— Насколько я могу судить, вам нанесены внешние увечия, — заметил судебный врач, внимательно разглядывая разбитую губу Эдди. — Вот с таких губ получаются великолепные гистологические срезы…
— Могли бы вы описать внешность нападавшего, мистер Рансинг? — официальным тоном спросил полицейский.
— А как же! Высокий мужчина с усиками, лицо угреватое, справа под мышкой — шрам.
— Никаких особых примет?
— От него очень сильно несло спиртным
— Ну, это, увы, трудно назвать особой приметой, — заметил полицейский и закурил трубку. Он ее терпеть не мог, но считал, что настоящий сыщик просто обязан курить трубку.
— Никаких других подробностей? Какая на нем была обувь, была ли на рубашке вышита какая-нибудь монограмма, крепкого ли он телосложения?
— Такого силача мне еще не приходилось видеть, — ответил Эдди. — Настоящий Геркулес.
— Тогда мы быстро найдем его, — уверенно проговорил полицейский.
Эдди не стал высказывать своих сомнений на этот счет и поспешил удалиться к себе в комнату. Весь этот день он провел в постели, непрерывно чихая и сморкаясь. Виктория, жена старшего садовника Кратохвила, под вечер принесла больному чашку настоянного на целебных травах чая, от которого Эдди стало только еще хуже.
Эдди не пугали приключения, но тут обстоятельства то и дело складывались так неудачно, что и самому Арсену Люпену захотелось бы спокойной жизни. Из-за обычных трудностей Эдди переживать не стал бы. Всего два года назад он лазил по громоотводу к дочери одного смотрителя маяка в Дувре, причем делал это в ненастные ночи, когда отец девушки но долгу службы не мог покинуть свое рабочее место. Хар-рингтон, этот самый смотритель маяка, был грубым человеком и строгим отцом, так что Эдди пришлось с помощью девушки выучить азбуку Морзе. Между восьмью и девятью вечера в маленьком окошке комнатки на башне начинал то с большими, то с меньшими промежутками гаснуть свет. А Эдди, набравшийся уже чуть ли не профессионального опыта, читал с берега: «папа… с восьми… на дежурстве… приходи… вермут… кончается… целую…»
Вот так любовь научила Эдди читать азбуку Морзе и взбираться по громоотводам. В этом, однако, была романтика. Пусть даже с привкусом опасности. А здесь какие-то гнусные лакеи запирают его в чулане, преследуют его и загоняют в пруд.
Что — то, тем не менее, делать с Буддой надо. Лежа в постели, Эдди основательно все продумал и составил новый план. Да, на этот раз все должно сработать!
Идея была несомненно гениальной. Вечером Эдди отправился к местному врачу, доктору Рюдигеру.
— А! Рад с вами познакомиться! Как чувствуете себя?
— Не могу уснуть.
— Чему тут удивляться? Я бы всех здешних котов просто перестрелял.
— Вы меня не так поняли. У меня бессонница.
— Гм… И в чем она проявляется?
Эдди, уже начавший понемногу покрываться желтыми пятнами от подсунутой ему лечебной отравы, с вежливой улыбкой объяснил, что главным симптомом бессоницы в его случае является невозможность уснуть, хотя спать хочется.
— Тяжелый случай, — вынес свое суждение врач. — Причиной является, видимо, малокровие, приводящее к расстройству нервов, ухудшению памяти и галлюцинациям.
— Я хотел бы, чтобы вы прописали мне какое-нибудь снотворное.
— Прекрасная мысль!
Врач выписал рецепт, и Эдди, расплатившись, вышел.
В кондитерской он купил несколько пончиков с кремом. Известно ведь, что деревенские девушки любят сладости больше всего на свете. После ужина, выждав момент, когда никого поблизости не было, он предложил пончики Грете. Девица, как всегда, только отщипнула кусочек от одного пончика, а остальные забрала с собой, сказав, что угостит ими свою кошку.
Эдди был уверен, что Грета съест пончики еще на лестнице, и не ошибся. А в каждый из пончиков была добавлена доза того самого снотворного, которое прописал ему доктор Рюдигер. Через час Грета храпела так, что ее кошки, изогнув спины и вздыбив шерсть, попрятались по уголкам спальни.
Стояла темная, душная ночь.
Приближался решающий момент. Неудач больше не должно быть. С собой Эдди прихватил рулончик клейкой бумаги, которую собирался наклеить на оконное стекло перед тем, как начать его вырезать. Иначе без излишнего шума не обойтись. Помимо того Эдди захватил с собой длинную прочную веревку.
Погода была как нельзя более подходящей! С Альп дул ветер, принесший с собой крупный дождь, небо было плотно затянуто тучами. По винтовой лестнице наш герой поднялся на башню, из окна которой можно было без труда перебраться на крышу.
Хей — хо!
Ему хотелось перекричать ветер, такое у него было сейчас решительное, дерзкое, готовое на все настроение.
Хей — хо!
С развевающимися волосами, мотком веревки на плече и рулоном клейкой бумаги в руках он выглядел безумным ковбоем, с лассо и лирой несущимся по прерии.
В одно из колен тянувшегося вдоль крыши водосточного желоба был вделан прочный крюк, на который Эдди не раз поглядывал, прогуливаясь по саду. Прямо под крюком было круглое глухое окно, а еще ниже балкон Греты.
Все словно специально устроено для взломщика, стремящегося проникнуть в комнату своей одурманенной жертвы.
Закрепив конец веревки тугим морским узлом, Эдди начал опускать ее вниз. Раскачиваясь на ветру, веревка опустилась намного ниже уровня балкона. Немного подтянув ее, Эдди начал осторожно спускаться, зажав под мышкой рулон клейкой бумаги.
Черт бы побрал эту липучку!
Сначала конец липкой ленты приклеился к его рукам, а когда Эдди попытался отодрать ее, лента облепила ему лицо. Сейчас он смахивал на ку-клукс-клановца в балахоне. Счастье еще, что глухое окно было рядом и он мог на минутку присесть на край неглубокой круглой впадины. Двумя этажами ниже был балкон Греты. Отпустив веревку, Эдди содрал с лица клейкую маску.
В паре метров от него гудела на ветру крона гигантской сосны.
Глухое окно, в котором сидел Эдди, имело форму правильного круга. Просто впадина в голой стене, не глубже кастрюли. Зачем кому-то понадобилось делать его? Пару мгновений Эдди размышлял над этим, а потом мороз пробежал у него по спине.
Где веревка?
Силы небесные!!!
Он отпустил веревку, и порыв ветра снес ее на ветви сосны. Совсем немного, так что сейчас она неуверенно покачивалась, зацепившись за тонкую веточку. Вполне возможно, что она вот-вот сорвется обратно, но дожидаться этого, сидя на узеньком выступе, прислонившись спиной к голой стене на высоте пятого этажа, занятие не из приятных. Этого никто отрицать не станет.
Достаточно было бы протянуть руку, чтобы достать веревку. Только как при этом удержаться самому?
Остается единственный выход — ждать следующего порыва ветра, который сбросит веревку. Ну, этого-то долго ждать не придется. Вот уже снова ветер загудел в кронах деревьев!
Хей — хо!
Веревка качнулась.
Ну же!
Веревка взвилась вверх…
И опустилась, зажатая, словно тисками, в развилине двух веток. Чтобы вырвать ее оттуда, понадобились бы циклон, торнадо или еще какое-нибудь экзотическое стихийное бедствие.
Положение, в котором очутился Эдди Рансинг, было в высшей степени отчаянным, достойным сожаления и мрачным!
Обхватив руками колени, похожий издали на огромный моток каната, он изогнулся, стараясь вписаться в периметр круглого углубления. Он промок, его бил озноб, а до рассвета оставались еще долгие часы.
И что принесет ему рассвет? Как он объяснит…
Заскрипел гравий. Внизу кто-то шел! Эдди разглядел широкополую шляпу.
Это же Максль! Местный поэт, певец Вильгельма Телля! Что ему здесь надо?
Прошлым вечером Эдди видел его прогуливающимся вдоль изгороди с Викторией, женой старшего садовника Кратохвила. Ну, конечно же! Садовник отправился сегодня в Эрленбах и наверняка останется там на ночь. Что же делать? Другого выхода не было, и Эдди, откашлявшись, крикнул:
— Добрый вечер… герр Максль…
Поэт поднял сначала глаза, а затем и шляпу.
— Рад вас видеть, господин Рансинг. Что вы скажете насчет этой мерзкой погоды?
— С Альп дует. Наверное, будет потепление, — с принужденной улыбкой ответил из своего гнезда Эдди.
— Извините за нескромность, но что вы делаете там наверху?
— И сам не знаю…
— Ну, тогда не стану вам мешать, — ответил поэт и вновь приподнял шляпу, явно собираясь уйти.
— Герр Максль! Вы не могли бы оказать мне помощь?
— К сожалению, у меня сейчас нет ни гроша. Однако, барон Острау, директор сберегательной кассы…
— Я имел в виду не финансовую помощь. Я хотел бы спуститься отсюда.
— Там неудобно?… Скажите, а чего ради вы решили изображать по ночам статую на фасаде виллы?
— Потому что не могу спуститься.
— Это еще не причина, чтобы забираться туда.
