– Окажите любезность, найдите для меня пассаж, на который вы ссылались вчера вечером. Мне не терпится прочесть его.
Живо разгадав ее стратагему, Трехерн раскрыл томик с нарочитой небрежностью, выхватил записочку, что таилась между страниц, наугад указал пассаж, вернул книгу и вновь занялся журналом. Защищенный его обложкой, Морис развернул и прочел послание:
«Все понимаю, однако не беспокойтесь, вчера я написала только “Нужно увидеться наедине, скажите, где и когда”. Не бог весть сколько информации для соглядатая, которого я вычислю прежде, чем мы сядем ужинать. Следите за мной: первый, с кем я заговорю, когда мы соберемся здесь вечером, и будет похититель. Берегитесь его».
Трехерн бросил записку в камин вместе с бумагой, которой был обернут журнал, и отвлек мысли от вчерашнего происшествия. Пускай миссис Сноудон, если ей так хочется, поиграет в сыщика, а у него другие дела.
Был ясный, солнечный декабрьский день. Молодежь собралась на конную прогулку, генерал и майор нежились на террасе, а леди Трехерн вдруг сказала своему племяннику:
– Хочу проехаться в коляске, запряженной пони. Составишь мне компанию, Морис?
– С удовольствием, – отвечал молодой человек, отлично понимая, зачем его позвали.
Миледи была непривычно молчалива и мрачна, однако явно настраивалась на необходимый, пусть и тяжелый разговор. Морис заметил это и прервал неловкую паузу прямым вопросом по теме, которая волновала их обоих:
– Полагаю, вы хотите мне что-то сказать насчет Октавии; я угадал, тетушка?
– Да.
– В таком случае не утруждайте себя, я начну сам. Я докажу вам свою порядочность, открыв положение дел – настолько, насколько оно мне известно. Итак, я нежно люблю Октавию, но я не безумец, чтобы признаться ей в чувствах. Наш союз невозможен, я не питаю надежд. Верьте мне: я буду молчать, а если вам угодно, чтобы она вышла за Эннона, я и это приму без единой жалобы. Октавия ведет себя иначе. Очевидно, вы уже говорили с нею, и мой маленький друг, моя сиделка больше мне не принадлежит. Наверное, вы поступили мудро. Хотя, если это сделано из-за опасений на мой счет, ваши усилия напрасны – все свершилось, я влюблен и буду любить кузину до конца своих дней. Если же вы старались ради Октавии, я запечатаю свои уста и скорее уеду, нежели стану причиной ее страданий.
– А ты не лукавишь, Морис?
Леди Трехерн смотрела теперь с новым выражением, ее лицо смягчилось.
– Нет, не лукавлю, тетушка! – воскликнул Морис. – Можете испытать меня, если вам угодно. Я не дурной человек, и я хочу стать лучше. С тех пор, как со мной случилось несчастье, у меня было достаточно времени изучить многое – и себя самого в том числе. Да, я не идеален, но я лелею надежду сохранить свою душу честной и правдивой, пусть даже тело мое искалечено. И это не просто слова. Несмотря на искушение, я считаю, что смогу сдержаться, если вы не откажете мне в доверии.
– Милый мой мальчик, я тебе верю и благодарю тебя за откровенность. Я помню, что жизнью Джаспера обязана тебе, и даже не надеюсь когда-либо вполне выплатить этот долг. Не забывай об этом, когда я кажусь тебе холодной и недоброй. Не забывай и того, что я скажу тебе сейчас. Если бы не твое несчастье, я была бы рада выдать за тебя Октавию. Но…
– Погодите, тетушка, выслушайте меня, – перебил Трехерн. – Доктора недавно предупредили меня, что любое потрясение – неважно, страшное или, наоборот, радостное, любой шок от изумления или горя могут послужить толчком к исцелению – между тем как раньше меня убеждали, что на это понадобятся годы. Я пока ничего не говорил, ведь тут на все воля случая, но неужели мне совсем отказаться от Октавии, раз есть надежда?
– Тяжело тебя огорчать, однако, по-моему, шанс ничтожен, и неразумно делать на него ставку, когда речь идет о будущем. Вообрази, что я отдала тебе дочь, а надежды не оправдались. Вы оба будете несчастны! Нет, Морис, лучше прояви великодушие и не связывай Октавию. Пусть строит счастье с кем-нибудь другим. Эннон ее любит, ее сердце свободно… Если ты будешь молчать, она скоро проникнется к нему нежными чувствами. Бедный мой мальчик, как ни жестоки мои слова, а я должна была их произнести.
– Следует ли мне покинуть ваш дом, тетушка? – Голос Трехерна не дрогнул, даром что губы совершенно побелели.
– Нет, пока оставайся, главное, не мешай этой паре. Утаи свое чувство, если сумеешь. Однако, если для тебя отъезд предпочтительнее, можешь перебраться в город. Возьми с собой Бенсона, он о тебе позаботится. Сошлемся на твое здоровье. А я буду приезжать к тебе или писать часто-часто, чтобы ты не тосковал. Последнее слово за тобой, я в этой тяжелой ситуации хочу только проявить справедливость и доброту. Решай сам, Морис.
– Тогда я остаюсь. Свою любовь я сумею спрятать, не сомневаюсь. А если Октавия будет счастлива с Энноном, вид их обоих скоро перестанет мучить меня.
– Что ж, так тому и быть. Ты лишаешься своей компаньонки, но я заменю ее, чтобы, сколь возможно, развеивать твою печаль. Прости меня, Морис, имей сострадание к материнской тревоге. Из всех рожденных мною детей в живых остались только Джаспер и Октавия, да к тому же я овдовела.
Голос миледи дрогнул. Если какая-нибудь эгоистичная мысль либо план еще оставались в голове ее племянника, то эта мольба матери и вдовы изгнала их, затронув лучшую сторону его натуры. Сжав тетке руку, Трехерн с нежностью произнес:
– Дорогая тетушка, не сокрушайтесь так. Увечье исключило меня из жизни, однако моя душа ему не поддастся. Объединимся ради блага тех двоих, кого мы оба любим. Ибо у меня к вам разговор, касающийся Джаспера. Обещайте, что не станете выпытывать больше, чем я могу сообщить, не нарушив клятвы.
– О, благодарю! Речь пойдет, разумеется, об этой женщине, и ты скажешь все, что вправе сказать. Знай: уже при первой встрече, буквально сразу, я почувствовала к ней неприязнь, даром что она так хороша на вид и так мила в обращении.
– Мы с Джаспером познакомились с ней в Париже, незадолго до моего случая, – начал Морис. – Она тогда находилась при своем отце, который, видно, привык вести разгульную жизнь и даже в старости не отказался от прежних замашек; иными словами, он совсем не годился в опекуны красавице-дочери. Откуда-то она узнала про дядюшкино завещание, очаровала нас обоих, потом задумалась, кого предпочесть – Джаспера с титулом или меня с деньгами. Дядюшка тогда еще не изменил завещание, и я был уверен, что стану его наследником. И вот прежде, чем эта женщина успела сделать выбор между мной и Джаспером, некое событие (не спрашивайте, какое именно) вынудило нас покинуть Париж. На обратном пути мы потерпели кораблекрушение, которое стало причиной моей болезни, за этим последовали отказ в наследстве и беспомощность. Слухи дошли до Эдит Дьюберри в искаженном виде – она решила, что ни один из нас не получил ни денег, ни титула. Отец умер, оставив ее без гроша, и в момент отчаяния она вышла за генерала, чье богатство обеспечило ей роскошь и чье слабое здоровье скоро вернет ей свободу…
– И что тогда, Морис? – перебила миледи.
– Тогда она рассчитывает заполучить Джаспера, как мне кажется.
– Вот уж нет! Любой ценой мы должны воспрепятствовать этому. Я предпочла бы видеть сына мертвым, нежели женатым на такой женщине. Как вообще ее принимают в домах, подобных моему? И почему мне раньше не рассказали, кто она такая? – возмущенно воскликнула миледи.
– Я сообщил бы вам, тетушка, если бы знал. А Джаспера я уже упрекнул за легкомыслие. Но не переживайте напрасно, прошу вас. Имя миссис Сноудон не запятнано, ее всюду принимают как супругу храброго, прославленного в боях человека. Впрочем, при ее красоте, грации и такте она и без него смогла бы войти в любые двери. Здесь она погостит неделю, и я буду при ней. Это спасет от нее Джаспера, а заодно убедит Октавию в том, что мои чувства только родственные…
Морис замолк, чтобы подавить вздох.
– А за себя ты разве не опасаешься? Ведь она может лишить тебя покоя, Морис! Ты вовсе не обязан приносить в жертву мне и моим детям свои счастье и честь.
