– Так вы считаете, что сможете ухаживать за мной, а?
– Уверен, что смогу, сэр.
– В одиночку, подумайте! Я больше никого не держу. Вам придется готовить себе жратву, а мне мою бурду. Думаете, справитесь?
– Да, сэр, думаю, справлюсь.
– С чего это? У вас есть опыт такого рода?
– Нет, сэр, никакого.
– Тогда почему вы делаете вид, будто есть?
– Я всего лишь хотел сказать, что сделаю все, что в моих силах.
– Всего лишь, всего лишь! Надо думать, вы всегда делаете все, что в ваших силах?
Я понурился. Не в бровь, а в глаз. И что-то эдакое было в моем инвалиде, что заставило меня проглотить уже готовую вырваться ложь.
– Нет, сэр, не всегда, – просто ответил я.
– Хе-хе-хе! – захихикал старый мерзавец. – Хорошо, что вы это признаете! Да, хорошо, сэр, очень хорошо. Если бы вы не сознались, вас бы уже вышвырнули вон, с лестницы бы спустили! Но вы спасли свою шкуру. Вы можете больше. Так значит, вы окончили частную школу, и школа ваша очень хорошая, но вы не учились в университете. Верно?
– Совершенно верно.
– Что же вы делали по окончании школы?
– Я получил наследство.
– А потом?
– Растратил его.
– И с тех пор?
Я стоял как осел.
– И с тех пор, я спрашиваю?
– Один мой родственник расскажет вам, если спросите. Он выдающийся человек, и он обещал замолвить за меня словечко. Сам я, пожалуй, больше ничего не скажу.
– Но вы должны, сэр, должны! Не думаете же вы, что я верю, будто выпускник хорошей частной школы станет искать такого местечка, если только с ним не приключилось ничего эдакого? Я ищу первосортного джентльмена – впрочем, не так уж важно, какого он будет сорта, – но мне вы должны рассказать, что приключилось, даже если не рассказываете никому другому. Доктор Теобальд, сэр, катитесь к дьяволу, если не понимаете намеков. Этот человек может подойти, а может и не подойти. Вам больше нечего здесь делать до тех пор, пока я не пришлю его вниз с тем или иным ответом. Убирайтесь, сэр, убирайтесь; и если вы считаете, что можете на что-нибудь пожаловаться, запишите это в счет!
Возбудившись от нашей беседы, писклявый голосишко окреп, и последнее едкое оскорбление пациент выкрикнул вслед верному лекарю, когда тот уже удалился с таким видом, словно – я был уверен – намеревался поймать несносного больного на слове. Хлопнула дверь спальни, затем входная дверь, и каблуки доктора застучали вниз по общей лестнице. Я остался в квартире один на один с этим весьма необычным и довольно страшным стариком.
– К черту, скатертью дорога! – проворчал инвалид, немедленно приподнимаясь на одном локте. – Может, телом своим я и не могу похвастаться, зато по крайней мере у меня есть старая пропащая душа, моя собственная. Вот почему я хочу, чтобы рядом был первосортный джентльмен. Слишком уж я зависим от этого парня. Он даже не разрешает мне курить, сидит в квартире целыми днями и следит, чтобы я не курил. Сигареты вы найдете за “Мадонной на троне”.
Это была стальная гравюра великого Рафаэля, рама которой не прилегала к стене; стоило дотронуться до нее, как из-за рамы выпала пачка сигарет.
– Спасибо, а теперь огоньку.
Я чиркнул спичкой и держал ее, пока больной не затянулся, – и тут я вздохнул. Мне вдруг вспомнился мой бедный старина Раффлс. Колечко дыма, достойное великолепного А. Дж., поднималось от губ больного.
– А теперь возьмите и себе. Я курил и более ядовитые сигареты. Но даже этим далеко до “Салливан”!
Не могу повторить, что я сказал. Понятия не имею, что я сделал. Я только знаю… я только знал: это был А. Дж. Раффлс во плоти!
ii– Да, Банни, это был дьявольский заплыв! Но утонуть в Средиземном море не так-то просто. Закат выручил меня. Море пылало. Я почти не плыл под водой, но изо всех сил старался спрятаться в солнечных бликах; когда солнце село, я, должно быть, уплыл уже на милю. Все это время я был невидим. На это я и рассчитывал и надеюсь только, что меня не сочли самоубийцей. Меня наверняка рано или поздно вычислят, Банни, но уж лучше пусть меня вздернет палач, чем я брошу собственную калитку.
– Раффлс, дружище, подумать только – вы снова рядом! Мне кажется, будто мы опять на борту немецкого лайнера, а все, что случилось после, – просто страшный сон. Я думал, тот раз был последний!
– Я тоже так думал, Банни. Я очень рисковал и бился как мог. Но игра удалась, и когда-нибудь я расскажу вам как.
– О, я потерплю. Для меня достаточно, что вы лежите передо мной. Не хочу знать, как вы здесь оказались и почему, хотя боюсь, что с вами все не очень-то ладно. Я должен хорошенечко посмотреть на вас, прежде чем дам вам сказать еще хоть слово!
Чтобы хорошенечко посмотреть на него, я приподнял штору и сел рядом с ним на кровать. Понять, каково же на самом деле состояние его здоровья, я так и не смог, но отметил про себя, что Раффлс уже не тот и никогда не будет прежним. Он состарился лет на двадцать; на вид ему можно было дать не меньше пятидесяти. Волосы поседели – тут не было никакой маскировки, – и лицо тоже побелело. От уголков глаз и рта разбегались глубокие морщинки. В то же время глаза остались светлыми и живыми, как раньше, по-прежнему внимательными, серыми и блестящими, словно хорошо закаленная сталь. Даже рот, особенно с сигаретой, был ртом Раффлса и ничьим иным: сильный и решительный, как его хозяин. Разве что физическая сила покинула Раффлса, но этого было более чем достаточно, чтобы мое сердце обливалось кровью по любезному моему плуту, стоившему мне всех связей, которыми я дорожил, кроме связи между нами двоими.
– Что, постарел? – спросил он после долгого молчания.
– Немного, – признался я. – Но это скорее из-за волос…
– С волосами долгая история, которую я расскажу, когда мы обо всем поговорим… хотя я часто думал, что все началось именно с этого заплыва. Но остров Эльба – чудное местечко, уверяю вас. А Неаполь еще чуднее!
– Вы туда все-таки попали?
– А то! Это европейский рай для таких благородных особ, как мы. Но ничто не сравнится с Лондоном в смысле низкой теплопроводности: здесь-то никогда не становится слишком жарко, а если становится – сами виноваты. Это такая калитка, от которой вы не отойдете, если сами себя не выгоните. Поэтому я снова здесь, вот уже шесть недель как вернулся. И собираюсь затеять что-нибудь.
– Но вы не в слишком-то хорошей форме, старина, не так ли?
– Не в форме? Дорогой мой Банни, я мертв – лежу на дне морском, – и не забывайте об этом ни на минуту!
– Но вы здоровы или нет?
– Нет, я наполовину отравлен предписаниями Теобальда и вонючими сигаретами и чертовски ослаб от лежания в постели.
– Тогда с какой стати вы в постели, Раффлс?
– Уж лучше в постели, чем в тюрьме, вам-то это, боюсь, известно, мой бедный приятель. Говорю вам – я мертв, и единственное, чего я страшусь, – как бы ненароком не воскреснуть. Неужели вы не понимаете? Я не смею и носу показать на улицу – днем. Вы даже не представляете себе, какое количество совершенно невинных вещей не смеет делать мертвец. Я даже не могу курить “Салливан”, потому что никто никогда не питал к ним такого пристрастия, как я, пока был жив, – а ведь никогда не знаешь, что может вызвать подозрение.
– Что же привело вас в этот дом?
– Я мечтал о квартире, и один человек на корабле порекомендовал мне эту. Такой славный парень, Банни, – он был моим поручителем, когда пришла пора подписывать договор аренды. Понимаете, я лежал на носилках – поистине душераздирающая картина: старый австралиец в сердце Старого Света, совершенно один, надеется добраться до Энгадина, терпит неудачу, из сентиментальных побуждений оседает в Лондоне, чтобы здесь умереть, – вот история мистера Матьюрина. Если она не трогает вас, Банни, то вы такой первый. Но старину Теобальда она тронула до глубины души. Я его доход. Подозреваю, что он хочет жениться на мои деньги.
– Разве он не чувствует подвоха?
– Да что вы – он отлично все чувствует! Просто он не знает, что я знаю, что он знает, и в справочнике нет такой болезни, от которой он не лечил бы меня с тех пор, как заполучил в свои руки. Надо отдать ему должное, похоже, он считает, что я ипохондрик чистейшей воды, но молодой человек далеко пойдет, если останется при этой калитке. Он половину ночей здесь проводит, по гинее за каждую.
– Много же должно быть гиней, старина!
– Немало, Банни. Большего я не могу сказать. Но не думаю, что в ближайшее время их убудет.
Я не собирался допытываться, откуда брались гинеи. Как будто меня это волновало! Но конечно, я спросил Раффлса, каким же немыслимым образом он напал на мой след. Мой вопрос вызвал на его лице улыбку, с какой пожилые джентльмены потирают руки, а пожилые леди кивают при встрече. Прежде чем ответить, Раффлс выпустил идеально круглое колечко синего дыма.
– Я ждал, что вы спросите об этом, Банни, и должен признаться, что давненько не имел такого повода для гордости. Конечно, для начала я мгновенно распознал вас через эти тюремные статейки – они не подписаны, но чувствовалась рука моего кролика, побывавшего в клетке!
