Михаил Веллер
Приключения майора Звягина
Роман воспитания
«Делай что должен, и будь что будет».
Рыцарский девиз
«Надежда в Бозе, а сила в руце».
Надпись на кличке гетмана Мазепы
Вместо пролога
Своя рука — владыка
— Леня, ты совсем не интересуешься перестройкой, — упрекнула жена из-под вороха газет, в то время как телевизор сулил крушение Ленинграда по всем статьям вплоть до кислородного голодания.
— Да, — флегматично согласился Звягин, — я совсем не интересуюсь перестройкой. — Он перелистнул атлас кошек, изданный в ГДР, которая ныне уже не существовала. — Ты знаешь, чем отличается сиамская пуховая от сиамской короткошерстной?
— Ты аполитичен! — с негодованием констатировала жена.
— Я аполитичен, — кротко кивнул Звягин, любуясь кошачьим портретом.
— А в газетах пишут…
— Я знаю, что пишут в газетах.
— Что же?
— Все то же.
— А именно?
— Что жрать нечего. Что Союз разваливается. Что экономика впадает в столбняк. Что выгоны не разгружены, депутаты продажны, прошлое трагично, будущее мрачно, а вообще я не люблю коллективных неврозов.
— А что ты любишь? — поинтересовалась жена.
— Чтобы было интересно. И лечить людей. Первое — от характера, очевидно, второе — от профессии.
— А это тебе не интересно?! — и она, с характерными интонациями учительницы с двадцатилетним стажем, стала читать о благополучном пенсионерстве палача, пытавшего Вавилова.
— Я бы его убила! — с прямотой звенящей юности отчеканила дочка, появившаяся в дверях.
— М-да? — зевнул Звягин. — И как же бы ты его убила?
— Расстреляла!
— Из чего? Из косметички?
Всклубился легкий семейный спор о преступлении и наказании, причем насколько агрессивна и непримирима была женская часть семьи, что школьница, что школьная учительница, настолько же добродушен и покладист был муж и отец семейства.
— Можно подумать, ты не носил офицерскую форму!
— Что выдавали, то и носил.
— Как ты можешь, с твоим равнодушием к людским страданиям, быть врачом!
— Легко и беззаботно. Тут главное — хорошо выспаться, — и Звягин поднялся с любимого дивана и проследовал в спальню. — Жду жену с первым дилижансом! — крикнул он оттуда.
Утром, вскочив бесшумно (разминка, душ, кофе — было воскресенье, и домочадцы отсыпались), он перелистал газеты, пробежал давешнюю заметку и задумался коротко: в глазах проявлялась улыбка угрюмая.
На «скорой», если воскресенье выпадает на середину месяца и погода приличная — чтоб меньше автослучаев, можно и расслабиться слегка: в свободное время, давно зафиксировано, людям реже требуется срочная медицинская помощь. Судачили — надоело:
— У «Гостиного» болгарские по три ре пачка — всегда…
— И чуть не сотня случаев по городу — потравились все этим узбекским виноградом.
— Продовольственные поставки в рамках джихада!..
— Я все понимаю, но почему шапок-то нигде нет!..
— И что поразительно: бензина нет — а автослучаев больше…
Выехали на вызов, шофер музыку врубил, фельдшер подремывал в салоне — молод, явно нажрался вчера, в субботний-то вечер, несмотря на дефицит спиртного; дефицит женщин ему, судя по темпераменту, слава Богу, не грозит.
— Гриша, — обернулся Звягин, — ты знаешь, что в старые времена говорилось: врач не стал врачом, пока не заполнил своими пациентами кладбище?
— То-то на кладбище очереди, — отозвался Гриша. — И это еще врачей не хватает.
Помолчав, Звягин ответил не совсем понятно:
— Каждому — свое место, — сказал он.
— И свое время.
— Точно, — сказал шофер.
Завизжали виражом под Охтинский мост.
— Увольняясь из ГБ, они меняли фамилии, — сказал Звягин, но на самом деле не произнес вслух, а лишь подумал. Любое лишнее слово нам ни к чему.
Отработав и вернувшись на станцию, плюхнулся в продавленное кресло под окном и скрестил вытянутые ноги: «Основа действий что? — план. Основа плана что? — информация. Основа информации что? — утечка на стыках. Податливые звенья кто? — клиентура. Лучшая клиентура кто? — женщины, разумеется. Так, майор, а теперь проведем археологические раскопки в нашей богатой и замусоренной памяти».
Лишь через сутки, дома, облюбовав страницу в записной книжке, пухлой, как батон, и тяжелой, как граната, он набрал телефонный номер:
— Татьяна Ильинична? Доктор Звягин беспокоит. Как здоровье? Это в порядке вещей… Достанем, какой разговор… Нет, просто так, ничего не нужно. От чайку никогда не отказывался. Свободен. Завтра в семь, так точно.
Посвистел «Турецкий марш», позвонил еще раз:
— Саша? Слушай, есть разговор. Да, ты упоминал как-то… Не телефонный, безусловно. А чего откладывать.
Еще пара звонков, и он заходил по ковру взад-вперед, сунув руки в карманы и удовлетворенно хмыкая; хмык получался с каким-то металлическим холодным мурчаньем.
— Я об тебя руки марать не буду, — ласково пообещал кому-то Звягин. — Я тебя ножками стопчу. В пыль! Понял?..
Лицо его приняло выражение спокойной сосредоточенности, как у рулевого на штурвале, выцелившего точку курса на горизонте.
Татьяна Ильинична, отцветшая блондинка, принимала его в небольшой респектабельной квартирке — полуделовой, полубудуаре хорошо пожившей дамы.
— Какие цветы! Узнаю гвардию. Офицеры и джентльмены — это одно и то же.
Пили французский коньяк крохотными глоточками и цейлонский чай: говорили легко, с игривостью, на подтексте не существующего, но как бы не исключаемого флирта.
— Благодарю, — приняла она две упаковки регипнола. — Только хорошее снотворное может гарантировать хороший сон в наше время и в моем возрасте.
Звягин отвесил комплимент.
— Так чем могу отслужить в свою очередь? — осведомилась хозяйка с весомостью сильного человека, привыкшего выигрывать по правилам игр этого мира.
— Когда-то был я лейтенантом, — сказал Звягин, — и влип по молодости и невоздержанности языка в скверную историю.
— Где и когда это было? — быстро спросила Татьяна Ильинична.
— И мне крепко помог один человек из вашего ведомства.
— Вот не знала о ваших делах с госбезопасностью.
— Недавно я наткнулся на его фамилию в газете. Причем в отрицательном смысле.
— Кто ж сейчас положительно отзывается о КГБ.
— Поскольку по характеру своему я не люблю собак, пинающих дохлых львов…
— Порядочным офицерам это свойственно.
— …я бы хотел именно сейчас поблагодарить этого человека, уже старика, пенсионера, за сделанное им добро. Чтоб не считал всех подонками. Не люблю сливаться с обществом.
— Узнаю ваши капризы… — сощурилась Татьяна Ильинична.
— Не люблю ничего недоделанного, — ответил Звягин.
— Кто желает, но не действует, тот плодит чуму. Не знаете, кто это сказал? Вильям Блейк.
— Мне бы ваше образование.
— Как его фамилия?
— Тогда его фамилия была Хват.
Она чуть шевельнула бровью.
— В звании полковника или подполковника, очевидно.
— О нем сейчас стало известно много неблаговидного. Если правда то, что пишут, — преступного даже.
— Меня это не касается!
Отпили чай. Она задымила тонкой американской сигареткой.
— Но я не работаю ни в кадрах, ни в архиве, милый Леонид Борисович.
— Простите, если это невозможно — вопрос снят.
— Ну… вовсе уж невозможного ничего нет.
Звягин, отведя как бы в задумчивости взгляд, повернул лицо в наивыгоднейший ракурс, подчеркивающий резкость черт, квадратность подбородка и холодную прозелень глаз.
— Экий вы голливудский киногерой. Так бы и врезалась по уши… да с вами ведь это безнадежно.
Махнула рукой, рассыпала смех.
— Вы не торопитесь? Достаньте-ка во-он ту бутылочку из бара. А просьба ваша — какая ерунда, попрошу из отдела послать запрос. Послушай, Звягин, — перейдя на ты, взглянула с нагой прямотой, — я тебе нравлюсь?
Звягин мурлыкнул металлически и звякнул бокалом.
«Захотелось мартышке любви со слоном, тут-то она и лопнула, — попомнил он детский анекдот, выходя из ночного подъезда. — Есть и другой анекдот: „Так что, и это не помогло, спросил у дамы парень в белом халате; ну, тогда вам и вправду нужно доктора; а мы кто? да бригада маляров, работаем тут…“ На что только не пойдешь ради торжества справедливости», — съязвил он над собой.
Второй вопрос решился гораздо проще; да в наше время ничего особенно сложного в нем нет.
Саша, интеллигентнейший хрупкий молодой человек, встретил его милой улыбкой и рукопожатием тонкой маленькой руки — деревянными тисками каратиста; Звягин с трудом пережал эту ручку и удовлетворенно крякнул.
