— Я хотел бы поговорить с тобой.
— Нам не о чем с тобой разговаривать.
Сантеру пришлось остановиться, ибо Перлонжур преградил ему путь, но на лице его застыло жесткое, суровое выражение. Глядя, как они стоят друг против друга, никто бы не подумал, что этих двух мужчин связывала когда-то крепкая дружба.
— Я очень спешу, — сказал Сантер. — До свидания.
— Ты не можешь отказать мне, ведь всего несколько минут…
— Почему не могу?.. Повторяю, я очень спешу.
— Что я тебе сделал?
Этот вопрос несколько охладил Сантера. Он задумался. И в самом деле, что ему сделал друг? Пришлось признаться самому себе, что, по совести говоря, ничего плохого он ему не сделал.
— Ты думаешь, и правда надо?.. — начал он.
— Совершенно необходимо.
Сантер уступил столь решительному натиску, и через десять минут оба друга уже сидели за столиком тихого маленького кафе, где в этот час, кроме них, никого не было.
— Ну что? — спросил Сантер.
— Видишь ли…
Перлонжур умолк. Он никак не ожидал, что будет настолько трудно выговорить коротенькую фразу, которая должна была послужить началом беседы: «Видишь ли, речь идет об Асунсьон!»
Одного упоминания этого имени было довольно, чтобы повергнуть себя в смятение, и он с грустью подумал, что Сантер, должно быть, испытывает то же самое. И хотя до сих пор они ни словом не обмолвились о своей любви, каждый из них с уверенностью — печальной уверенностью — мог сказать, что оба любят одну и ту же женщину, что оба они готовы умереть ради одной-единственной ее улыбки.
— …речь идет о Жернико, — закончил свою фразу Перлонжур.
— А-а! — молвил Сантер, слегка удивившись.
— Ты уверен, что это его тело?
— Само собой.
— И само собой ты собираешься сообщить об этом Асун… его невесте?
— Да, — глухо произнес Сантер.
— А ты не боишься, что, поступив таким образом, заставишь ее… страдать?..
— Кого ее?
— Асунсьон.
— Нет.
Наступило молчание. Оба, казалось, собирались с силами для предстоящей борьбы.
— Ты не прав… — осторожно начал Перлонжур. — Она еще успеет узнать об этом…
— Чем раньше, тем лучше. Я как раз шел к ней, когда встретил тебя. Асунсьон должна знать, что она свободна…
— О! Если она любила Марселя, думаю, она не скоро станет свободной…
— Мертвых не любят.
— Ошибаешься. Некоторых мертвых можно любить больше, чем живых.
Щеки Сантера вспыхнули.
— Это ты обо мне?
— Я не понимаю…
— Да не валяй дурака! Мы здесь для того, чтобы говорить о ней и ни о ком другом. Таково было твое намерение, когда ты сегодня шел ко мне. Что, мужества не хватило? Или чистосердечия?.. Ладно, давай я скажу вместо тебя. Я не боюсь слов. Ты любишь Асунсьон.
— Да, — выдохнул Перлонжур.
— Я тоже, тоже ее люблю! Я люблю ее — надо ли говорить об этом? — больше жизни… О! Гораздо больше жизни!..
— Естественно, Жорж, иначе ты не любил бы ее.
— Я полюбил ее с первого дня, с первого раза, как она пришла ко мне, чтобы узнать, есть ли новости от Марселя…
— А я, — сказал, в свою очередь, Перлонжур, — я полюбил ее в тот вечер, когда исчез Жернико, когда я вошел вслед за тобой в квартиру, где она лежала без сознания… Понимаешь, я полюбил ее до того еще, как увидел ее лицо.
— Я полюбил ее раньше тебя! — воскликнул Сантер.
— Я люблю ее, — молвил в ответ Перлонжур, — с тех пор, как вообще стал думать о женщинах.
Воцарилось недоброе молчание. Только что произнесенные ими слова, подтвердившие все опасения и неясные страхи, заставили их призадуматься. Что станется теперь с их прекрасной, с их братской дружбой?
— Мы не виноваты… — тихо произнес Сантер.
— Она тоже! — сказал Перлонжур.
— А ты… Ты часто с ней виделся?
— Реже, чем ты.
Такой ответ наполнил сердце Сантера радостью. Его терзала жгучая ревность. И он невольно видел в своем друге самозванца, бесчестного соперника. Ему мнилось, что у него самого почему-то больше прав на эту женщину. До того, как вернулся Жернико, надежд у него не было никаких, он молча страдал, не предполагая, что судьба в один прекрасный день может оказаться на его стороне. Но теперь он не желал ни с чем мириться. Перлонжур… Что ж, пришла его очередь молча страдать!..
— Мне жаль тебя, — сказал он.
— Жаль меня?.. Почему? — спросил Перлонжур.
Ему вспомнились редкие минуты, которые он провел наедине с Асунсьон. Вспомнились их разговоры о разных вещах, их тихие, дрожащие голоса — так говорят только в церкви. Но больше всего ему запомнился смех, прекрасный жемчужный смех Асунсьон, она так смеялась, когда он в шутку спел ей, встав на одно колено и положив руку на сердце, мальгашскую песенку:
Не люби меня, подружка,Как ты любишь пресный рис,Полюби меня, как краба,Он и вкусен, и красив.
Он наклонился к Сантеру.
— А она когда-нибудь смеялась с тобой?
— Нет, — признался Сантер.
И сразу почувствовал себя глубоко несчастным, потому что с ним она никогда не смеялась. Зато Перлонжур…
— Думаешь, она любит тебя? — спросил он дрожащим голосом.
— Я не смею на это надеяться.
Такой ответ окончательно вывел Сантера из себя. Если бы Перлонжур задал ему этот вопрос, он наверняка ответил бы: «Не знаю!» Так почему же Жан отвечает иначе?
— И правильно! — воскликнул он. — И не надейся. Она никогда не полюбит нас — ни тебя, ни меня.
— Во всяком случае…
Перлонжур помолчал немного, потом все-таки сказал:
— Выбирать, естественно, ей.
Сантер с ужасом посмотрел на друга. Стало быть, он настолько уверен в себе, что не боится этого выбора?
— Ты беден! — не выдержал он.
— Увы, я слишком хорошо это знаю! А ты богат…
Сантер прикусил язык: получил по заслугам, так и надо.
— Успокойся, — продолжал Перлонжур, — я вовсе не собираюсь отказываться от своих слов и помню, что сказал тебе в первый день, когда вернулся. Мне не нужны твои деньги и деньги других тоже… Я буду работать… Да, работать!.. Ты же знаешь, до сих пор мне ни в чем не везло… Но что касается Асунсьон, я все-таки хочу попытать счастья… Прости меня, старик…
Сантер вдруг растрогался.
— Тебе не за что просить у меня прощения! Было бы несправедливо, если бы кто-то из нас добровольно пожертвовал собой, в особенности ты… Но я тоже хочу попытать счастья…
Перлонжур кивнул головой. Он страдал оттого, что впервые в жизни не мог уступить врожденному чувству благородства. А ведь раньше он с радостью готов был пожертвовать собой ради друзей! Он принадлежал к числу тех, для кого счастье одаривать других не шло ни в какое сравнение с радостной возможностью самому что-то получить. Но сегодня…
— Я вел себя глупо, — заметил Сантер. — Я был зол на тебя, старик. Я тебя ненавидел, понимаешь? Я говорил себе…
Он заколебался на какое-то мгновение, не решаясь высказать до конца свою мысль, потом продолжал:
— …Может, это тебя — тебя, старина! — сразит первым после Жернико неведомый убийца… Я ревновал, я и сейчас ревную… Но ты должен понять…
— Да, — сказал Перлонжур. — Я тоже не представляю себе теперь, как дальше жить без этой женщины… Каким пустым кажется мир, если рядом нет любимого существа.
Оба чувствовали себя усталыми, измученными, словно после долгой изнурительной ходьбы. Несмотря на откровенность состоявшегося разговора, они избегали смотреть друг на друга. Поставив на стол пустой стакан и закурив сигарету, Сантер вопреки своему желанию не решался покинуть друга тотчас после взаимных откровений, это было бы, на его взгляд, неэлегантно и даже подло. А Перлонжур тем временем машинально вытащил из кармана свежую газету, которую купил, дожидаясь Сантера.
Всю первую страницу занимала статья, украшенная множеством фотографий.
ЮБЕР АРДСОН
ПЕРЕСЕК АТЛАНТИКУ
Его ожидают сегодня на аэродроме Э…
Едва успев взглянуть на фотографии, Перлонжур вскочил с криком:
— Тиньоль!.. Жорж, это же Тиньоль!..
— Что ты говоришь?..
Сантер вырвал газету из рук Перлонжура. Тот все твердил: «Тиньоль! Старик, это Тиньоль!», а у Сантера буквы плясали перед глазами:
Аэроплан Ардсона взлетел после второй попытки. После первой попытки он скользил на протяжении пятисот футов…
— Посмотри на фотографии! — воскликнул Перлонжур.
На одной из них авиатор стоял возле своего аэроплана, на другой он был изображен до пояса.
— Да, — молвил Сантер, — сомнений нет, это Тиньоль.
— Он взял другое имя… Наверное, чтобы сделать нам сюрприз…
— Чтобы ошарашить нас! О, это на него похоже!.. Но… Жан, может, он уже прилетел.
— Нет-нет! Давай возьмем такси… Нам надо встретить его на аэродроме, устроить ему праздник.
