно? Ярость и ненависть плохо вооруженных не может все равно одолеть такую силу. Монголов не разбить, пока они вместе.
Но что же все-таки задумал Тудай-Менгу? Почему он ведет себя так странно и, вместо того чтобы искать отряд, готовится к какому-то далекому переходу в сторону орусутских земель?
Эта мысль не давала Салимгирею покоя. Он видел, что тумен выступил без обычных для похода повозок, без каравана, нагруженного разборными юртами, а каждый воин имел по две запасных лошади. Такое в монгольском войске бывало только тогда, когда необходимо было двигаться быстро и… далеко.
Салимгирей вдруг услышал за спиной тихий шорох и, вздрогнув, обернулся. Низко пригнувшись, прячась в густом кустарнике, к нему пробиралась Кундуз.
– Что случилось? – встревоженно спросил он.
– Из Сарай-Берке прискакал наш человек. Он говорит, что хан изменил свой замысел. По просьбе орусутов Тудай-Менгу идет в Новгород, чтобы помочь им победить врага, который собирается напасть на их земли.
Салимгирей облегченно вздохнул.
– Смотри, – сказал он, указывая на монгольский лагерь. – Нам не справиться с ними, даже если мы нападем неожиданно. Их слишком много…
Кундуз, сощурившись, смотрела на низкий песчаный берег озера, где дымились сотни костров и сновали люди.
– Жалко, – сказала она. – Если бы они разбились хотя бы на два лагеря. Я привязала бы Тудай-Менгу к хвосту его коня… – Глаза Кундуз мстительно блеснули. – Сколько принес он горя людям… Теперь придется ждать другого случая…
Они долго молчали. Солнце садилось за зубчатую стену леса, и длинные тени упали от бронзовых сосен на землю. В бору сделалось тихо и пасмурно. От монгольских костров поднимался синий дым, и ветер гнал его над озером седыми космами в сторону орусутских княжеств.
– Я знаю, что надо делать, – вдруг сказала Кундуз. – Пусть нам не повезло здесь, но мы живы и должны действовать. – Она положила руку на плечо Салимгирея. – Пойдем отсюда, и я расскажу то, что придумала…
* * *
На рассвете войско Тудай-Менгу, никем не потревоженное, выступило в поход. Движение его было стремительным, как полет стрелы, выпущенный из тугого лука. Меняя коней, останавливаясь лишь для короткого сна и чтобы животные могли подкормиться, днем и ночью шли монголы к северным орусутским землям.
Совсем другим был занят Салимгирей. Той же ночью его отряд вернулся на прежнюю свою стоянку, и Кундуз рассказала о том, что задумала. Замысел был прост и надежен, и Салимгирей, одобрив его, приступил к исполнению.
Через несколько дней он послал к Берке своего воина, велев сказать хану: «У нас большое войско. Если ты не освободишь всех рабов, то мы пойдем на тебя и разрушим твой город».
Момент для таких дерзких требований был выбран удачно.
В то время, когда Ногай был лашкаркаши Золотой Орды, близ главной ставки всегда находилось тридцатитысячное войско. И Берке, зная коварный и решительный нрав нойона, постоянно опасался, как бы однажды тот не задумал отнять у него трон. Поэтому после возвращения Ногая из похода на Кулагу он освободил его от должности лашкаркаши, дал ему новый большой улус в западных землях Орды и отправил его туда.
Говоря, что время наступило мирное, Берке не назначил нового предводителя и повелел не держать близ ставки постоянного войска. Отныне город охраняло войско, состоящее из воинов, присылаемых поочередно улусами всего на три месяца. Оно не превышало одного тумена.
Сейчас, когда орусутам потребовалась помощь, этот-то тумен и увел Тудай-Менгу.
Берке уже послал своего гонца к нойону Ток-Буги с приказом срочно привести для охраны ставки новое войско, но его пока не было, и в Сарай-Берке, кроме личных нукеров, не оставалось воинов. Этим и решил воспользоваться по совету Кундуз Салимгирей.
Узнав о требовании Салимгирея, заволновались рабы. И хан Берке, помня прежнее их выступление, кипя от ярости, вынужден был согласиться и отпустить рабов.
Отряд пополнился новыми воинами. Салимгирей повел своих людей вверх по Итилю, и скоро след его затерялся в просторах кипчакской степи.
А потом пришла серая, холодная осень с пронзительными колючими ветрами. Однажды выпал снег и больше уже не таял. Отряд Салимгирея встретился с другим таким же отрядом, который возглавлял вольный батыр Жаган. Зимовать решили в среднем течении Итиля, где были хорошие пастбища для лошадей и можно было дождаться весны, кормясь охотой.
В начале зимы Салимгирей и Акжамал стали мужем и женой…
* * *
Укрытая белым саваном, насквозь продуваемая ветрами, лежала в великой дреме кипчакская степь.
А в это время в теплом, не знающем долгой зимы Мавераннахре креп, набирал силы Барак-хан.
Ремесленники Ходжента, Бухары, Самарканда готовили для его войска оружие. Напуганные усилением Золотой Орды, боясь новых набегов диких кочевников, люди делали все, чтобы Барак смог вооружить новые тумены. Свой правитель казался милосерднее чужого.
Барак, испытывая крепость войска, посылал свои отряды в сторону Отрара, но вступить в большое сражение с туменами Кайду не решался.
Для этого у него были все основания. В среднем течении Сейхуна, затаившись, словно большой дракон, стояла пятидесятитысячная конница Золотой Орды под предводительством Менгу-Темира.
Больше чем Кайду боялся Барак этого войска, потому что не знал, что задумали в Золотой Орде.
Все переменчиво под луной, и осторожность еще никому не мешала.
Неожиданно от Кайду явились послы во главе с нойоном Кипчаком, рожденным от Кудана, сына Угедэя. Они сказали:
– Мы все потомки Чингиз-хана, и недостойно нам грызться меж собой. Кипчакских степей и просторов Мавераннахра хватит всем. Не будем же рвать эти земли на куски.
Барак, скрывая охватившую его радость, согласился. Было решено не нападать друг на друга, а на будущий год собрать курултай всех потомков Чингиз-хана и решить споры миром.
Берке узнал об этом сговоре в середине зимы. Союз потомков Джагатая и Угедэя не обещал Золотой Орде ничего хорошего.
Собрав во дворце нойонов, разгневанный хан говорил:
– Чем занят Менгу-Темир? Для чего я дал ему пять туменов? Он должен был натравить друг на друга волчат Угедэя и Джагатая и, ослабив их, одним ударом покорить Мавераннахр. Он же, презренный трус, подобно кошке дремлет в тепле!
Берке решил срочно отправить в ставку Менгу-Темира отряд, который бы напомнил нойону, для чего он послан на берега Сейхуна, и передал ему гневные слова хана Золотой Орды.
Зима в том году была необычная. Почти не прекращались свирепые бураны, когда земля сливалась с небом и даже привычные монгольские кони не могли идти против ветра, а падали под его напором на колени.
И весна пришла, ранняя, дружная. Солнце за несколько дней расплавило горы снега, наметенные ветрами в Дешт-и-Кипчак со всего света. Земля, затопленная вешними водами, превратилась в море. Разлились, вышли из берегов степные реки Яик, Иргиз, Тургай.
Когда же воды скатились с крутых боков земли и реки почти вернулись в свои ложа, вдруг зарядили обложные дожди и все вокруг превратилось в сплошное болото, в котором тонули лошади.
С трудом добрались посланцы Берке до ставки Менгу-Темира. Велико было их разочарование, когда они узнали, что союз между потомками Джагатая и Угедэя окреп и в скором времени расстроить его не удастся. Неведомо им было, что Менгу-Темир не по оплошности сидел все это время в своей ставке спокойно и не предпринимал никаких действий. На это у нойона были свои причины, и цели он выбрал далекие.
* * *
Раздосадованный бездействием Менгу-Темира, хан Берке всю зиму провел в бейспокойстве.
Он с трудом дождался времени, когда подсохла земля и берега Итиля сделались нежно-зелеными от первых шелковистых травинок. С каждым днем все больше расцветала напоенная живой водой весны степь. Небо над нею было высоким и бездонным. На озерах и речных протоках становилось темно от бесчисленных стай птиц, а в тальниковых зарослях по берегам Итиля в молодой листве страстно пели потерявшие разум от любви соловьи.
