– Бедняжка Аргус, – начала Октавия, меняя тему, – ты растерял свои нарядные перья, и все отвернулись от тебя, кроме малютки Юноны, которая не забывает старых друзей. Вот, возьми и раздели угощение с нею.
Трехерн улыбнулся и быстро произнес:
– Если на то пошло, я и есть Аргус, а ты была мне милой малюткой Юноной с тех пор, как я лишился перьев. Будь прежней и увидишь, какой я верный друг.
– Хорошо.
Вернулась знакомая улыбка, а глаза вновь открыто встретили взгляд Трехерна.
– Спасибо! Мы все выяснили, и слава богу. Я не прошу возврата к тому, что было, и на него не надеюсь. Такое невозможно. Известно ведь: стоит появиться воздыхателю – друга задвигают на задний план. Я согласен быть вторым там, где столь долго был первым. Не считай, Тави, что обижаешь меня невниманием, будь счастлива со своим возлюбленным, милая. А если когда-нибудь не придумаешь более приятного занятия, вспомни о старичке Морисе и приди к нему.
Октавия отвернулась, чтобы кузен не увидел, как сердитый румянец залил ее щечки и как блестят в глазах слезинки. Наконец она заговорила:
– Лучше бы Джаспер и мама оставили меня в покое. Терпеть не могу воздыхателей и не нуждаюсь в таковых. Если Фрэнк продолжит надоедать мне, честное слово, я уйду в монастырь!
Морис рассмеялся, повернул к себе ее личико и произнес убедительно:
– Нет, ты сначала его помучай – и матушке угодишь, и позабавишься. Дополнительного вреда Фрэнку не будет, он и так уже влюблен; а твое сердце свободно – вот и проверь, что можешь сотворить с этим молодым человеком. А у меня новый предмет изучения, я по тебе сильно не затоскую.
– Ты очень великодушен. Я постараюсь. Почему это миссис Сноудон не идет? У меня в два пополудни назначена встреча, если я не появлюсь, Фрэнк опять скроит трагическую мину. Он, видишь ли, учит меня играть в бильярд. Я и не думала, что это так увлекательно – а вот прямо загорелась.
– Что ж, недурное начало. Надеюсь, ты усвоишь двойной урок, а Эннону в обоих случаях достанется понятливая ученица.
– Ты сегодня очень бледен, Морис. Тебя мучает боль? – внезапно спросила Октавия, бросив прятать свое смятение под нарочитой беззаботностью тона.
– Ничего, приступ ненадолго. Миссис Сноудон ожидается с минуты на минуту – я видел ее в холле. Я сам покажу ей павлинов, если ты предпочтешь уйти. Подозреваю, что она не будет против такой перемены, ведь, в отличие от меня, ты ей не симпатизируешь.
– Именно так. А вы заранее договорились? Что ж, понимаю – и удаляюсь; роль мадемуазель De Trop[29] не по мне.
Внезапный огонь вспыхнул в глазах Октавии, неожиданное отвращение заставило ее поджать губки, а многозначительный взгляд переместился с кузена на дверной проем, ибо там уже стояла миссис Сноудон – готовая к выходу, ожидающая, пока горничная принесет теплые вещи.
– Ты намекаешь на записку, которую сама же и похитила? Что это на тебя нашло, Тави? – спокойно спросил Трехерн.
– Я следила за ее манипуляциями с вазой, подумала, что записка предназначена Джасперу, и взяла ее, – прямо отвечала Октавия.
– Почему же непременно Джасперу?
– А он сам рассказывал, как познакомился с миссис Сноудон, и уж так заливался насчет ее красоты, так заливался!
– У тебя хорошая память.
– Да – касательно тех, кого я люблю. Вчера я наблюдала, как она держалась с Джаспером. Я видела, что мой брат восхищен ею, а когда они вдвоем стояли у камина и смеялись, я поняла, что эта женщина вздумала заново обворожить Джаспера.
– Заново? Получается, один раз ей это уже удалось? – спросил Трехерн, жаждая выяснить, много ли Джаспер сообщил своей сестре.
– Сам он это отрицает. Он всегда утверждал, что миссис Сноудон предпочитала тебя, Морис.
– Тогда логично было бы решить, что и записка – для меня.
– Теперь я именно так и считаю, – резко ответила Октавия.
– Но ведь миссис Сноудон сказала тебе, что записка – для майора, и даже отослала ее адресату.
– Она меня обманула. Впрочем, чего от нее ждать? Я рада, что Джаспер в безопасности, а вам с нею желаю иметь приятный tête-à-tête[30].
С нехарактерной для себя чопорностью Октавия сделала книксен, оставила корзинку на террасе и направилась к одной двери, в то время как из другой выплыла миссис Сноудон.
– Ну вот я сам с этим и покончил, – вздохнул Трехерн. Взор его нехотя отвлекся от девичьей фигурки, чтобы остановиться на величественной женщине, которая приближалась стремительно и бесшумно, впрочем, сохраняя грациозность.
Блеск и великолепие всегда сопровождали миссис Сноудон. Она обожала роскошь и обладала красотой того типа, что делает уместными наряды и аксессуары, которые на женщине более скромной наружности смотрелись бы безвкусно и нелепо. В то утро миссис Сноудон надела настоящий восточный бурнус. Капюшон, расшитый алыми, голубыми и золотыми нитями, придавал ее изящному лицу налет яркой экзотичности, а черные локоны немало выигрывали от соседства массивных золотых кистей. Миссис Сноудон явно знала, как носить такие вещи, варварская пышность бурнуса очень ей шла. Прохладный воздух слегка коснулся ее щек, и они покрылись нежным румянцем, глаза, обыкновенно мрачные, так и светились, а губы были полураскрыты в счастливой улыбке.
– Добро пожаловать, Клеопатра! – воскликнул Трехерн, вовремя подавив смешок, ибо павлины с пронзительными криками бросились врассыпную, когда увидели, что непонятное существо, волоча по земле шуршащий шелковый шлейф, вступает в их владения.
– С тем же успехом я могла бы сказать «Здравствуйте, Тадеуш Варшавский[31]», ведь вы с вашей романтической бледностью и печалью, да еще в этих роскошных мехах, смотритесь истинным поляком, – парировала миссис Сноудон, замедляя шаг. Ее глаза не скрывали восхищения.
Трехерну взгляд не понравился. Протягивая миссис Сноудон корзинку с хлебом, он резко произнес:
– Я избавился от общества кузины и теперь предлагаю вам оказать честь павлинам. Не покормите ли вы их?
– Нет, благодарю, домашняя птица меня не интересует, как вам известно. Я пришла ради разговора с вами, – нетерпеливо отвечала миссис Сноудон.
– Я к вашим услугам.
– Позволите задать несколько вопросов?
– Разве хоть один мужчина когда-нибудь отказал миссис Сноудон?
– Оставьте комплименты! В ваших устах они не более чем язвительные замечания и попытки увильнуть. Тогда, за границей, я невольно обманулась и скоропалительно вышла за старика. Теперь скажите мне прямо, каково положение дел.
– Джаспер имеет все. Я – ничего.
– Я очень рада.
– Мои благодарности за чистосердечный ответ. По крайней мере, вы искренни, – с горечью бросил Трехерн.
– Да, я говорю от сердца, Морис, и позвольте мне это доказать.
Коляска Трехерна стояла почти вплотную к балюстраде. Миссис Сноудон облокотилась на резные перила, повернувшись спиной к дому. Ее лицо было скрыто высокой вазой. Неотрывно глядя Трехерну в глаза, она заговорила приглушенным голосом:
– Два года назад, когда мы расстались, вам казалось, что я не могу выбрать между вами и Джаспером. Я действительно колебалась, но вовсе не титул и состояние лежали на двух чашах весов, а долг и любовь. Мой отец, восторженный и наивный старик, вбил себе в голову, что я непременно должна сделаться леди. Для него во мне заключался весь мир. Он неумеренно гордился моей красотой; по его мнению, ни один мужчина без титула не был меня достоин. А я нежно любила его. Можете сомневаться, ведь в ваших глазах я эгоистична, своевольна и суетна, и все же я имею сердце, и при ином воспитании из меня могла бы получиться более добродетельная женщина. Впрочем, теперь это не имеет значения – слишком поздно. А вот второе место в моем сердце – после отца – занимали вы. Нет, слушайте, слушайте! Я должна оправдаться перед вами. Я не оскорблю честь генерала. Он добр, снисходителен, щедр, я уважаю его и благодарна ему; пока он жив, я буду ему верна.
