появляется и уходит навсегда, что что-то может случиться, но при этом не будет дважды подчеркнуто толстым графитным карандашом?
По крайней мере, судьбы делаются легко: сколько раз он подумал, что Марию кто-то взял силой, поэтому она так холодна, а ее мать плеснула насильнику в лицо едким натром, и поэтому ее нет? Сказать, что дело было в неприятном запахе изо рта? Побег из дому? Стереотипная смерть? Нет, все-таки мы проживаем не жизнь, а биографии. Жизнь — это предсмертная актерская игра. Поиск последних слов.
Поэтому я стоял в Карловцах и прикасался к дому Девочки, словно он еще мог быть теплым. Вышел новый хозяин и враждебно на меня смотрел, пока я не скрылся за углом, наверное, уверенный в том, что я со странностями. Я его понимал. Берегись, хотел я ему сказать, может быть, в пожаре погиб маленький божок, дух дома, вот бы было дико, он бы точно послал меня к черту.
Я не могу его спасти, — повторял Коста себе под нос, уходя, а сгоревший дом, в котором жила модель художника, совсем незаметно, но постоянно, поворачивался вокруг своей оси.
* * *
Этот дом ей нашли мои родители. Он долго пустовал, старый владелец, буржуй-паралитик, пропал, на какое-то время в нем поселились цыгане, потом тут хранили заплесневевшее зерно, было видно в окна. Когда отец нашел незаинтересованного наследника, и когда, наконец, зашли в дом, оказалось, что он полностью отсырел, по углам росли тихие грибы. После пожара Девочка не хотела возвращаться в старую квартиру, не хотела ложиться в больницу, но деваться ей было некуда, и она осталась у нас, на целое лето. Из-за ее «аллергии» на детей, из-за полиции, которая ее «навещала», меня отправили к бабушке, поэтому историю я знаю фрагментарно, в ней полно лакун и умолчаний.
Из-за какой-то семейной аферы (связанной с потемневшими кольцами) мать Марииного отца уже давно не разговаривала с сыном. Всегда эгоистичная и вспыльчивая, она переносила нетерпимость на внучку. После смерти мужа жила в чем-то вроде пирамиды, у входа на рыбный рынок. Во дворе собака вдовы бешено лаяла на диких голубей, на три четверти немецкая овчарка с серебристой шерстью. Ванная была в пристройке, и когда Мария туда на цыпочках пробиралась, собака вдруг начинала злобно лаять, а она стояла, прижавшись к стене. Бабушка выныривала из пестрых лент на двери, а девочка слышала, как легкая дверь с москитной сеткой липко чмокает (когда смыкаются слепые магниты).
Иди, не бойся, — командовала бабка, — он на цепи.
В большой ванной комнате, которая наполовину была складом кож (оставшихся после покойного кожевника), еще блестевших, когда сквозь открытую дверь их лизал солнечный язычок, гостья вымыла волосы средством для чистки ковров, найденным на краю ванны. Волосы встали дыбом (как от статического электричества), стали похожи на колючую проволоку. Мария боялась уснуть, уверенная, что проснется лысой. Но однажды зверюга выскользнула из кожаной петли (вроде собачьего Гудини), коварно подкараулила девицу с мокрыми волосами (закутанными в тюрбан из махрового полотенца) и, рыча, набросилась на нее. Счастье, что было полотенце, укрывавшее будущее очарование, и пока собака рвала влажную ткань, Мария успела с визгом добежать до двери. Волкодав поздно спохватился, что щелкает зубами в пустоту, и, догнав жертву лишь на пороге, оцарапал ей пятку, вцепился зубами в потерянный тапок. Мария очнулась от выстрела. Из охотничьего ружья, долго дожидавшегося своего часа, старуха сразила пса, прямо в глаз. До конца каникул они этого не упоминали, бабка заплатила рыночному живодеру, чтобы тот закопал животное в саду. Мария бесстрашно залезала на старую черешню, откуда смотрела на город и подпевала «Серебряным крыльям».[37] На будущий год родился ее брат. Вскоре отец вернул ее домой, и она видела Девочку, как та плачет.
(Бабушка еще жива. Она в доме престарелых, недалеко от Штранда, и обрела покой. Раздумывает, не выйти ли замуж. Как-то прислала письмо с отпечатком своих губ в помаде).
В городе полно собак, я не знаю, к чему это. Ребенка нельзя выпустить на улицу. Ногой ступить нельзя, чтобы не влипнуть в собачье дерьмо.
Виноградник Иовановичей в Карловцах
Ого, вот и наш бенефициар, — Коста слышит, как немного в стороне раздается низкий голос. Ускоряет шаг, но тем самым как бы усиливает шум из тени. Он нерешителен: если остановится поприветствовать и тем самым прекратить крик, он потеряет из виду семинариста, пойдет ли своей дорогой, не оглядываясь, легко может случиться так, что он зашумит, а преследуемый уже оборачивается. Коста прячется за киоском, затаив дыхание, семинарист хлестнул взглядом по всей безобразной сцене, потом открыл дверь «Синего Ядрана», откуда послышался обычный трактирный гвалт.
Коста выдохнул, направился к пустым рыночным прилавкам, на которых сидели двое знакомцев из клуба литераторов, один — не может вспомнить, как зовут, а второй — Петко, директор будущего театра. Потягивают из бутылки, которую предлагают пришедшему. Он с отвращением делает глоток.
Посмотри на нас, — предостерегли его пьяницы, — посмотри на двух литературных поденщиков. А ты откуда приехал?
А, что? Из Карловцев… — пробормотал Коста. — А ты? — спросил он директора, который был с непокрытой головой.
Я пролетел. — отмахнулся тот.
Что так быстро? — задел его Коста., - Вот как это быстро случается. Он хотел спросить, что будет с драмой, с его деньгами, с ним самим, в конце концов, но пока машинально отпивал из бутылки, а ракия расползалась мурашками по пищеводу; он понял, что это было бы то же самое, как ждать ответа от крестьянина, который приподнялся с прилавка (с лицом, на котором мешки оставили отпечаток-клеймо) и изумленно моргал, разбуженный в своей деревне.
Я тебя, как человека спрашиваю, что будет со старухой, с нашим домом, — напирал тот, второй, державшийся за руку Петко, которая его успокаивала, — надо разобраться раз и навсегда, что будет с нами.
А от меня вы чего хотите? — огрызнулся и Коста, — думаете, я все знаю?
Что станет с теми людьми, — смягчился крикун…
С какими людьми?
С теми несчастными. С виноградника.
Мы там были, — объяснял бывший директор, — втроем, ты же знаешь, комиссия… Мария уехала раньше…
Я к этому не имею отношения, — отпирался Коста.
Ничего, ничего, — директор как бы на что-то намекал. — Но там беженцы. Дети. Появился и какой-то бывший владелец, который живет с цыганами в таборе… Представляешь, мы сначала наткнулись на могилу. Человек, лошадь? Разве что полицию не вызвали. Вокруг бегал их голозадый ребенок. Мы говорим — уберите ребенка. Там, во Дворцовом саду, такого изнасиловали, убили. Знаем, отмахиваются, но и ребенок стал крепче
