— Разрешите представиться, — чётко, но не слишком манерно козырнул вышедший из-за спины штурмбаннфюрера фельдфебель (если, конечно, верить суконному треугольнику на рукаве).
— Соблаговолите, — продемонстрировал присутствие духа Габе.
— Посыльный комендатуры фельдфебель Рамштайн.
— Предлагаете так вас и представить моим людям? — со злой иронией поинтересовался штурмбаннфюрер.
— А что, они знают посыльного комендатуры?
— Их там до чёрта, — покачал головой Дитрих. — Только делать им здесь совершенно нечего.
— Едва ли ваши люди в курсе таких деталей.
— Но на «Иван-Баба»…
— Но в Якорной бухте ни один офицер не знает всех ваших людей в лицо, — заметил Новик, усаживаясь напротив Габе.
— Допустим, — хмыкнул штурмбаннфюрер и кивнул на Войткевича, уже растиравшего раскрасневшееся лицо вафельным полотенцем. — А это кто?
— Сам придумай, — многозначительно и ловко подбрасывая в ладони раскрытое лезвие, предложил Войткевич.
— Да с какой, собственно, стати? — процедил Дитрих, вдруг окрысившись.
— Аргументировать? — ухмыльнулся русский, с рожей самой злодейской.
О том, что русские ещё меньше смущаются при выборе средств и методов воздействия, чем даже гестапо, Дитрих, по крайней мере, был наслышан. И поэтому «что» или «кого» русские выдвинут в качестве аргументов он понял как-то сразу и, резко развернувшись на стуле, тревожно уставился в дверной проём соседней комнаты. «Donnervetter!» Вот теперь ему стало по-настоящему страшно.
Там, в лунных сумерках окна, не закрытого ставнями, белым призраком или, скорее, могильным надгробием в мраморных складках белых одежд, стояла его Магдалена, и лицо её было того же мраморного колеру. И только огромные её глаза жили на этом лице, но, впрочем, даже не жили, а умирали в кричащем ужасе.
Бывшая Магдалена Ковальски, а теперь Магдалена Габе, мать его ещё нерождённого ребенка. Можно было только догадываться… И страшно было догадываться, что сделают с ней эти звери и варвары.
— А чего ты с ней, в самом деле, сделаешь? — чуть слышно и хмурясь, спросил Саша, когда словно на заклание и с лицом цвета своей Магдалены, зондерфюрер пошёл к двери, теперь уже не сутулясь, а откровенно горбясь.
— А шо я с ней сделаю? — искренне удивился Яков и, отмахнувшись от Новика, той же рукой заехал по сутулой спине. — Слышь, ты, несчастье! Что ты как с гробом на горбу? Ничего с твоей Матильдой не станется.
— Магдаленой, — рефлекторно поправил его Габе.
— А хрен редьки, — хохотнул Войткевич и даже потрудился перевести: — Meerrettich ist ebenso süß als red'ka… Партизаны присмотрят.
Мало чего поняв, но почувствовав, какую страшную угрозу высказал в адрес его любимой этот варвар, Дитрих чуть не подкосился в коленях, но его вовремя подхватили под руки.
— Какой слабонервный…
«Осиное гнездо». Ещё крупнее
База торпедных катеров «Иван-Баба» в Якорной бухте
Работа была бесхитростной, но невыносимо тяжёлой. Одним словом, рабской. Бог знает, для какой нужды надо было снова врубаться в сплошную скалу каменистого побережья, когда, казалось бы, и так со всех сторон бухты за кучевыми ватными облаками охотились стволы зенитных батарей и рыскали «спарки» зенитных автоматов. Не бухта, а крепость какая-то. А тут вновь и вновь искрили о мшистый, но неподатливый диорит ломы и кирки. Выносился в руках и вывозился в одноколесных тачках каменный лом. Что им ещё надо? Антон даже пожаловался однажды: «У меня вот глаза заливает от пота, какой я, на хрен, корректировщик, если света белого не вижу».
Свет и впрямь был бел — бел пронзительно, известково, а главное — слепил корабельной латунью беспощадного солнца. Жарко приходилось.
«Сабаева бы сюда, — вспомнил Антон бывшего циркового атлета, оставшегося исподтишка сторожить Магдалену. — Ему это занятие на один чих с перекуром. Махал бы себе киркой и по сторонам посматривал…»
«Типун тебе», — прохрипел Малахов, на секунду и с чувствительным ревматическим треском разогнув бронзово-лоснящуюся от пота спину.
И только Везунок, он же Сергей Хачариди, нашёл и возможность, и пункт для наблюдения. То ли он тому «фельдполицаю», что советовал его «помочить», запомнился как болезный, то ли это пресловутое везение Везунка, — но поставили его «поводырём», то есть бегать по воду и с водой. И вот, бегая теперь с медным, непривычно квадратным бидоном, он не забывал и осмотреться. А посмотреть было чего…
В небольшой, в общем-то, бухте покачивались на ряби защищенной акватории «курные утюги», как, не сговариваясь, прозвали торпедные катера пленные. Утюги грозные, ощетинившиеся стволами, которые и пулемётными назвать как-то язык не поворачивался, и гружёные торпедами.
«Шнельботы! — как авторитетно заявил всё тот же матрос Касаткин. — С этими катерами-переростками только наш “москитный флот” тягаться может, ежели три на одного, да авиация, а так… — махнул он рукой. — Они ещё и лидеру влепить могут, зараза, и от эсминца отгавкаться».
И вот то, чем этот чёртов «шустрый бот» может «влепить», — торпеда, которую фрицы зовут «угрём», и показалось Везунку самой удобной штукой, чтобы нагадить немцу. Конечно, ещё лучше было бы затопить один-другой из катеров, но как ты на них проберёшься? Разве что только «парадом», с кирками и красным знаменем впереди, чтобы фрицы охренели от такой наглости и пропустили, выстроившись почётным караулом… Иначе, никак. Там такая суета с утра до вечера.
«Вот ещё поодаль… — присмотрелся Сергей, — два немаленьких судна всё время копошатся на выходе из бухты. Чёрт знает, что там делают, но что-то чертовски важное, поскольку то и дело к ним шастает то катерок, то буксирок с командованием. Может, это начальственная возня — то самое задание флотской разведки? — в который раз прозорливо засомневался Сергей. — Ведь не посылали бы всего парочку диверсантов, чтобы уничтожить целую флотилию?»
Хачариди уже знал, — верный Вовка успел, и где только силы взялись, догнать колонну пленных у самого Атлама и шепнуть, когда конвоир отошёл подальше, что разведчиков всего двое, но это дядя Яша и дядя Саша, и что они уже наверняка на хуторе.
И прирожденная разведческая интуиция Везунка была, как всегда, права. Немцы и впрямь затевали нечто важное и очень серьёзное.
Этой серьёзностью проникся даже командир 1‑й флотилии корветтен-капитан Кристиансен, хоть он всегда и считал деятельность морской разведки «Марине Абвер», по большей части, симуляцией собственной значимости.
Солнце, стоявшее, словно замерший маятник часов, на 12‑ти, било лучами практически отвесно. Так что пробивало голубое стекло моря далеко вглубь, хоть и не до дна, конечно. Там голубое стекло становилось уже бутылочно-зелёным.
«Что там искать у русских? Какие такие технологические секреты?.. — морщился корветтен-капитан, упершись руками в леера. Что ещё мы со своими парнями не видели на пятом году войны? [58] И всё бесценное было уже топлено-перетоплено, и от всего ценного приходилось убегать чуть ли не вплавь, — а тут всего-то из-за старой торпеды, пусть и обнаруженной в неподходящем месте, столько ажиотажа».
— Не стоит недооценивать, Георг, — словно подслушав его мысли, произнес Мартин Нойман, фюрер команды морской фронтовой разведки. — Эта рыбка, на которую вы наткнулись во время траления акватории, может оказаться удачным образцом русской торпеды. Очень вероятно, что это она — прямоходные торпеды русских никак не могли сюда попасть. А наши инженеры уж разберутся, что её сделало более удачной, чем наша F5 «Цаункёнинге».
Не желая вступать в дебаты, Кристиансен пожал плечами.
— Просто морская техника как-то более консервативна, — как ни в чём не бывало, продолжил капитан-лейтенант Нойман. — Тут может и броненосец времен Кайзера сойти за новострой, а вот наших геноссе из вермахта русские ещё в 41‑м успели удивить и «орга́нами Сталина» [59] и «Микки-Маусами» [60].
— Броненосцы, — раздражённо повторил Георг. — Видали мы…
Из всего сказанного морским разведчиком он, командир 1‑ой флотилии, пожалуй, уловил только это. Зацепило. Уж его-то флотилия — просто образец германского технического гения, и хоть и не новейший образец…
Но не договорил.
Заскрежетали лебедки подъемника, вынесенного далеко за аппарель. Прибежал Bootsmanmaat [61] в чёрной бескозырке, правда, без ленточек. Как-то не принято было у немецкого матроса идти в рукопашную, закусив ленточки, чтобы не потерять бескозырку. Немецкая педантичность. Matrose zur See, он для того и назначен, чтобы на море воевать.
— Герр корветтен-капитан, можно поднимать, торпеду подмыли на грунте и застропили.
— Что ж, пойдёмте, посмотрим, — повернулся, наконец корветтен-капитан Кристиансен к капитан-лейтенанту. Младшему, вообще-то, по званию, но тут и сейчас — как командир «Марине Абвер айнзатцкомандо», — хозяину операции и, соответственно, положения.
