Смыл с прибрежных песков кровь, унес тела погибших великий Итиль, и на душе Берке, словно придавленной серым рассветом, сделалось тяжело. Если бы можно было устроить так, чтобы всегда пылал огонь, горел весь мир и кричали люди! Но не дано это даже великому хану – властелину великой Золотой Орды.
Оставшиеся с Салимгиреем воины, чтобы не задохнуться от едкого дыма, завязали лица мокрыми платками и, ведя коней в поводу, стали пробираться по узкой кромке берега, стремясь выйти из леса в открытую степь. Черная тень обрыва и облака густого дыма надежно укрывали беглецов. И когда они наконец решили, что опасность миновала, и по каменистой осыпи вскарабкались на обрыв. Салимгирей вздрогнул от неожиданности – прямо перед собой на расстоянии полета стрелы у края леса он увидел небольшой отряд всадников. В предрассветных сумерках Салимгирей легко узнал среди них Берке-хана. Не более десятка нукеров из личной охраны было с ним.
Решение пришло сразу. Сама судьба свела его с кровавым ханом, и упустить такую добычу, было нельзя. Салимгирей знал: нукеры, охраняющие хана, искусные воины, но перевес в людях был на его стороне.
– На коней! – крикнул он. – Отомстим за смерть наших товарищей!
Земля вздрогнула от гула копыт, и хриплые вопли нападающих слились в один яростный вой.
Салимгирей ожидал сопротивления, но хан Берке, что-то крикнув своей охране, хлестнул камчою коня и, припав к гриве, помчался в степь. Откуда было знать преследователям, что хан решил не рисковать, а заманить их туда, где после битвы в Черном лесу был назначен сбор монгольского войска.
Лошади воинов Салимгирея не были так утомлены, как лошади золотоордынцев, совершивших накануне долгий ночной переход, и потому они легко догоняли ханских нукеров и ударами тяжелых дубинок вышибали их из седел. Только конь Берке, знаменитый на всю кипчакскую степь Актангер, стремительно уносил своего хозяина от опасности. Упорно преследовали хана Салимгирей и башкирский батыр Галимзян. У батыра был удивительный конь – таких в народе зовут ушкур. В короткой скачке он мог догнать даже птицу, но долгий путь ему был не под силу. И потому, заставив своего коня совершить все, на что он способен, Галимзян почти сумел догнать Берке. Бросив повод, он выхватил из садака лук.
– Не стреляй! – закричал Салимгирей. – Надо попробовать взять его живым.
Башкир замешкался, и время было упущено, а конь его бежал все тише и тише. Вскоре Салимгирей обогнал батыра. Теперь только он продолжал погоню. Желание взять хана во что бы то ни стало живым придавало силы, и казалось, конь, прекрасный туркменский аргамак, чувствовал нетерпение и азарт хозяина. Почти не касаясь земли, он летел по степи.
Медленно, но неуклонно сокращалось расстояние между беглецом и преследователем. Ветер погони вышибал из глаз слезы. Салимгирей привстал на стременах, чтобы набросить на шею хану петлю волосяного аркана, но в это время Берке обернулся и, изогнувшись в седле, словно молодой воин, выстрелил из лука. Каленая стрела, пробивающая даже кольчугу, глубоко вошла Салимгирею в грудь, отбросила его тело назад. Он запрокинул голову, ловя перекошенным от боли ртом холодный ветер, и последнее, что увидели его широко открытые глаза, была алая полоска утренней зари, прочертившая небо там, откуда должно было взойти солнце.
* * *
И сидя на торжественном тое, устроенном по случаю победы, Берке продолжал думать о бренности жизни.
У него было все: и слава, и золото, и власть над людьми, но хан в это утро особенно остро почувствовал, что все это обманчиво и преходяще. То, чем он гордился, в чем видел смысл своего существования на земле, уходило, меркло, и душа, уставшая от прошедших через нее годов, становилась глуха к радостям и горестям мира. Оставалось жить по привычке, поступать по привычке и делать привычное.
Неужели все, что было с ним, бессмысленно, а мир пуст и безжалостен?
Внутреннее смятение, охватившее его в ночь расправы над непокорными рабами, больше не оставляло Берке. Шел год зайца (1255)…
Гонцы из Ирана приносили тревожные вести. Кулагу умер, но его наследники не хотели мириться со своими потерями на Кавказе. И тогда Берке, призвав к себе Ногая, вновь повелел ему двинуться с туменами в Муганскую степь, чтобы напомнить врагам о силе и величии Золотой Орды. Однако ильхан Абак не испугался и выслал навстречу большое войско.
Битва произошла на берегу Куры, и Небо в этот раз не было милостиво к Ногаю. Он потерпел сокрушительное поражение, был ранен в голову и ослеп на один глаз.
Остатки золотоордынского войска поспешно отступили в Ширван.
Известие о гибели туменов Ногая потрясло Берке. Во главе трехсоттысячного войска он двинулся на помощь своему нойону. Но и это не заставило ильхана Абака подумать о примирении. Им словно руководило провидение. Битвы на этот раз не произошло. В пути великий хан Золотой Орды умер от разрыва сердца.
Тело Берке воины привезли в ставку. Впервые монгольского хана хоронили не так, как было принято в степях Керулена и Онона на его далекой родине. Берке, покровитель мусульман и сам принявший веру пророка Мухаммеда, был похоронен к западу от города Сарая, на равнине. Над его могилой не прогоняли несметные косяки лошадей, а, согласно мусульманским законам, воздвигли мазар из черного камня и на такой же черной плите выбили золотом его имя и полагающуюся при погребении суру из Корана.
Временным правителем Золотой Орды сделался немощный и больной младший брат Берке – Беркенжар.
Великий траур был объявлен на всех землях, подвластных Орде.
Весной следующего года на курултай в Сарай-Берке съехались потомки Джучи. После долгих споров на белой кошме новым ханом Золотой Орды был поднят Менгу-Темир.
И на этот раз счастье обошло нойона Ногая. Внуки и правнуки великого Чингиз-хана, убоявшись его энергии, властности и крутого нрава, предпочли ради своего спокойствия более мягкого и сговорчивого Менгу-Темира.
Новые времена надвигались на Золотую Орду, и будущее ее окутывал мрак.
Хан Берке не повторил деяний Бату – он не подчинил Орде новые земли, но все годы своего правления умело охранял то, что досталось ему в наследство.
Истинный монгол, он во всем придерживался Великой Яссы Чингиз-хана, и никто из потомков Джучи не посмел при его жизни посягнуть на его золотой трон.
Как и его дед, Берке сам решал все тяжбы, возникающие между нойонами и эмирами. Никто не смел обойти его и добиваться своей цели через близких хану людей. Ищущего окольные пути ждала смерть.
Чингиз-хан завещал: «Предводителями туменов, тысяч и сотен могут быть только те, кто во всем подчиняется хану. В начале и конце года каждый из них обязан доложить о всех своих действиях. Те же, кто осмелится поступать самовольно, или предастся отдыху, или станет укрывать свои действия, спрятавшись, подобно камню в воде или стреле, выпущенной в густые камыши, должны исчезнуть. Такие предводители не могут стоять во главе войска».
И от этого его завета не отступил Берке-хан. И все подчинялись ему, и оттого войско Золотой Орды, как и во времена Бату, отличалось железной дисциплиной. Даже Ногай, своенравный и горячий, не признающий над собой ничьей власти, не смел перечить Берке.
Не отличаясь воинскими доблестями, Берке сумел умножить не только силу Золотой Орды, но и ее богатства. Он покровительствовал торговле, ремеслу и сделал так, что ни один человек, живущий на подвластных ему землях, не мог уклониться или спрятаться от податей.
Ушел из жизни коварный, хитрый и дальновидный Берке. И не было такого провидца, который бы осмелился предсказать будущее Золотой Орды и будущее ее нового хана…
* * *
Курултай, на котором Кайду и Барак пришли к согласию, состоялся в год свиньи (1269).
На берег Таласа, чтобы принять участие в этом торжественном событии, приехали не только потомки Джагатая и Угедэя, но и сын Джучи – Беркенжар, который должен был передать собравшимся чингизидам слова хана Золотой Орды – Менгу-Темира.
Семь дней длился праздничный той. На восьмой день, собравшись в юрте Кайду, потомки Чингиз-хана стали говорить о том, ради чего они сюда съехались.
И в этот раз, как и в прежние годы, когда между ними ненадолго устанавливался мир, вели речь чингизиды о том, что пора забыть ссоры и властвовать над покоренными землями вместе, любя и во всем помогая друг другу.
«Когда шестеро в ссоре, каждый потеряет то, что имеет. Когда они дружны – нет силы, способной сломить их», – сказал Кайду.
Все собравшиеся согласились с ним.
На этом курултае не поднимали хана на белой кошме, но решения его от этого не стали менее значительными. Никто, не воспротивился тому, чтобы отныне всей Сердней Азией управлял Кайду. Властителю Джагатаева улуса – было отдано две трети Мавераннахра. Третьей его частью, по общему согласию, должны были совместно управлять Менгу-Темир и Кайду.
