— Кажется, да.
— Прекрасно. Теперь о том, что я буду делать. Я собираюсь, применяя технику Бэннекерова психокинеза, непосредственно воздействовать на некоторые клетки вашего организма с целью снова пробудить в них способность к развитию, которую вы как взрослый человек утратили. Воздействовав на определенные зоны и активировав нужные энзимы — трипсин и другие, я заменю ваши врожденные генетические ограничения на новые. То есть на те, что позволят переконструировать ваше лицо.
Девушка была вовсе не глупа. Выслушав довольно сложное объяснение с искренним интересом и пониманием, она, казалось, успокоилась, но спросила:
— Что случится с моим прежним лицом?
— Хороший вопрос, Хана! — похвалил я. — Видите ли, клетки эпидермиса человека постоянно слущивают-ся, но под кожей образуются новые, которые постепенно поднимаются на ее поверхность, чтобы восполнить естественную убыль. В норме на это уходит около месяца. Прежде была такая болезнь, псориаз, при котором клетки эпидермиса замещаются гораздо чаще, скажем, раз в неделю. Я как раз и собираюсь вызвать нечто похожее. Примерно неделю, пока растворяются старые черты лица и формируются новые, вы будете выглядеть просто ужасно. Процесс, конечно, малоприятный, но полностью контролируемый и безопасный. К тому же я буду проводить ежедневную корректировку. Это вполне можно делать амбулаторно, но никто не желает публично демонстрировать даже временное уродство.
«Ну а я не желаю терять кругленькую сумму, набегающую за аренду отдельной палаты и полное обслуживание пациента».
— А кости? Их тоже надо изменять?
Я бросил оценивающий взгляд на голограмму.
— В этом нет необходимости. Новое лицо прекрасно сочетается со структурой вашего черепа.
Розовые уста приоткрылись для очередного вопроса, но я уже был сыт по горло ее вялыми сомнениями.
— Мисс Моррелл! Или вы хотите другое лицо — и тогда мы приступаем к делу, или не хотите — и тогда вы покидаете клинику. «М-да, сегодня мои врачебные манеры оставляют желать лучшего…» Я восемь лет учился в Университете Джона Гопкинса и еще четыре года в самом Институте Бзннекера. Я открыл собственную клинику десять лет назад, и за это время провел столько операций биоскульптуры, что давно сбился со счета. Так начинаем? Меня ожидают другие пациенты.
Она покорно кивнула. Подчинив ее своей воле, я ощутил порочный трепет обладания полной властью над человеческим существом… и попытался его подавить. Впрочем, без особого успеха. Испытывая нечто вроде отвращения к себе, я возложил руки на ее обреченное лицо.
И нырнул в мир чужой плоти.
Не знаю, как передать ощущения экстрасенса при помощи слов, предназначенных только для выражения обычных пяти чувств. Я, во всяком случае, так и не выучился за все эти годы. Должно быть, это принципиально невозможно, умы и получше моего терпели фиаско. Ближе всего понятие синестезии — путаницы чувственного восприятия, когда свет выступает как звук, а звук как свет, и все же это лишь слабое подобие того, что происходит на самом деле.
Но кроме слов, иного способа нет.
Внешний мир внезапно исчез, и я ощутил освежающий, солнечный вкус здоровой юности Ханы. Я мог бы наслаждаться часами потоком этой жизненной силы, столь не похожей на жалкое достояние увечных, юродивых и умирающих, с которыми мне приходилось иметь дело в медицинской школе (того затхлого вкуса я выносить не мог и потому посвятил свой талант биоскульптуре). Одернув себя, я опустился ниже, окунувшись в суетливый клеточный автоматизм структур, которые мне предстояло изменить. Купаясь в голубом сиянии, сытенькие клетки довольно урчали, упрямо следуя собственному ограниченному порядку вещей. Я очертил конфигурации лицевых мускулов, вознесся на купол черепа, опустился к носовой впадине, обследовал обе глазные, побывал там и сям, ощупал челюсти, проверил прикус, коснулся лба, затылка и висков. И когда выучил все наизусть, приступил к изменениям.
Кажется, кто-то из писателей провозгласил, что нет и не может быть искусства без сопротивления материала. То, чем я занимаюсь, по всем существующим канонам является искусством, а материал, с которым я имею дело, вообще из самых неподатливых.
Пластичная масса, над которой я трудился, никак не желала отступать от строжайших инструкций поведения и упорно противилась вторжению. Мембраны грозно сыпали ослепительными искрами, псевдоподии разгневанного шума пытались грубо вытолкать меня из ее организма, но я продолжал натиск, зная, что победа, как всегда, останется за мной. Обозначив стратегически важные пункты, я приказал тканям расти здесь, рассасываться там; мобилизовал меланин и отправил его в поход на кожные покровы, стимулировал железы, вынудил к отступлению лимфоциты… Я сделал наконец все, что хотел — и вынырнул из-под ее кожи во внешний мир.
Солнечный свет резко ударил в глаза. Зажмурившись, я неуклюже отступил от кровати пациентки, и Мэгги пришлось поддержать меня.
— Ой! Что вы со мной сделали? — воскликнула Хана. — У меня под кожей просто мурашки бегают!
— Придется привыкать. Это только начало.
Я направился к выходу, но, чувствуя себя немного виноватым, задержался в дверях.
— Простите, мисс Моррелл, если я был несколько груб…
Девушка даже не услышала меня; прижав ладони к лицу, она пыталась на ощупь определить, что происходит с ее плотью.
* * *
В духоте переполненного шумного ресторана витали густые клубы дыма, спирально завиваясь к потолку. Почти все присутствующие беспрестанно курили, кто табак, кто калифорнийскую синсемилью. В обществе, где любой выпускник Института Бэннекера может излечить вас от рака легких за гонорар, превышающий годовой заработок обычного врача, курение превращается из дурной привычки в один из самых броских символов богатства и высокого общественного статуса.
А мы — Жанин и я — проводили сегодняшний вечер среди подлинных богачей. После утомительного дня в клинике я вдруг почувствовал, что заслужил абсолютно все, что могу себе позволить. То есть клуб «Radix Malum», гордо венчающий Гарлемский пилон: одна лишь панорама, что открывается из окон его ресторана, полностью оправдывает безбожно вздутые цены.
Жанин оживленно болтала, я слушал вполуха, неторопливо прихлебывая неприлично дорогой коктейль.
— …И могу поклясться, эти малыши с каждым днем становятся все умнее и умнее! Так что, скорее всего, возрастной ценз опять будет понижен. Причем очень скоро. Нет, ты можешь представить себе голосующих двенадцатилеток? Помню, когда мы были детьми, весь мир считал, что даже в пятнадцать слишком рано. Как ты думаешь, тут все дело в мнемотропинах? Знаешь ли, временами мне стоит огромного труда хотя бы на шаг опережать собственных учеников.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
