Джекдо обнял ее за талию:
— Тебе никогда не будет холодно, пока у меня хватит сил согревать тебя.
В ответ на такую мальчишескую реплику она снова рассмеялась и поцеловала его в шею под подбородком.
— Ты колючий, — сказала она. — Пойди побрейся.
— И это все, что ты можешь мне сказать, когда я так хочу тебя?
— Да, это все, что я могу сказать.
Но когда Джекдо распрямился над треснутой фарфоровой чашкой, смыл с себя остатки шестимесячной бороды и обернулся, сердце чуть не выскочило у него из груди. Пока он брился, Мари проскользнула в кабину и теперь лежала на спине, разглядывая тени, пляшущие на потолке в мерцающем свете свечи. Волосы ее горели волшебным ореолом, обрамляя тонкое, изящное лицо.
Джекдо не мог вымолвить ни слова. Он чувствовал, что вся прежняя жизнь вела его именно к этому мгновению. Он замер, не дыша. В одну секунду перед мысленным взором юноши пронеслось все его прошлое, которое сплелось воедино с настоящим в один восхитительный узор, — по крайней мере, так ему сейчас казалось.
— Я любил тебя всю жизнь, — наконец произнес он. Он был не в состоянии размышлять. Ему не приходило в голову задать себе вопрос: почему та семейная сцена, в которую он проник благодаря зеленому стеклянному шарику, была типично английской, — а Мари, лежавшая перед ним на постели, оказалась дочерью французско-канадского революционера; его не беспокоило, что он совершает преступление, вступив в связь с врагом. Его нисколько не заботило, что скажет ему отец, — и даже Хелен, — когда он представит им девушку, уже ставшую в мыслях Джекдо его женой.
Он больше не мог ждать ни секунды; кровь его бурлила в жилах. Он наклонился над Мари и прижался лицом к изящному изгибу ее нежной шеи. Но ограничиться одной нежностью было невозможно: Джекдо чувствовал, что ему не будет покоя до тех пор, пока он не ощутит губами каждую частицу ее тела и не почувствует, как ее грудь взволнованно вздымается под его ладонями.
Отбросив всякие сомнения, Джекдо прижал к постели запястья Мари и бросился на нее. В то мгновение, когда он проник в сокровенную тайну ее тела, Джекдо показалось, что весь мир остановился и время застыло на месте. А потом, помедлив еще мгновение, они начали двигаться в согласном ритме.
— О, Мари, Мари, — самозабвенно воскликнул Джекдо, когда страсть его достигла высшей точки, — поклянись мне, что ты никогда меня не покинешь. Никогда. Обещай!
И из темноты раздался лишь шепот:
— Такую просьбу может исполнить один лишь Бог.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
— Подумать только, — произнесла леди Аннетта Уолдгрейв, вертясь перед высоким зеркалом и показывая язык своему отражению, — мне сегодня исполняется уже двадцать лет, а у меня до сих пор нет ни одного поклонника, даже самого завалящего. Думаю, мне на роду написано стать дряхлой старой девой.
— Ты не выглядишь такой уж дряхлой, — отозвалась Горация.
— Но чувствую я себя именно так.
Ее сестра сказала чистую правду. Аннетта унаследовала от матери красивые светлые волосы, а ее прекрасные глаза с поволокой были подведены умелой рукой. Будь у нее богатый или хотя бы достаточно респектабельный брат, она вышла бы замуж в день своего восемнадцатилетия.
— Это все из-за Джорджа, — продолжала Аннетта, в который раз высказывая жалобу, навязшую на зубах у всей семьи. — Если бы он не был таким безобразником, у нас были бы и деньги, и хорошая репутация, и целая куча женихов.
— Но ведь он устраивает вечеринку в честь твоего дня рождения.
— Ну да, а кто к нам придет? — Аннетта принялась загибать пальцы. — Мама, Джей-Джей, ты, Ида Энн да эти нудные приятели Джорджа, — а все прочие обходят Строберри Хилл стороной.
— Что ж, будь благодарна и за это, — Горация поднялась и продолжала: — На мой день рождения гостей приглашали в последний раз, когда мне исполнилось восемь лет.
Аннетту это не впечатлило:
— Ну, ты еще не вышла из возраста. А я — наверняка вышла.
Горация подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение.
— Но мне почти не на что надеяться. Все приданое, которое мы сможем наскрести, достанется тебе. Думаю, мне придется согласиться на первое же предложение, если мне его кто-нибудь сделает, — сказала она.
Внезапно Горация рассмеялась, схватила Аннетту за талию и принялась кружить се:
— Выше голову, все не так плохо! Уверена, мы сумеем найти каких-нибудь несчастных парней, которые не смогут прожить без нас и дня! не грусти, ведь сегодня твой день рождения.
Аннетта вымученно улыбнулась и, как обычно в последнее время при взгляде на Горацию, ощутила легкий укол зависти. Все дело в том, что Аннетта была просто хорошенькой, а Горация обладала благородной красотой. Леди Лаура Уолдгрейв вернулась на землю второй раз в облике своей внучки.
Слегка раскосые русалочьи глаза под черными ресницами смотрели на мир, словно два нефрита; на губах — не слишком полных, необычной формы, — блуждала легкая улыбка. Горация не была ни чересчур низкой, ни высокой, ни толстой, ни костлявой; грудь ее была просто великолепна — округлая, полная и твердая, словно у богини-лучницы.
Но совершенным чудом были ее волосы. Она распускала их по плечам, и они ниспадали, как водопад, сверкая медным отливом; возле шеи, там, где волосы были гуще всего, они темнели, как спелый чернослив, а там, где начинали распадаться на отдельные локоны, — горели огненными бликами. Каждый, кто видел ее, не мог усомниться в том, что пятнадцатилетняя Горация Уолдгрейв — это самое драгоценное сокровище своей семьи.
Аннетта снова взглянула на нее.
— Ты по-настоящему красивая, — сказала она. — Я тебя за это просто ненавижу, — она улыбнулась сестре, чтобы та не приняла ее слова всерьез. — Не забывай о том, что я сказала тебе, когда мы были еще маленькие: старшая сестра должна выходить замуж первой, таково правило.
Горри сделала большие глаза и сказала:
— Может быть, пойдем в галерею? А вдруг Джордж все-таки выполнит свой долг и пригласит достойных людей?
Аннетта вытаращила глаза.
— Да что ты! Самое большее, на что я надеюсь, — тот заикающийся помощник приходского священника. Этот чудак все время роняет на пол салфетку и каждый раз краснеет как рак, когда за ней наклоняется.
— Бедняга! Он просто пытается таким образом скрыть, что краснеет всякий раз, когда ты говоришь.
— Прекрасное начало для ухаживания, нечего сказать!
— Аннетта, почему ты такая жестокая? Так нельзя. Я уверена, что тебе понравится твой день рождения. Пойдем, посмотрим.
Они взялись за руки и, улыбнувшись друг другу, вышли из спальни (которую они до сих пор делили с Идой Энн) в коридор, ведущий в галерею. Был конец марта, и вечерний свет, как всегда необычный и сказочный, смешивался с отблесками пламени, горевшего в мраморном камине, отделанном резным деревом и увенчанном портретом самого Горация Уолпола. Вокруг никого не было, но звук шагов на лестнице подсказал сестрам, что к ним приближается гость. Через несколько секунд на пороге появился Джей-Джей с бокалом в руке.
