– На следующий год после их свадьбы мы все отправились летом на море. Родители тогда еще были живы. Атмосфера была спокойнее, чем всегда. Всем было хорошо. Даже Аврора, казалось, чувствовала себя лучше.
– И что же произошло?
– Однажды вечером она решила искупаться, на ночь глядя. Море было неспокойным, Дэвид пытался ее отговорить. У Авроры не было с собой купальника, но она заявила, что хочет плавать обнаженной.
– Так она вошла в воду?
Луи поднял глаза к небу, в надежде найти ответ на мучавшие его вопросы или в поисках утешения. Потом перевел сумрачный взгляд на меня.
– Да. Аврора всегда поступала одинаково: бросала Дэвиду вызов, и если он спорил, действовала по своему усмотрению, на свой страх и риск. Тогда брату приходилось кидаться к ней на помощь. Но в ту ночь волны были высокими, море штормило… Он ничего не смог сделать. Аврора исчезла среди скалистых камней. Недалеко от берега они образовывали естественную воронку, должно быть, ее засосало течением, больше на поверхности воды она так и не появилась.
– Тогда Дэвид и повредил себе руку?
– Нет… позже. Но всем было бы лучше, если б это случилось в тот раз.
После его слов наступило тягостное молчание.
По крайней мере, подумала я, Луи не пытается выставить себя в лучшем свете. Эта грустная история, какой бы трагической она ни была, не дала ему шанса проявить себя героем. Аврора отвергла Луи, и он, в отличие от своего брата, ничего не сделал ни для ее блага, ни для ее спасения. Он довольствовался тем, что со стороны наблюдал, как супруги погружаются, чем дальше, тем глубже, в пучину безумия молодой женщины, затянутые на дно, как позже и она сама, силой подводного течения.
– Почему вы так говорите?
Щебетание стайки птиц примешалось к нашему разговору, словно они хотели облегчить наши переживания. Напрасно они старались. Каждая минута его молчания была для меня мукой.
Легкий порыв ветра ворвался в сад, когда ненадолго распахнулись серые портьеры, пропустив группу посетителей и предоставив нам возможность разглядеть внутреннее помещение музея, украшенное богатым декором. Я заметила портрет Жорж Санд с красным цветком в волосах кисти Ари Шеффера. Она смотрела на меня из глубины комнаты тяжелым, неподвижным взглядом.
– Жаль, что он поранил руку не в ту трагическую ночь, потому что Дэвид потом потратил несколько лет, чтобы примириться с этим, но так и не смог, – наконец произнес Луи. – Спустя три года после исчезновения Авроры он сам пытался свести счеты с жизнью.
– Что?
Я чуть не закричала, но Луи утихомирил меня твердым взглядом.
– К счастью, этот кретин дал маху. Не вышло. Он вскрыл себе вены на левой руке. Его поступок был эффектным, но… показным.
Ах, вот что он скрывает под повязкой!
Ей-богу, этот безутешный чувствительный юноша, пытавшийся совершить самоубийство, не походил на беспощадного воротилу медиаиндустрии, каким он стал со временем. Повязка на руке позволяла ему скрывать от посторонних глаз последствия своего прошлого – чем тут гордиться? – и сохранять нынешний образ сильной личности в глазах других, в том числе и моих.
Я рассердилась на себя за то, что временами приставала к Дэвиду, чтобы выяснить правду, что пыталась вскрыть его рану, все еще кровоточащую, вместо того чтобы дать ей спокойно заживать под шелковой лентой. Ему нужна моя ласка, тепло, моя любовь, мое присутствие рядом. А вовсе не инквизиторские допросы.
14
У меня появилось желание обнять его, приголубить, прошептать на ушко милые глупости, чтобы утешить. Сказать, что я не Аврора и никогда не стану безрассудно кидаться ночью в бушующее море. Что не превращу его жизнь в ад, а свою смерть в его страдание, поскольку умирать не собираюсь, а хочу жить подле него и радоваться. Долго. Счастливо. Может быть, без особых страстей, зато со всей любовью, которую он заслуживает.
Но с той стороны круглого столика, перед чашкой чая, над которой все еще поднимался тонкой струйкой жасминовый аромат, сидел не он. Не Дэвид смотрел на меня насмешливым взглядом, пренебрежительно изогнув тонкие губы.
– Вы поверили?
Он смотрел на меня так, будто только что раздавил ботинком жалкое насекомое, которым оказалась я!
– Вы что, правда поверили в эту детскую сказочку, Эль?
От бешенства я потеряла дар речи. Я была в гневе, но не могла найти слов от возмущения, пораженная ошеломляющим вероломством его поступка. Как он мог выдумать такую ложь, такую страшную, трагическую историю только ради того, чтобы злорадно наблюдать, как собеседник, свято веря каждому слову, клюет на удочку и попадает в ловушку, как муха вязнет в паутине, сплетенной по его прихоти?!
Луи, казалось, вот-вот прыснет от смеха. Его, несомненно, забавляло, с какой легкостью ему удалось меня разыграть. Безумная радость паука, пожирающего свою добычу.
– Просто с ума сойти, насколько быстро молоденькие девушки вроде вас западают на романтические байки! Летний сад, немного музыки, душераздирающая история – и вы воспламеняетесь от одного касания, как спичка. Ей-богу, это даже слишком просто. Но, честное слово, весьма трогательно.
Ноги у меня были словно ватные, но я поднялась, вышла из-за столика и с достоинством (по мере возможностей, конечно) направилась в сторону улицы, не проронив ни слова. По пути я растолкала группу каких-то азиатских туристов, столпившихся у выхода и преграждавших мне путь.
– Анабель! Вернитесь!
Несмотря на свою больную ногу, он бросился за мной, догнал и схватил за руку. Но я резко выдернула ее, со всей силой, на которую только была способна в тот момент, хотя неровности мостовой в прямом смысле делали шатким мое положение.
– Оставьте меня в покое!
Отныне с этим покончено! Пусть расскажет своему брату обо мне все, что захочет. Я готова даже рискнуть и подвергнуть испытанию любовь Дэвида, пусть ему откроется вся неприглядная правда. Но зато теперь, уж точно, я не стану терпеть коварные выходки его ущербного брата, сломленного неудачами, мерзкого, жестокого, обозленного на жизнь. Луи ничего больше не удастся добиться от меня. Пусть шлет свои дурацкие записочки, я не стану их читать, выброшу в помойку, и все! Мое сознание отныне освободилось от его тлетворного влияния и опять принадлежит мне самой!
Я отвернулась и пошла прочь, все равно бежать за мной он не мог.
– Мне очень жаль, – кричал Луи. – Анабель!
Он назвал меня полным именем, но даже это не смягчило мое сердце, я также не обращала внимания на удивленные взгляды смущенных прохожих, перед которыми мы разыграли отличный спектакль.
Я быстро шла по улице Шапталь, потом повернула направо, в сторону улицы Бланш. Звонок мобильника в сумочке заставил меня замедлить шаг.
