— Твоя фамилия — Поливанов, запомнил? — вполголоса сказал он Саше.
Вдесятером, парашюты на спине, запасные на груди, они выстроились перед «Ан-2»: проверка, перекличка.
Когда раздалось спокойное:
— Поливанов.
— Я! — сипло выдавил Саша: его уже колотило; лямки давили плечи, терли между ног; он вспомнил мальчишек в парашютном классе и понял, что парашют может быть уложен небрежно, так, что не раскроется, и запасной не лучше. Еще можно было сказать, что он плохо себя чувствует, что он не готов, что он не Поливанов!..
— Напра-во!
«Уж лучше — сразу!» — отчаянно подумал он, спотыкаясь на лесенке.
Негромко ревущий «Ан» подпрыгнул и пошел вверх, казалось, почти без разбега. Лег на крыло — и далеко поплыли постройки и ряд самолетиков, а дальше, за пространством леса и полей, открывалась затуманенная сероватой желтизной панорама Ленинграда. Саша, вывертывая шею, прилип носом к иллюминатору, чувствуя коленом сидящего рядом Звягина.
Над пилотской кабиной зажглась лампочка и загудел зуммер. Инструктор проверил крепления вытяжных карабинов на тяге и открыл дверь. Туго зашелестел в проеме осязаемый, плотный ветер. Лица у всех напряглись.
«Уже?! Сейчас… прямо… кто первый? я ведь ни разу…» — Поливанов! — вдруг скомандовал инструктор резко.
Саша вдруг одеревенел, тело стало чужим, он словно наблюдал со стороны: вот встал с дюралевой скамейки, негнущиеся ноги сделали четыре маленьких шага до дверцы, вот повернулся к свистящему проему, уперся руками в верхний край, оглянулся на инструктора. Хотел независимо улыбнуться, но только скривился.
— Па-шел! — закричал инструктор, весело щерясь.
Вниз смотреть не надо было, Саша знал, но взглянул, и тотчас возникло ощущение кошмарного сна, нереальности, подкатила кислая слюна, качнуло головокружение.
— Не трогай! — предостерегающе крикнул Звягин инструктору, собиравшемуся сноровисто выпихнуть новичка, как, и водится в таких случаях. — Пусть сам!
— Сам! — заорал он, встав рядом с Сашей, сжав жесткой рукой его лицо и тряся. — Ну — делай шаг!
Саша шагнул одной ногой на порог, невольно зажмурился, оттолкнулся, опуская руки, — и стал падать в бесконечную бездну!.. Обожгло холодом, ударило, швырнуло, исчезла ориентация, сознание угасло, холодным комком провалилось в живот и остановилось сердце. Через миг — через вечность — резко рвануло бедра и подмышки лямками подвески, мощно хлопнул наверху раскрывшийся купол, — и только тогда он вспомнил: раскинуть руки-ноги крестом, не прогибаться, голову поднять…
Но ужас и счастье уже слились воедино, остро и пьяняще: он плыл под парашютом между синим небом и зеленой землей. Сердце колотилось бешено, перехваченное горло отпустило, он вдохнул порывисто, со всхлипом. Задышал ровнее. Осторожно, боясь нарушить свое положение, повернул голову влево-вправо: мир был огромен и раскрыт до дальних пределов.
Лишь холодный ветер снизу, слезящий глаза, свидетельствовал о движении. Переполняло такое ощущение полноты бытия, которого он не испытывал никогда в жизни. Вобрав покалывающего воздуха, Саша неожиданно для себя запел-заорал «Коробушку»!..
Далеко внизу белел посадочный крест.
Земля оказалась совсем рядом — полетела навстречу стремительно. Густо и тепло ударили земные запахи — прогретой почвы, трав, набухших почек, бензина. «Но вместе, напряжены и чуть согнуты в коленях, приземление на всю ступню!» Земля подскочила вверх.
Удар произошел несильный — он успел разочарованно удивиться, — но ноги подогнулись, он сложился на корточки и тогда — как учил Звягин — повалился на бок. Его куда-то потащило — забыл, что надо гасить купол, да и не сумел бы, — но уже подбежали к нему, потянули стропы, отстегнули лямки, поставили на ноги, похлопали, тиснули:
— Молодец! Ну — как?
— Ага, — невпопад ответил он, глупо и блаженно улыбаясь.
Он плохо соображал, его качало. День сиял, как сон.
Только в стучащем, привычном вагоне метро Саша недоуменно вытаращился на Звягина:
— Леонид Борисович! Как же… я прыгнул первый — а в-вы меня в-внизу встретили… в-ведь вы меня подняли?!
— А я обогнал тебя в воздухе, — засмеялся Звягин. — Затяжным летел, понимаешь?
«Полученного заряда ему хватит на сутки. А потом…»
А на следующий вечер позвонила Рита.
Саша снял трубку — и услышал голос…
Пространство поплыло волнами, как мираж, и зазвенело тонким хрустальным звоном. Все эти долгие годы он в глубине души ждал, мечтал, в самые черные часы находил прибежище в грезе: зазвонит телефон — и это окажется Рита.
Этого не могло быть, но это случилось.
— Не ждал? — тихо спросил голос из семилетней дали, из юности, из надежд.
— Нет, — сказал Саша. — Ждал, — сказал он.
— Я увидела тебя вчера в метро. Ты был такой счастливый, прямо светился… А ты меня не заметил…
— Ты, — сказал он. — Это ты…
— Ну, как живешь? — спросила она, так же, как спрашивала всегда, когда он сходил с ума, ожидая ее звонка.
— Хорошо, — сказал он, проглатывая комок в горле. Снял телефон со столика в коридоре и, путаясь в разматывающемся проводе, понес в свою комнату, закрыл дверь. — А ты как живешь?
Голос в трубке помолчал и ответил:
— Плохо…
И это «плохо» вызвало в нем радость и боль одновременно: боль, потому что Рита (его Рита…) живет плохо, — и радость, потому что и она, через столько лет, несчастлива без него.
— Радуешься? — спросила Рита.
— Чему? — ответил он. — О чем ты… Как ты, расскажи…
— Так… Окончила институт, осталась в Ленинграде, работаю…
Он не решался спросить.
— Ты, наверное, женился, — сказала она.
— Нет, — сказал он.
— А я разошлась, — сказала Рита. — Почти сразу…
Раздались короткие предупреждающие гудки автомата.
— Подожди, еще монетку брошу, — сказала она.
— Я могу тебя увидеть? — спросил он. — Если хочешь.
— Если б не хотела — не позвонила бы, наверное.
— Где ты? — спросил он сорвавшимся голосом. — Я сейчас приеду. Ты где?..
— Уже поздно, — сказала она. — Завтра. Я очень хочу тебя видеть, слышишь? Ты придешь? Завтра в шесть, у метро «Балтийская»!
Он так и сидел с трубкой в руке, пока часы не уронили одиннадцать тяжелых бронзовых ударов. До встречи оставалось прожить девятнадцать часов.
…В двух случаях людям нечего сказать друг другу: когда они расставались так ненадолго, что ничего не успело произойти, — и когда разлука так затянулась, что изменилось все, в том числе и они сами, — и говорить уже не о чем.
Саша увидел, как она выходит с толпой из метро — вороная прядь, быстрая улыбка: она была та же самая, она не изменилась, она пришла. Он удивился своему спокойствию, только вдруг вылетели из головы все приготовленные слова — он не знал, что сказать, стоял и смотрел, пока она не протянула ему руку.
Он взял эту руку, помедлил отпускать, смотрел неотрывно, словно зрение насыщалось за все те семь лет, что минули.
Она что-то говорила, он что-то отвечал, ничего не понимая. Он только сознавал, что это она, рядом, оказалось, что они куда-то идут, и она держит его под руку, и он сквозь одежду ощущает тепло ее руки, а потом они очутились за столиком и официантка принесла кофе, и вдруг сразу наступил вечер, звук шагов рикошетировал от каменных стен узкой улочки, он споткнулся на лестнице, больно ударился лодыжкой, и увидел себя в маленькой комнате, свеча дважды отражалась в черном окне, скрипнул под ногой пол, а в углу дивана умостилась с ногами Рита, так, как она всегда любила сидеть, это была она, в том самом норвежском свитере. И постепенно до него стал доходить смысл звучащих слов.
— Помнишь — ты говорил, что это ошибка; что тоска сгрызет меня; что я пойму, что ты значишь для меня, но будет поздно; что я буду каяться… Да: я каялась, и тоска грызла меня, и часто казалось, что-то самое главное внутри она сгрызла.
— Почему же ты не пришла… не позвонила?..
— Это была для меня прошлая жизнь, в которой осталась другая я — лучше, моложе, чище. Разбитого не склеишь. Мне было очень плохо, и некуда деваться, и не могла я прийти за милостыней к тому, кому испортила жизнь. Что, просить прощения? ненавижу…
— Тебе не за что просить прощения. Человек не виноват в том, что он чувствует… Если я был тебе хоть на миг нужен…
— Ты был мне очень нужен. Один ты. Может быть, — именно поэтому я не приходила раньше. Я помню все, все-все, что у нас было… Я никого не знала лучше тебя. И ни для кого я столько не значила, никто не понимал меня так, как ты, не умел угадать, о чем я думаю, и рассмешить, когда грустно. Мне было хорошо с тобой. Но я была девчонкой и не знала цену тому, что имела. А когда узнала, было уже поздно. В жизни всегда так… А ты забыл меня. Я была уверена, что ты давно женился…
— Ты знала, что я никогда не смогу забыть тебя. Я думал о тебе все время… Ты знала, что я не могу жениться на другой.
