— Разве такое возможно? Как же так? — вопрошал Финан.
— Ну да, — отвечал собеседник, — потому что для того, чтобы прокормиться, нужны деньги.
— Деньги?! — изумлялся Финан. — А что это такое? Из чего они сделаны? Что это, железо? Из них можно сделать оружие и другие полезные вещи? А если можно, то почему же каждый не позаботится и не сделает себе деньги, чтобы обменять их на товары, которые ему нужны и которые он хочет иметь?
Как всякий настоящий дикарь, Финан был сторонником самых простых решений, что является уделом людей с трезвым рассудком. Он возмущался и протестовал, а вождь по имени Тонга[195] старался успокоить его и просветить:
— Деньги, — говорил он, — штука гораздо более удобная, чем вещи.
— Но почему?
— Вещи всегда можно обменять на деньги, а именно на серебро или золото, потому что потом, в любую минуту, когда потребуется, можно обменять деньги на вещи. Любая вещь может испортиться, а вот деньги — нет. Они не могут стать хуже!
Несмотря на столь разумное объяснение, Финан упорствовал и возражал:
— Нет! Что-то здесь не так! Не может так быть! Это же полный абсурд: придавать металлу какую-то цену, хотя он сам столько не стоит! Если бы для этих целей употребляли железо, то это было бы очень хорошо, очень правильно, так как из него можно сделать топоры, ножи, ножницы, сабли… Но серебряные деньги? Да зачем кому-то нужно серебро? Если у тебя есть лишний ямс, ты меняешь его на ткани. Хм… хм… Деньги, серебряные деньги… Конечно, деньги — вещь удобная, они не могут испортиться… Но тогда… тогда человек их закопает в землю, а не поделится со своими соседями, как подобает благородному вождю… Да, он станет скупым, злым и будет думать только о себе, что никогда не случится, если у него будут продукты, потому что их надо либо отдать, либо обменять…
Корветы покинули Полинезию и проследовали в Меланезию, к острову Пива в архипелаге Вити. Один из вождей, живших на этом острове, по имени Накалассе, незадолго до этого перебил почти всю команду французского судна «Жозефина», как всегда, заманив моряков в ловушку. Разграбив корабль, этот дикарь приобрел грозное оружие: ружья, пушки, сабли, кинжалы, а также порох и ядра. Теперь он терроризировал своих соседей и держал бедняг в постоянном страхе.
Дюмон-Дюрвиль считал, что для сохранения чести французского флага, а также для обеспечения безопасности французских судов в этом районе преступление должно быть сурово наказано.
Проведение карательной экспедиции затруднялось тем, что остров этот был окружен цепью рифов. Корветы, встав напротив укрепленной деревни Накалассе, были вынуждены бросить якорь на довольно большом расстоянии от крепости, что делало ее еще более неприступной, так как она оставалась недоступной для корабельной артиллерии.
Штурм начался 17 октября. В пять часов утра от кораблей отошли шлюпки с пятьюдесятью матросами под командованием капитан-лейтенанта, а также два баркаса, в которых находились почти все офицеры обоих корветов, добровольно решившие принять участие в этой экспедиции. Моряки были готовы к тому, что дикари окажут упорное сопротивление, тем более что еще накануне Накалассе заявил, что он не сдастся и предпочтет погибнуть под развалинами своей крепости, чем капитулировать. Однако, как оказалось, все его заявления были лишь пустым бахвальством, и вождь трусливо бежал, даже не попытавшись изобразить хотя бы видимость сопротивления. Французские моряки, желая преподать урок, который запомнился бы надолго, разрушили и деревню и крепость до основания, буквально стерли их с лица земли.
Хотя Накалассе и избежал справедливого гнева наших матросов, его ждало возмездие со стороны соплеменников, сгоравших от желания когда-нибудь отомстить злобному низвергнутому вождю за его злодеяния. Бытовавшие среди туземцев предрассудки запрещали Накалассе возвести деревню на прежнем месте, и он нигде не мог найти себе пристанища. Ему оставалось лишь пойти к соседям, но те, разумеется, воспротивились, да Накалассе и сам опасался ступать на территорию бывших друзей, так как его тотчас же взяли бы в плен и съели.
Справедливое наказание надоевшего всем разбойника было очень хорошо воспринято рядовыми островитянами, вождями и самим верховным вождем, которые, в общем, всегда были готовы пасть ниц перед лицом чужого могущества и силы, так как, в сущности, были обычными океанийцами, не признававшими иных аргументов. В ознаменование сего приятного события состоялись визиты вежливости, торжественные обеды и совместные распития кавы, даже артиллерийский салют. И все на этом наименее дурном из всех островов пошло на лад, впрочем, до следующей кровавой бойни и новых репрессий. Следует сказать, что эти дикари были настоящими негодяями, к тому же страстными поклонниками каннибализма! Ни одно празднество не обходилось без поедания себе подобных! В тех случаях, когда для приятного завершения пирушек не хватало пленников, сотрапезники выбирали себе жертву среди беззащитных соплеменников, причем чаще всего — женщину, которую ее сородичи и пожирали с наслаждением. Новый друг французов, старый вождь с острова Пива, приказал однажды убить тридцать несчастных, дабы публичное увеселение состоялось на славу.
Покинув сей благословенный край, корветы последовали мимо многих островов, отмечая их на картах и уточняя координаты: Новые Гебриды, Ваникоро, архипелаг Санта-Крус, острова Нью-Джорджия, Соломоновы острова. 12 ноября корабли во второй раз пересекли экватор и оказались в виду острова Хоголен[196] из Каролинского архипелага. На всем пути обитатели даже пользовавшихся самой дурной славой островов вели себя тихо и мирно, но вот туземцы с Хоголена напали на корветы, за что и были жестоко наказаны.
В начале 1839 года «Астролябия» и «Зеле» стали на якорь у Гуама, главного острова Марианского архипелага. Внезапно множество членов обеих команд стали жертвами дизентерии. Болезнь оказалась коварной и очень долго косила моряков, несмотря на все предпринимаемые меры гигиены и долгие стоянки в местах, считавшихся очень здоровыми.
В течение этого года экспедиция, изрядно поредевшая, посетила Молуккские острова, Филиппины и Зондские острова.
Довольно длительная стоянка в Батавии в октябре 1839 года не способствовала улучшению состояния здоровья членов экипажа, и по прибытии в Хобарт-Таун в Тасмании корветы походили скорее на плавучие госпитали, чем на боевые корабли. К счастью, климат оказался здесь очень здоровый и совершил настоящее чудо: самые безнадежные больные вернулись к жизни, а вместе с отличным самочувствием вернулось и желание приступить к осуществлению новых исследований.
