Келли скептически усмехнулся.
— Вам, конечно, виднее, — сказал он, — я не столь подробно осведомлен об интригах покойного рейхсфюрера. Возможно, он был гениальным политиком. Но те немцы, с которыми приходилось — и, к сожалению, приходится — иметь дело мне, это в большинстве своем просто напыщенные болваны, которые склонны всех поучать, но страшно не любят, когда им указывают на их собственные промахи. А их обидчивость — это просто что-то патологическое. Я сам столкнулся с этим года два назад, когда речь зашла о проверке лояльности некоторых иммигрантов из Западной Германии. Местные встали на дыбы — увидели в этом чуть ли не оскорбление расы! Как это, мол, так — проверять истинных арийцев? Конечно, в принципе я готов согласиться, что немецкая колония — особенно та ее часть, что прибыла сюда после катастрофы сорок пятого года, — представляет собой как бы самоочищающуюся среду, однако…
— Тоже не совсем верно, — перебил Полунин. Он отодвинул тарелку, закурил, Келли смотрел на него выжидающе. — Что значит «самоочищающаяся среда»? Таких не бывает, строго говоря. История разведки достаточно убедительно доказывает, что опытного агента можно внедрить в любую среду… какой бы стерильной она ни казалась. А уж говорить о «стерильности» здешних иммигрантских колоний — сейчас, когда Аргентина стала проходным двором всего континента… Мы, помнится, касались уже с вами этой темы. А, кстати, тот парень, что я вам тогда сосватал, — как он, ничего?
— Позвольте… Ах да, русский, который служил в СС? Знаете, не сказал бы, что это такое уж приобретение.
— Правда? — Полунин горестно удивился. — Подумайте, а ведь мне его аттестовали с самой лучшей стороны. Я все больше убеждаюсь, что решительно никому нельзя верить. Что же он, недостаточно усерден?
— Да нет, усердия хоть отбавляй, — Келли оглянулся, подозвал официанта и велел подавать кофе. — Результатов пока не видно, сообщает всякую чушь. Вдруг, вообразите, приносит такой рапорт: «Вчера, там-то, в моем присутствии, такой-то произнес по адресу сеньора президента Республики русское национальное ругательство из трех слов». Можете себе представить подобный уровень информации! Что это еще, кстати, за «национальное ругательство»?
— Ну, есть такое. Перевести я затрудняюсь, — это скорее идиома, и довольно грубая.
— Нашел чем удивить, — сказал Келли. — Сеньора президента сейчас кроют все кому не лень… причем едва ли ограничиваясь тремя словами, уж в бранных-то эпитетах кастильский язык недостатка не испытывает. А что касается иммигрантских колоний, то вы правы — это наверняка рассадники всяческой инфекции, какая тут, к черту, стерильность. Вот чего не хотят понимать наши идиоты немцы.
— Сами они, к слову сказать, развели у себя такой бордель, что волосы дыбом встают. Скажу вам откровенно: я избегаю всяких контактов с немцами, просто боюсь, ну их к черту, с ними можно так нарваться… Да вот вам пример, не угодно ли? В сорок четвертом году, во Франции, в одной из партизанских банд подвизался на должности комиссара некто Густав Дитмар. Да, немец, как ни странно. Впрочем, «странность» эта объясняется довольно легко: Дитмар, как мне сказали, старый функционер КПГ, лично знал Тельмана, а карьеру военного комиссара начинал еще в Испании, в одной из Интернациональных бригад — помните, были такие?
— Помню, конечно. Вернее, знаю. И что же?
— А то, что этот Дитмар сейчас здесь. Вот вам, пожалуйста, немецкая «самоочищающаяся среда».
— Любопытно. Здесь — это значит в столице?
— Нет, он поселился в Кордове.
— Под каким же именем он там поселился?
— Под своим собственным, представьте. Хотите адрес его фирмы? «Консэлек лимитада», улица Доррего, восемьсот двадцать шесть.
— Очень любопытно, — повторил Келли. — Не совсем обычный прием, а?
— Как сказать, — Полунин усмехнулся. — Один из лучших советских разведчиков, Рикардо Зорге, тоже не утруждал себя придумыванием псевдонимов.
— Если не ошибаюсь, японцы его повесили? Уж лучше бы утруждал. А он действительно работал под своим настоящим именем?
— Да, все время. Понимаете, это особый психологический прием: когда от тебя ждут лжи, скажи правду — и ее пропустят мимо ушей. Я помню забавный случай: один террорист вез чемодан с брикетами ТНТ, на станции его остановили — проверка документов, дело было во время войны. Документы подозрения не вызвали, а потом полицейский спрашивает: «Что у вас в чемодане? » Тот отвечает: «Ничего, кроме взрывчатки». Полицейский рассмеялся и пропустил его на выход. Понимаете? Тут та же схема поведения.
— Так, так… — Келли протянул руку к сахарнице и задумчиво пощелкал клапаном на конической серебряной крышке. — Чем именно занимается в Кордове этот… Дитман, вы сказали? — Он опрокинул сахарницу над своей чашкой и вытряхнул в кофе струйку песка. — И зачем ему вообще понадобилось сюда приезжать?
— Ну знаете, — Полунин улыбнулся, — вы слишком многого от меня хотите! Осторожно, вы уже сыпали себе сахар…
Келли поставил сахарницу. Попробовав кофе, он поморщился и долил свежим из кофейника.
— О Дитмаре я знаю только то, что вы сейчас услышали, — продолжал Полунин. — Меня эта личность не особенно интересует… Тем более что я, как уже сказал, вообще предпочитаю держаться от тевтонов подальше. Я просто вспомнил про этого типа в связи с нашим разговором о вражеской агентуре. Что Дитмар может делать в Кордове? Да что угодно. Он там открыл электромонтажную фирму, причем с довольно специфическим, я бы сказал, уклоном. «Консэлек» интересуется главным образом промышленными объектами, а подряды на электрооборудование обычных жилых домов берет неохотно. Хотя всякий специалист вам скажет, что квартирная проводка куда выгоднее, чем промышленный монтаж. И если вспомнить, что именно в Кордове расположены заводы ИАМЕ… где, кстати, скоро будет запущен в серию первый в Латинской Америке реактивный боевой самолет отечественной конструкции…
— Вы это про наш пресловутый «Пульки-1»? Между нами говоря, до серийного выпуска еще далеко, пока проще и дешевле покупать у англичан их старые «глостеры»… Но вообще это интересно, вашего немца стоило бы прощупать. Безусловно. Но вот как это сделать… Если я опять скажу этим болванам, что у них не все благополучно…
— Ну и черт с ними, — сказал Полунин, посмотрев на часы. — В конце концов, есть соответствующие органы, пусть они им и занимаются. Уж они-то оказии не упустят, эта публика любит снимать сливки… и зарабатывать престиж на такого рода сенсационных разоблачениях.
Келли долго молчал.
— Вопрос приоритета меня не волнует, — сказал он наконец. — Плохо другое… Там ведь тоже сидят кретины, которые не переносят советов, а сами заваливают дело за делом. В этом случае нужна гибкость, — профессионалы, как правило, ею не отличаются.
— Ну уж, наверное, среди ваших… соратников, или как вы их там называете… найдется какой-нибудь немец, которому можно поручить подобраться к Дитмару? Я понимаю, аргентинец здесь не годится.
— Немцы есть, — кивнул Келли. — Куда больше, чем мне бы хотелось, и отношения у меня с ними весьма натянутые. Меня тут вообще некоторые считают чуть ли не антинацистом, представляете? Это меня, который еще до войны больше сделал для пропаганды гитлеровских идей в Южной Америке, чем любой из этих…
— Подумайте, — сочувственно сказал Полунин. — В самом деле, ведь ваша неприязнь к немцам на самого Гитлера не распространяется? У вас, помнится, в кабинете висит его портрет…
— Гитлер был действительно великий человек, а окружали его пигмеи, жалкие ничтожества, — именно в этом трагедия нацизма.
— Вот оно что, — сказал Полунин. — Теперь я понимаю, почему у вас такие натянутые отношения с местными немцами. Если вы так же откровенно высказываете перед ними свои взгляды…
— А почему я должен их скрывать? Я, кстати, не скрываю от немцев и своего кредо. А кредо у меня простое: Аргентина — для аргентинцев. Мы страна гостеприимная, но это вовсе не значит, что мы готовы позволить нашим гостям нами командовать. Немцы же даже здесь продолжают считать себя «расой господ» и соответствующим образом себя ведут. А меня это не устраивает! Какого черта, здесь им, в конце концов, не Европа…
— Да, сложный переплет… — Полунин опять глянул на часы. — Ну что ж, дон Гийермо… Приятно было с вами поговорить, а сейчас мне пора.
— Да, идемте.
Келли подозвал официанта и жестом остановил Полунина, который полез было за бумажником.
— Ну погодка, — с отвращением проворчал он, когда они вышли на улицу, в промозглую сырость зимних сумерек — Вам в какую сторону? Идемте, я вас провожу до метро, мне тоже туда. В Европе сейчас лето?
— Да, самый разгар…
— Как вы вообще переносите наш климат?
— Приспособился уже. Вначале все не мог привыкнуть к тому, что на Новый год — жара.
— Представляю. Это, наверное, трудно — все шиворот-навыворот. А мне вот странно думать, что в январе может быть холодно. Я читал записки одного испанца — был в России с дивизией Муньоса Гранде. Пишет, что зимой термометр показывал сорок ниже нуля. Неужели правда?
